«Человек – дом – мир» в центре внимания многих русских писателей

К теме обращались Л. Н. Толстой в «Войне и мире», М. Шолохов в «Тихом доме», М. Булгаков в «Белой гвардии» и «Мастере и Маргарите», Ф. Абрамов в тетралогии о Пряслиных, В. Астафьев в рассказе «Людочка» и романе «Печальный детектив», И. С. Шмелёв в «Лете Господнем» и многие другие.

«Люди как реки», - утверждал Л. Н. Толстой. У каждого своё русло, свой исток. Исток этот – родной дом, семья, её традиции, уклад.

Состояние души человека, его внутренняя жизнь обусловлены, прежде всего, нравственной памятью, которая, несомненно, созидается в первые годы жизни. Л. Н. Толстой в своё время об этом сказал так: «Разве я не жил тогда. Когда учился смотреть, слушать, понимать, говорить, когда сосал и целовал грудь, и смеялся, и радовал свою мать? Я жил, я блаженно жил. Разве не тогда я приобрёл всё то, чем я теперь живу, я приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь не приобрёл и сотой доли этого». Воспоминания о детстве, по мнению Л. Н. Толстого, «возвышают душу и служат источником лучших наслаждений». *

Созидание духовного мира личности тогда происходит гармонично, когда его живительным источником оказывается дом детства и юности, «окна» которого как бы «распахнуты» в историю своего Отечества.

Через все произведения Толстого проходят две темы: «мысль народная» и «мысль семейная». Причём очень важно, что в мировосприятии тех героев, которых автор наделяет истинным, естественным отношением к жизни, оба эти чувства сливаются, и тогда перед нами возникает добрый, уютный мир, где тепло и радостно людям, где любовь объединяет героев, одухотворяет их жизнь. Такими видим мы Наташу и Пьера, Николая Ростова и княжну Марию.

Так появляется тема родного дома и гармонического человека. У М. Булгакова, который очень близок Л. Н. Толстому, дом Турбиных – «живое существо». Он живёт, дышит, страдает, любит, даёт приют нуждающимся, наделяет душевным теплом. Кругом огромный и тревожный мир, в нём гремят пушки, а здесь – цветы, белая скатерть, звучит музыка, ощущается атмосфера влюблённости, душевной близости героев.

Тихая «гавань с кремовыми шторами», противостоящая ветрам и бурям, становится своего рода центром нравственной устойчивости автора и близких ему героев. Собственно перед нами яркая, объёмная модель мироздания, нашего большого Дома, в центре которого дом Турбиных.

М. Булгаков вот таким «домашним способом» защищает вечные, непреходящие ценности – дом, родину, семью.

Семья – основа основ народного быта в «Тихом доме» М. Шолохова. Можно только позавидовать, как заботились казаки о целостности, о здоровье семьи. Рождению детей горячо и искренне радовались, заботы о них никого не утомляли и не пугали. Воспитание проходило через труд, так повелось исстари и так навсегда оставалось: труд и в быту, и в душе, и в духе. Семья благословлялась богом! Но в его романе о человеке, его истоках, его гуманизме мы чувствуем тревогу писателя о мире, о заставляет задуматься о семье, государстве, державе.

У Ф. Абрамова дом – символ ёмкий, многозначный: это и жилище, и символ единства семьи, и родной уголок природы, и память о прошлом. Этот дом оберегает, защищает, спасает – но только тогда, если он выстроен по всем правилам.

ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ С ДЕТСТВА

«никому до меня нет дела»

Попробуем рассмотреть, как решает В. Астафьев проблему «Человек – дом – мир» в рассказе «Людочка».

Перед нами простая девушка, выросшая в небольшой деревне. Как росла она? Каким было её детство, традиционно светлая пора жизни для многих героев русской литературы?

Если в других произведениях В. Астафьева деревенское детство – это добрые бабушка и дедушка, игры, рыбалка, грибы и я годы, радости огорода и сада, совместная работа со взрослыми, открытие большого мира, то в рассказе «Людочка» всё иное.

«Девочка была ушиблена нездоровой плотью отца», хилогрудого, тщедушного и туповатого «от ранней угнетающей работы и давнего закоренелого пьянства», родилась «слабенькой, болезненной и плаксивой». Отец Людочки «исчез из жизни давно и незаметно», «мать и дочь без него жили свободнее, лучше и бодрее». Никаких страданий, горя не испытывала Людочка от того, что не было отца. Он всегда был для неё чужим, даже отталкивающим.

Счастливого детства не было: «она росла, как вялая, примороженная трава, мало играла, редко пела и улыбалась, в школе не выходила из троечниц, но была молчаливо-старательная и до сплошных двоек не опускалась».

Дом, семья не могли благотворно влиять на Людочку, но что деревня, природа? Деревня Вычуган умирала: «в ней осталось два целых дома». Она, «задохнувшаяся в дикоросте, с едва натоптанной тропой, была в закрещенных окнах с разваленными оградами дворов, с угасающими садовыми деревьями. И смородник в бурьяне чах, и малина по огородам одичала». Обломилась как-то ветка с яблоками от тяжести, и стала похожа яблоня на крест. «Памятником умирающей русской деревеньке» стоял голый, плоский ствол её.

Город, куда уезжала Людочка, даже после такой убогой деревеньки, кажется не просто неприятным, а чем-то большим. Нет красоты, нет гармонии, нет души ни в пейзаже, ни в песне, ни в сцене любовного свидания. Везде перед нами картины уничтожения, унижения природы: « разрослось, как ему хотелось, всякое дурнолесье и дурнотравье: бузина, малинник, тальник, волчатник, и всюду – развесистая полынь. Ёлки срубались к Новому году догадливыми жителями, сосенки ощипывались козами, просто так, от скуки обламывались мимо гулявшими рукосуями. Всегда тут, в парке, стояла вонь» Река была похожа на канаву, по которой «текло какое-то горячее месиво из грязи, мазута, мыльной воды, прели в канаве колёсные шины, комья бумаги и обёрток, иногда приносило какую-нибудь диковинку».

Город, каким изображает его В. Астафьев, место, где человек не должен жить, но живёт, вот только жизнь эта не просто убога – она уродует человека, потому что сама уродлива. Человек может проявить себя в работе, труде, ведь именно в труде, который по сердцу, раскрывается истинное в человеке. Но в этом мире убогого города нет такой работы. Людочка в привокзальной парикмахерской метёт полы, настриженные волосы убирает, но в её работе нет ничего одухотворённого, да и в этом городе вообще нет никакого красивого приложения человеческой душе.

И Гавриловна, у которой поселилась Людочка, наставница девушки, учит Людочку, в общежитие не отпускает, от танцев, где один разврат, отговаривает, даже обещает ей жениха найти – «не одна же шпана живёт на свете» - и даже домик свой обещает молодым отдать. Только здесь не доброта, а обычный расчёт: «А они, глядишь, на старости лет доглядят. Ноги-то, вон они, совсем ходить перестают». А когда случится с Людочкой беда, Гавриловна прогонит её, чтобы не быть замешанной в чужое горе.

Одну за другой В. Астафьев разрушает традиционные ценности: нет красоты в семье, нет в природе, нет добра. Не будет у Людочки и любви. Будет мерзкий, грязный парк, где её изнасилует вернувшийся из лагеря Стрекач, уголовник, ставший кумиром местной шпаны. И Артёмка-мыло, парень, неравнодушный к Людочке и до сих пор ограждавший от неприятностей, не только не решиться защитить девушку, но даже с трудом будет сдерживать себя, чтобы не заглянуть туда, где терзает девушку мерзавец.

И тогда кинется Людочка домой, в деревню, к матери – за помощью, за утешением. Куда же ещё человеку в беде, как не в родной дом, к самым близким людям, в семью. Мать должна понять, принять боль дочери, как свою, должна выслушать, помочь, поддержать. Она и поймёт сразу, какая беда приключилась с дочерью, но сделает вид, что не заметила ничего. Она «не поспешила навстречу дочери, не стала облегчать её ношу – пусть сама со своей ношей, со своей долей управляется»: слишком она в своё погружена – она ребёнка ждёт! Нечутким оказалось материнское сердце, да и не было по-настоящему крепких семейных уз, связывающих мать с дочерью.

Сломался сам механизм жизни, связи истлели, и человек отделился от человека. В самой Людочке жизнь ещё теплилась, она ещё именно бессознательной памятью смотрит для чего-то за умирающим парнем, но, когда он умрёт, ей хватает ума понять, что это была в ней уже одна лукавая уловка, а не чистая жертва, и догадаться, что ей и самой придётся «испить чашу одиночества».

«никому до меня нет дела», - это последнее, что произнесёт Людочка, когда с петлёй на шее, зажав лицо ладонями, повиснет на корявом сучке тополя. И так ненужная и уходит. Тяжело и страшно читать эти страницы. И какая злая ирония! Верёвочка была та самая, которую мать привязывала к люльке и качала её. Качала только что народившуюся жизнь. Заплакала Людочка, когда узнала эту верёвочку, привязанную матерью к мешку вместо лямки. Эта верёвочка и оборвёт жизнь.

Хотя отчим и раздавил, растоптал Стрекача, утопил в зловонной канаве, мы не можем сказать, что В. Астафьев торжествует победу добра. Опытный уголовник, несколько сроков отбывший за колючей проволокой отчим раздавил Стрекача, посмевшего задеть «наших». Не добро победило зло, а одно зло поглотило другое, сила одолела.

Так где же выход? Мы понимаем, как страшен этот мир для писателя. Мир, утративший общечеловеческие ценности. Но В. Астафьев заканчивает рассказ удивительной картиной: едут с похорон мать Людочки и отчим. И не замечает мать, что плачет, плачет и шепчет: «Господи, помоги хоть эту дитю полноценную родить и сохранитьоно скрепит нас, на плаву жизни удержит». И «сам», «хозяин», делает вид, что спит, но мы понимаем, что в этом страшном, неведомом человеке просыпается что-то такое, что он и сам определить не может, только вот жену он к себе неловко прижмёт, плечо ей подставит, чтобы успокоилась, пригрелась, к нему прижавшись.

В вечной молитве матери залог спасения души, семьи, деревни, города, нашего мира. Появляется надежда, что теперь в этой семье будет понимание, любовь, тепло.

В Семье – истоки добра и зла

В другом своём «жестоком» романе «Печальный детектив» В. Астафьев «выворотил и выложил перед нами такие кровоточащие куски, выложил с такой беспощадностью и болью, что первая и невольная реакция – отвернуться, забыть, не знать». Книга подтверждает, что вся беда и потеря народом самого себя – это не только несчастливое стечение обстоятельств в одном и том месте, где происходит действие, а беда общая, подлинно предел, за которым уже может начаться нечто необратимое.

Поначалу может показаться, что автор равнодушен к чужому горю и к чужим бедам: с невероятной быстротой рушатся семьи, бросают детей, совершаются тяжкие преступления, а автор вроде бы остаётся спокоен. Но вспомним: уже тогда он говорил самую страшную правду просто и обыденно. «Правда – самое естественное состояние человека» - писал В. Астафьев в «Детективе», и он эту правду показал такой, какая она есть, без прикрас.

« - Лёш! Лёш! Подь сюда! Полюбуйся! Чё у нас есть-то. – И закатилась счастливым мелким смехом». А предстояло Леониду Сошнину, главному герою романа, полюбоваться внучкой бабки Тутышихи, и даже не самой внучкой, а костюмом, который той прислали родители. «Откупились! Опять откупились от родного дитяти», - сморщился Сошнин». А вслух «как можно радостнее» сказал: «Поздравляю, Юлька, поздравляю! Тебе очень идёт! Женихивсех посёлков считай что на шампур надеты!» Действительно откупились, а ведь Юльке не костюм нужен, а любящие родители.

Невозможно равнодушно читать страницы этой книги. Даже трудно назвать, какое чувство вызывают жуткие эпизоды романа. Пылко любившим друг друга маме и папе мешали трое имевшихся у них детей. А появившийся вдруг четвёртый и вовсе был ни к чему. Ребёнка стали оставлять одного. Он кричал дни и ночи, а потом замолчал, только пищал. Соседка по бараку не выдержала, влезла в окно, чтобы покормить ребёнка. Но кормить было уже некого – ребёнка доедали черви.

А другие мама с папой, поругавшись и подравшись, забыли про ребёнка, которому не было и трёх лет. Его нашли через неделю, когда взломали дверь. Он приел даже грязь из щелей пола, научился ловить тараканов, чтобы есть их. В Доме ребёнка так и не смогли отучить его от хватательных движений – он всё ещё кого-то ловил.

А вот ещё пример. Молодой парень, недавно окончивший ПТУ, пьяный полез в женское общежитие. Бывшие там в гостях «кавалеры» не пустили его. Завязалась драка, парню «набили морду» и отправили домой. Он же решил за это убить первого встречного. Первым встречным оказалась молодая женщина – красавица, на шестом месяце беременности, с успехом оканчивающая университет в Москве и на каникулы приехавшая в Вейск, к мужу.

Пэтэушник бросил её под насыпь железной дороги и стал разбивать ей голову камнем. Поняв, что он убьёт её, она просила: «Не убивайте меня! Я ещё молода, и у меня скоро будет ребёнок» Но это только сильнее разъярило убийцу. На суде в последнем слове он сказал: «Я всё равно кого-нибудь убил бы. Что ли я виноват, что попалась такая хорошая женщина?» Конечно, это оправдание звучит глупо и нелепо.

А всё это идёт из семьи, от того, что мама с папой не объяснили сыну, где предел дозволенному, что ни один человек не имеет права стать палачом другому.

В своём финальном публицистическом отступлении В. Астафьев продолжает развивать главную мысль романа: «От родителей-то они были переданы друг дружке всяк со своей жизнью, привычками и характером – и вот из разнородного сырья нужно слепить ячейку во многовековом здании под названием Семья, как бы вновь на свет народиться пройти вместе до могилы, оторвать себя друг от дружки с ни не ведомым героем и страданием».

И пытается Леонид Сошнин, профессиональный детектив, понять почему так вольготно, удобно живётся преступнику средь такого «добросердечного народа», откуда в них такое озверение, ненависть к себе подобным.

Вот четверо молодых людей изнасиловали тётю Граню, женщину, воспитавшую не одно поколение местной детворы. Закуток, где она жила, для многих ребят был и детсадом, и площадкой для игр, и школой труда, кому и дом родной заменял. А эти несмышлёные молодцы надругались над ней, над её сединами. Они даже не могли потом вспомнить, где были, с кем пили, что делали.

Все четверо плакали на следствии, просили их простить, но троим дали по восемь лет строгого режима, а четвёртый всё свалил на собутыльников. Но тётя Граня посчитала, что «неладно сделали», «молодые жизни погубили такие срока им не выдержать. Выдержат – уж седыми мушшынами сделаются. А у них - дети». И откуда только у пожилой женщины чувство жалости к этим чудовищам после того, что они с ней сделали. А она ещё пытается их выгородить: «Ну дак чё теперь? Убыло меня? Ну, поревела бы отстиралась бы».

Видно никому не понять так называемый русский характер, отчего русские люди жалостливы к арестантам и преступникам, готовы последний кусок отдать осуждённому, «костолому и кровопускателю».

Схватила милиция по горячему следу «добра молодца», только что совершившего убийство, а граждане сгрудились, сбились в кучу, милицию в кольцо взяли, не дают обижать «бедного мальчика». А попались бы они ему на дороге, он бы их не пожалел. Оттого и нет у преступника ни проблем, ни страха, что надеется он на вечную, неиссякаемую жалость русского народа.

Человечество уже приготовило себе гибель извне, ядерная катастрофа способна уничтожить наш общий дом – Землю, но человечество подстерегает опасность и с другой стороны, изнутри. Саморазложение семьи ведёт к истончению и полному отмиранию человеческих связей, без них каждый в каждом станет видеть лишь врага, природный инстинкт самосохранения возьмёт верх над коллективным разумом, человечество превратится в дикую массу, где каждый найдёт свою неотвратимую гибель.

«Династии, общества, империи», - заключает своё отступление, - «не создавшие семьи или порушившие её устои, начинали хвалиться достигнутым прогрессом, бряцать оружием; в династиях, империях, обществах вместе с развалом семьи развалилось согласие, зло начинало одолевать добро, земля разверзлась под ногами, чтобы поглотить сброд, уже безо всяких на то оснований именующий себя людьми». И здесь голос В. Астафьева звучит не с заоблачных высот, а из самой нашей жизни. Голос его печален, в нём слышится тревога и надежда.

Сошнин помогает нам понять, что корень зла в покорности нашей, безответственности, в желании многих жить лучше, сытнее, в том, что для некоторых размыта черта, разделяющая закон и беззаконие. Но Сошнин, на каждом шагу сталкиваясь с изнанкой жизни, не утратил веру и надежду на исцеление общества. Но не на его милицейский свисток и грозный пистолет надеется автор. Свои надежды он связывает с укреплением семьи. Там, в семье, истоки добра и зла. И не попугать хотел нас автор жуткими эпизодами. Он хотел, чтобы мы задумались о причинах озверения людей, задумались о том, что ненависть к себе подобному возникла из-за того, что не воспитана любовь к нему.

И в нас всё ощутимее зреет протест против тех, кто искалечил и погубил Любочку, красавицу – студентку, тётю Граню и многих других, против разросшегося вокруг нас дурнолесья и дурнотравья, против всякого рода стрекачей и «нечистых», против всего, что отравляет нашу жизнь, подобно зловонной сточной канаве в железнодорожном парке, лишает нас красоты и радости.

Роман оказался живым документом настоящего, предостережением будущему. В финале «Печального детектива» В. Астафьев усаживает своего героя к чистому листу бумаги, как бы благословляя его на тяжёлый писательский труд. Чистый лист бумаги очень символичен: это образ новой жизни, чистой жизни.

«Счастлив дом, где пребывает мир»

«Счастлив дом, где пребывает мир, где брат любит брата, родители пекутся о детях, дети почитают родителей! Там благодать Господня», - читаем в «Слове Иоанна Златоуста».

Вот такой дом я увидела в удивительной, поэтичной, наполненной духовным светом повести И. С. Шмелёва «Лето Господне», строки которой как будто сотканы из воздуха и света. Книга явилась совершенно неожиданной для меня. Мир детства и Родины в ней – золотой мир. Я словно ослепла от него, залитого ярким солнечным светом: льётся солнце на золотые окна и золотой дощатый пол, золотится воздух, золотится вечер, в осеннем золотистом саду золотятся сказочные золотые яблоки, весной в золотой пыльце стоит верба, «и небо золотое, и вся земля, и звон немолчный кажется золотым тоже, как всё вокруг, «и сыплются золотые капли с крыш, сыплются часто-часто, вьются, как золотые нитки», а надо всем этим – золото куполов и крестов над Москвой, праздничный, торжественный, духовный свет. Вот в таком светлом и радостном мире формируется душа ребёнка, соприкасаясь со святынями, с духовными традициями предков.

В центре повести – впечатления детства и отражение мира детской души. Дом, отец, народ, Россия – всё это дано через детское восприятие. Кроме Ванюши в повести практически больше не встречаются дети. В этом заложен определённый смысл. Ребёнок постигает мир взрослых, он один в своём познании, а кругом целая неизведанная вселенная, представленная чередой уже выросших, прошедших путь духовного возмужания людей. Мы видим, как ширятся и меняются представления ребёнка о мире, когда он соприкасается с обыденной реальной жизнью, как происходит духовное становление русского национального характера. Маленький герой повести охотно и радостно принимает всё, что делают взрослые. Он легко и свободно чувствует в окружающем его домашнем устройстве живое дыхание мира горнего: «Да, сегодня Великий поёт. Розовые занавески, с охотниками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас Чистый Понедельник, в всё у нас в доме чистят Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золочёный пряник «масленицы нет ни медведиков, ни горок – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое всё теперь, другое. Теперь уже «душа начнётся», «душу готовить надо». «Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться».

Отец Ванюши, Сергей Иванович, - предприниматель, человек деловой. У него, казалось бы, нет времени для духовных забот. Но оказывается, что как раз православные традиции, в которых воспитан он своим отцом, являются основой его предпринимательского успеха. При всём размахе дел его нельзя отнести к богатым людям Москвы. Объяснение здесь простое: в роду Сергея Ивановича принято вести дела честно, без обмана и тёмных спекуляций, уважать нанятых работников, сполна платить им за труд, награждать за талант и мастерство.

Потому-то и работают у него за совесть, прощают требовательность, строгость «благого хозяина». Вспомним эпизод с приказчиком Василь Василичем. На масленице почтенный Василь Василич и подчинённые ему «ребята» не устояли перед соблазном хорошенько выпить ради праздника, да в таком виде и продолжали работать «катальщиками» на ледяных горках. Результаты оказались плачевными: нетрезвый «Петрушка Глухов повёл В нас и ударило восемь человек. Вышло сокрушение, да Бог уберёг, днище наше ударили, пробили, а народ только пораскидало». Гнев Сергея Ивановича в этом случае вполне понятен, но гневаться в первый день Великого Поста нельзя, иметь памятозлобие – грех. Накричав на Василь Василича и пригрозив ему «расчётом», Сергей Иванович невольно перешёл грань, отделявшую справедливый упрёк от самодурной несдержанности. А Василь Василич не только разумеющий дело работник (у него даже в этой ситуации ни копейки хозяйских денег не пропало, сверхприбыль даже в триста рублей объявилась), но и честный, уважающий себя и свой труд человек, воспитанный в твёрдых правилах и православной нравственности. Отец удивлён большой выручке. Василь Василич строго отвечает: «Мне ваши деньги, у меня ещё крест на шее!»

Из объяснения отца с приказчиком, из его невольной исповеди маленький герой узнаёт, что в окружающем его мире чтят не деньги, а честь, честность, правду. Нашёлся извозчик, привёз в дом Шмелёвых мешок с деньгами, вырученными за катание с горок. Его забыл в санях пострадавший, в тот злополучный день, подгулявший Василь Василич. И его «ребята» все честными оказались, не пропало ни копейки, а пропили они всего-то пятёрочку, да ещё не из хозяйских денег, выручка не пострадала. И выходит, что основа благополучия делового русского человека – нестяжательство, совесть, честный труд, соблюдение православной нравственной традиции. Поэтому маленький Ваня, его наставник Горкин и все домашние испытывают подлинный восторг души, когда убеждаются в торжестве правды Ваня видит, как осветилось лицо отца, как блеснули глаза. А Горкин учит Ваню: « с папашеньки пример бери, не обижай никогда людей. А особливо, когда о душе надо «пещи». Василь Василичу четверной билет выдал для говенья, мне тоже четверной, ни за что, десятникам по пятишне, а ребятам по полтиннику, за снег. Так вот и обходись с людьми».

Горкин, напоминающий добрых старичков – сказочников, стремится создать обстановку доверительной, раздумчивой беседы с мальчиком, ему важно, чтобы он научился осознанно поступать как христианин. Поэтому старик сначала предоставляет питомцу возможность самому проверить твёрдость своего намерения сжечь подозрительную маску, чтобы идолу не поклониться, от Бога не отказаться. Ване предстоит самому сделать выбор между добром и злом, и он открыто и решительно высказывает своё отречение от личины, которая ему всё больше и больше не нравится.

Не с забавной игрушкой, которая чем-то не понравилась взрослому человеку, расстаётся столь решительно ребёнок: он удаляет от себя образ Зла.

Горкин радуется, что Ваня «не покорился соблазну накануне православного праздника Крещения, сделав выбор в сторону Христову, подтвердил, что уже носит в душе лик Того, кто принял крестную муку ради спасения человечества. Соблюдение традиций православного воспитания требует от воспитателя и воспитанника внутренней собранности, сторожкого, чуткого восприятия явлений жизни земной, чтобы не поддаться соблазну, не покориться греху.

И есть ещё один образ, который является полноправным героем повести. Это русская церковь как начало духовного становления человека. Именно вера, по мнению писателя, формирует моральные принципы человека.

Радуют глаз своей первозданной красотой храмы Москвы, создающие её неповторимый облик: «Весь Кремль – золотисто-розовый, над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что там – Святое, и нет никого людей

Что во мне бьётся так, наплывает в глазах туманом: Это – моё, я знаю. И стены, и башни, и соборы и дымные облачка за ними, и это моя река, и чёрные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов - были во мне всегда. И всё я знаю».

В каждой новой главе маленькому Ване всё больше и больше открывается мир Красоты. Когда считаешь страницы о красоте, разлитой в природе, её не просто видишь, но и слышишь звуки, ощущаешь запахи – так удивительно написано.

«Кап кап Засыпая, всё слышу я, как шуршит по железке за окошком Весна, весна!» Свет, радость – этот мотив восприятия природы звучит постоянно.

«Я никак не могу заснуть, всё думаю. За чёрным окном стегает по стёклам снегом, идёт зима и куда ни гляди – всё бело». В этом описании зимы то романтическое восприятие красоты зимней природы, которое одухотворяет жизнь ребёнка, связывает её незримыми нитями с вечным и прекрасным.

Постоянно звучит тема Неба, его красоты: «Небо чистое. Голубое, глубоко-прекрасное. А вот звёздное небо в главе «Рождество»: «А звёзд всё больше. А какие звёзды! Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца – начала - гул, гул». Звёзды здесь не холодные, бесстрастные, а живые, такие близкие, «усатые, живые, бьются, колют глаз».

С образом Неба входит в повествование и мысль о Боге. Свет и красота духовности – в образно-религиозном строе, наверное, самых проникновенных, самых поэтических страниц повести, рисующих православные праздники и религиозные обряды. В повести звучит важная мысль – праздники объединяют людей. Красота духовного общения – вот что главное. «Все были со мною связаны, и я был со всеми связан». Как о самом сокровенном, говорит Шмелёв о религиозных праздниках и обрядах. «В пятницу, перед вечерней, подходит самое стыдное: у всех надо просить прощения а на душе так легко-легко».

Шмелёв очень тонко чувствовал психологию ребёнка, показывая, что самое трудное – попросить прощения, покаяться.

Сейчас произносят так много высоких слов о необходимости покаяния, а он говорит об этом просто, прибегая к юмору, и в то же время как об очень серьёзном.

Так ещё в детстве, наверное, в соприкосновении чуткой детской души с удивительными людьми, какими были для него отец, Сергей Иванович, и Горкин, да и со всей атмосферой душевного лада, спокойствия, доброжелательности, царившей в семье, зародился замечательный дар писателя, позволивший ему создать «свой особенный», «круглый мир, маленькую вселенную, от которой исходит свет патриотического одушевления и высшей нравственности».

О «маленькой», и в то же время такой огромной «вселенной» И. С. Шмелёва я написала в последнюю очередь потому, что она для меня явилась светлым лучом, выходом из того жестокого бесчеловечного и враждебного мира, который я увидела у В. Астафьева. Душой я понимаю, что И. С. Шмелёв указывает нам путь к спасению России. Но какой же это тяжёлый путь! И возможно ли это? Время сейчас другое, да и мы другие. Трудно преодолеть расстояние лет, понять всё это: и пост, и воздержание плотское, и горнюю радость. Почти так же трудно, как понять парение мысли, и не мысли даже, а чего-то высшего мысли, что струилось и согревало, и укрепляло, и подымало душевные силы простых людей (таких, наверное, каковы и мы сейчас), подымало на подвиги и на труд ежедневный, на то, чтобы жить достойно и не разувериться в жизни. Так ведь и В. Астафьев, казалось бы, изверившийся, через убогость быта, бездуховность жизни, враждебность мира, ведёт нас к святой материнской молитве, несущей надежду. Может быть, в возвращении к христианской вере, которая и защищала, и укрепляла единство семьи наших предков, к иконе в красном углу, в возвращении к их святыням и лежит путь к Спасению России и нас самих.

К такому выводу я пришла, думая над вопросами, возникшими после прочтения.

Почему многие и многие, помышляя о благом устроении земного бытия, пожинают несчастье? Отчего, словно разрушительный смерч, врываются в нашу жизнь отчуждение, раздоры, а должны бы господствовать согласие, мир и любовь? Как объяснить, почему так много насилия, беззакония и неправды на земле, хотя все мы существа разумные, умеющие отличать худое от доброго? Что такое добро и что такое зло?

Размышления невольно приводят меня к тому, что мне скоро придётся уезжать из родного дома, под крышей которого было так тепло и уютно. Но чем бы судьба меня ни одарила и как бы ни обездолила, думаю, всегда придётся оглядываться на родной порог. И в минуты радости, и в минуты тоски и ночных раздумий. Земля у нас большая, но родное село только одно. И свет этой малой родины – как маяк, как надежда. И этот маяк будет всегда неудержимо манить меня к себе, помогая и жить, и чувствовать, и сохранять свою совесть. Корни всех наших дел: и добрых, и злых – здесь, в доме, в семье. И основы «самостоянья» тоже.