Фольклорные традиции в натурфилософской поэзии н. а. заболоцкого 20х - 30х годов

Какой бы аспект творчества Н. Заболоцкого ни изучался в литературоведении, он всегда прямо или косвенно связан с его философско-эстетической концепцией мира, природы и человека в ней. И здесь, прежде всего, обнаруживается интерес к молодому Заболоцкому конца 20-х – 30-х годов. Несмотря на кажущуюся многоплановость лирики этого периода, указывают на наличие в ней единого концептуального начала: «Творчество Заболоцкого «многолико», оно объединяет лирико-философские раздумья, социальные характеристики, пейзажные описания, скрывающие в себе иронию, сказовость и «отстранение», и довольно различные между собой по материалам поэмы. Но, по сути, всё это – единый монолог, который воспринимается скорее не как рассказ об увиденном и пережитом, а как выражение собственных представлений о желаемом мире».

Творчество Н. А. Заболоцкого привлекает читателей глубиной постижения противоречий окружающего мира, мудростью и добротой, с которыми поэт относится ко всему сущему, будь то малая травинка, птица, кузнечик или сам человек. Оно привлекает внимание и литературоведов, и современных философов. Многие из них выделяют понятие «философско-эстетическая концепция мира природы и человека» в творчестве Заболоцкого. Под этим понятием подразумевается совокупность взглядов поэта на мир, а взгляды эти формировались в течение всей его жизни и отличались непостоянством.

За последние 30 лет появились книги А. Туркова, А. Македонова, И. Ростовцевой, где в основном рассматривается идейно-тематический уровень поэзии Заболоцкого в связи с его творческой эволюцией. Период конца 20-х – 30-х годов характеризуется в них как переходный от понимания «природа-тюрьма» (хаотичная, враждебная человеку, недоступная разуму сущность) к пониманию «природа-орган» (сложная, гармонично устроенная система отношений живых существ, главная роль в эволюции которой должна принадлежать человеку – венцу Вселенной). В исследованиях Г. В. Филиппова и Л. А. Заманского своеобразие отдельных черт поэтики молодого Заболоцкого ставится в прямую зависимость от его философско-эстетических поисков. Указывается на влияние «Диалектики природы» Ф. Энгельса, трудов К. Э. Циолковского, академика Вернадского на «поэтическую философию» молодого поэта.

В работах Э. В. Слининой преобладает точка зрения о влиянии традиций русской философской поэзии (особенно «натурфилософии» Ф. И. Тютчева) на творчество Н. Заболоцкого.

Нам показался интересным тот факт, что лишь немногие исследователи обращают внимание на присутствие в поэзии Н. А. Заболоцкого 20х-30х годов фольклорных традиций. А. Македонов в своей книге 1968 года заметил по отношению к стилю молодого поэта, что он представляет собой «сплав классических традиций, бурлеска и народного поэтического сознания». При этом автор не пояснил, что он имел в виду под «народным поэтическим сознанием» и не подтвердил своё предположение фактами (примерами фольклорных жанровых форм, которые, как известно, отражают народное миропонимание).

В своём новом издании книги о Заболоцком, вышедшей в 1987 году, он снова указывает на эту черту поэзии конца 20-30-х годов и на этот раз приводит мысли американского учёного Дж. Петерса, что в поэзии данного периода «с глубинами фольклора и древнейших архетипов соединяются конкретные представления славянской мифологии и сказочность». (Как пример приводится вариация древнего образа Дерева Жизни в часто встречающихся образах деревьев). Более глубокого анализа произведений поэта, иллюстрирующих этот тезис, к сожалению, не было найдено. Сами выражения: «народное поэтическое сознание» и «представления мифологии и сказочности» наводят на мысль о неслучайности использования фольклорных традиций в поэзии Н. Заболоцкого. Именно как представления о мире как таковом, стоящие за образной символикой, мотивами, за целостной формой мифа и сказки, они могли особым образом соотноситься с представлениями молодого поэта о мире природы и роли человека в ней.

Поэтому целью данной работы является определение роли фольклорных жанров (мифа, сказки, колыбельной), а также их элементов (образной символики, мотивов) в поэзии Н. Заболоцкого 20х-30х годов. Автор стремится доказать, что миропонимание людей старших поколений, отражённое в фольклоре, особым образом соотносилось с тем противоречивым пониманием миропорядка, которым характеризовался период 20х-30х годов ХХ века.

Задачами данного исследования являются:

1. Изучить библиографические источники по творчеству поэта;

2. Обратиться к биографическим фактам детства и юности поэта, т. к. именно в детские годы произошла встреча Н. Заболоцкого с фольклором (этому посвящена первая часть работы);

3. Проанализировать стихотворения 30-х годов («Голубиная книга», «Змеи», «Царица мух»), а также поэмы «Деревья» (1933г) и «Торжество земледелия» (1929г), объяснив присутствие в них жанровых особенностей мифа: интерпретированные по-новому, образы-символы древних мифов выражают общность древнего представления о мире и научного знания о нём; отвечают поискам гармонии, свойственным поэту.

4. Исследовать функцию сказочного мотива «чудесного превращения» на примере стихотворений «Лицо коня» (1930г), «Меркнут знаки Зодиака» (1929г) и поэмы «Торжество земледелия» (1929г).

5. Рассмотреть причину и цель использования жанра сказки в стихотворении «Искушение» (1929г).

6. Сделать выводы в свете обозначенных проблем.

Трудность (но, нам думается, и ценность) работы над данной темой заключается в том, что изученная библиография весьма обширна (всего 21 источник), что позволяет взглянуть на творчество поэта с разных точек зрения.

Сделанные выводы позволяют заглянуть в «творческую мастерскую» Н. Заболоцкого, шире судить о творчестве поэта.

Работа могла бы быть полезной при изучении творчества Н. А. Заболоцкого на уроках литературы, т. к. аспект влияния фольклорных традиций на мировоззрение молодого поэта до сих пор в литературоведении мало изучен. Работа может пригодиться при подготовке докладов для проведения уроков внеклассного чтения по творчеству поэта, для расширения кругозора всех интересующихся литературой и поэзией, в частности.

Фольклорные источники, повлиявшие на формирование философско-эстетической концепции мира Н. А. Заболоцкого

В результате проведённых исследований мы выяснили, что детство Н. А. Заболоцкого прошло в селе Сернур Уржумского уезда, где работал агрономом его отец Алексей Агафонович. Именно в тех местах началось формирование поэтической натуры будущего поэта и философа. В Сернуре семилетний мальчик особенно ясно ощутил радость общения с таинственным миром природы. Там предстояло ему понять смысл деятельности отца, прикоснуться к народной мудрости, увлечься чтением книг и смутно почувствовать своё призвание.

Часто агроном Заболотский выезжал в окрестные деревни и на поля своего участка для осмотра посевов. Крестьянам он рассказывал о пользе многопольных севооборотов, удобрений, машин и о других нововведениях, позволявших получать от земли больше, чем испокон веков привыкли землевладельцы. Когда Коля подрос, отец и его стал брать с собой в служебные поездки. Возможно, была у Алексея Агафоновича затаённая надежда воспитать у старшего сына интерес к сельскому хозяйству и сделать из него агронома – преемника отца. Ибо он знал, что не хватит одной его жизни, чтобы осуществить всё задуманное – превратить старозаветные хозяйства в подобия образцовых земских ферм. Много нового открывалось мальчику в таких поездках с отцом. Он видел, как живут и трудятся крестьяне, начинал понимать, чего добивается агроном от изнурённого работой и недоверчивого мужика.

Очень любил Коля слушать беседы крестьян, собиравшихся в вечерние часы у брёвен, сваленных посреди села для какой-то строительной надобности. Мужики рассуждали о приметах и знамениях, о старинных книгах, хранившихся у староверов соседней деревни, вспоминали дедовские поверья, делились новостями. В такие вечера сын агронома допоздна просиживал на брёвнах и опаздывал домой ко сну. Потом, уже став призванным поэтом, он напишет:

Как сказка – мир. Сказания народа,

Их мудрость тёмная, но милая вдвойне,

Как эта древняя могучая природа,

С младенчества запали в душу мне.

Действительно, с детских лет привлекал Николая Заболоцкого тип не только землепашца-работника, но и мужика-философа, носителя особого мировоззрения, отражавшего духовно-трудовое единение человека и природы, в представлении мальчика крестьянин вписывался в окружающий мир как его составная часть и как некая сила, то разумная, то косная или стихийная. Пройдут годы, и, создавая поэму «Торжество Земледелия», поэт вспомнит эти свои детские впечатления и использует их для утверждения определённого долга человека по отношению к земле, растениям и животным.

Алексей Агафонович тоже любил в часы отдыха порассуждать на отвлечённые темы – о чудном устройстве природы, о человеческих возможностях в сознании в познании её тайн, о далёких звёздных просторах. Приезжали, бывало, земляки из деревни Красная Гора, заходили соседи или сослуживцы с фермы, и начинался один из тех разговоров, которые так притягивали Колю.

- Не так-то всё просто на этом свете, как нам кажется, - говорил его отец, отхлёбывая пиво. – Среди бесконечных миров мы с вами только маленькие букашечки. И можем ли мы понять, как устроена Вселенная, да и сам человек?

Среди коренных жителей – марийцев в ту пору ещё сохранялись языческие верования и обычаи. Берёзовые рощи около Сернура считались священными, и по праздникам там собирались верующие. Шаманы, или по-марийски карты, совершали свои языческие обряды – жгли костры, приносили жертвы богам, плясали с бубнами и творили заклинания. С этими рощами были связаны предания о злых и добрых духах, о волшебных силах, заключённых в растениях и животных, и неудивительно, что местные дети под сенью этих старых священных берёз испытывали суеверный трепет. Православные священники боролись с языческими культами, но, пытаясь подстроиться к старым обычаям марийцев, иногда проводили христианские богослужения в тех же окрестных рощах.

Во время поездок с отцом Коле приходилось видеть незабываемое зрелище – камлание марийского шамана. Много позже, в разговоре о зауми в поэзии, он вспомнил об этом языческом действе общения с духами и заметил: «Вот это была настоящая заумь!» Языческое преклонение перед природой, одушевление и обожествление растений, животных, рек, больших камней было близко детскому восприятию окружающего мира и наряду с занятиями отца-агронома предопределило интерес будущего поэта к естествознанию и натурфилософии.

Уже в конце жизни Заболоцкий думал о значении ранних детских впечатлений для формирования душевного строя человека и в стихотворении «Детство» написал:

А девочка глядит. И в этом чистом взоре

Отображён весь мир до самого конца.

Он, этот дивный мир, поистине впервые

Очаровал её, как чудо из чудес,

И в глубь души её, как спутники живые,

Вошли и этот дом, и этот сад, и лес.

И много минет дней. И боль сердечной смуты,

И счастье к ней придёт. Но и жена и мать,

Она блаженный смысл короткой той минуты

Вплоть до седых волос всё будет вспоминать.

В этих стихах, несомненно, запечатлен и собственный опыт поэта, помнившего и сохранившего те озарения, которые в детстве дарила ему жизнь.

Мифы и восходящая к ним образная символика

«Поэзия Заболоцкого – это поэзия думающего народа Он истинный философский поэт»

Р. Миллнер-Голланд.

«В искусстве разных эпох есть сходные эстетические черты, - иначе оно было бы непонятным нам. Это сходство обнаруживается в элементах, в структурном же целом отчётливо выступают эстетические различия литератур разных эпох. Одна из задач литературоведения – терпеливо проникать во все эстетические системы прошлого и других народов»

Д. С. Лихачёв

В стихотворениях и поэмах 30-х годов иногда цитируются древние мифы славянской мифологии. Е. М. Мелетинский определяет древний миф как «символическое описание модели мира посредством рассказа о происхождении различных элементов мироустройства». Именно такую попытку представить эволюцию мироустройства находим в поэме «Деревья» (1933г).

Жизнь леса продолжается, как прежде,

Но всё сложней его работа.

Так возникает история в гуще зелёных

Старых лесов, в кустарниках, ямах, оврагах,

Далее деревья теряют свои очертанья, и глазу

Кажутся то треугольником, то полукругом –

Это уже выражение чистых понятий,

Дерево Сфера царствует здесь над другими.

Дерево Сфера – это знак беспредельного дерева,

Это итог числовых операций.

Ум не ищи ты его посредине деревьев:

Он посредине и сбоку, и здесь, и повсюду

Поэт создаёт собственный миф о происхождении мира, и образ Дерева Сферы, как верно было замечено Дж. Петерсом, является вариацией древнего мифического образа Дерева Жизни, которое корнями своими уходит вглубь земли, а кроной упирается в небеса, символизируя собой бесконечность жизненного пространства.

Интерпретированный по-новому, образ-символ выражает общность древнего представления о мире и современного научного знания о нём.

Одно из стихотворений 1937 года так и называется: «Голубиная книга». В нём тоже цитируется миф, который в народном сознании должен был представлять некую таинственную закономерность мироустройства, которая существует, но спрятана от людей:

Лишь далеко на океане-море,

На белом камне, посредине вод,

Сияет книга в золотом уборе,

Лучами упираясь в небосвод.

Та книга выпала из некой грозной тучи,

Все буквы в ней цветами проросли,

И в ней написана рукой судеб могучей

Вся правда сокровенная земли.

Обращение поэта к древней мифологии не случайно. Ведь древний миф помимо познавательной функции выполнял функцию эстетическую: «познавательный пафос мифа был подчинён гармонизирующей и упорядоченной целенаправленности, ориентирован на такой целостный подход к миру, при котором не допускаются даже малейшие элементы хаотичности, неупорядоченности». Поэтому эстетика мифа, представление о мире, как некой чудесной книге, основу которой составляют красота, правда и справедливость, отвечала поискам гармонии, свойственным эстетической концепции Заболоцкого этого периода времени.

Мифологическое мышление присутствует в поэзии Н. Заболоцкого и в виде образов-символов, восходящих к мифологическим сюжетам. Такие образы-символы, как «Змеи», «Царица мух» в одноимённых стихотворениях символизируют собой тайны природы и напоминают осколки древних славянских мифов. Эти образы помогают создать особую условно-фантастическую реальность, которую можно сравнить с фантастическим островом Буяном, где «сосредоточены все могучие силы гроз, где обретаются и змея всем змеям старшая и большая, и пчелиная матка, всем маткам старшая».

Образы, восходящие к мифологическим и фольклорным источникам, являются не только знаками древних представлений о мире. Они выполняют также дополнительную эстетическую функцию. В зависимости от того, как поэт относится к изображаемому им миру, эти образы приносят с собой эстетику чудесного или безобразного в создаваемую им условно-фантастическую реальность.

Я бы назвала поэтическую реальность в поэзии конца 20-х – начала 30-х годов антисказкой или антимифом, потому что это противоположность относительно упорядоченного мира, созданного воображением древнего человека. Поэт берёт мифологические образы, но трансформирует их в своих целях. На гротескных контрастах строится образ змей в одноимённом стихотворении. С одной стороны, они «загадочны», с другой – «спят они, открывши рот». Автор придаёт всему образу амбивалентный характер, так что тот становится неустойчивым. Таким образом, художественный образ в своей неустойчивости отражает неустойчивость самого существования, противоречивое состояние мира, который и понятен, и таинственен; безобразен, и прекрасен одновременно.

Автор как бы сталкивает свою мечту о прекрасном гармоничном мире с реальностью мира хаотичного, неупорядоченного, с невозможностью познать законы природы, разгадать её тайный смысл.

Героиня стихотворения «Царица мух» - не одна ли из представительниц «острова Буяна?»

Бьёт крылом седой петух,

Ночь повсюду наступает,

Как звезда, царица мух

Над болотом пролетает.

Уже начало стихотворения создаёт ту атмосферу загадочности и ожидания чудес, которая свойственна жанру волшебной сказки. Заболоцкий следует её поэтике, где за словом следует дело, а за появлением героя – его описание. И описание следует:

Бьётся крылышком отвесным

Остов тела обнажен,

На груди пентакль чудесный

Весь в лучах изображён.

На груди пентакль печальный

Между двух прозрачных крыл,

Словно знак первоначальный

Неразгаданных могил.

Из области «чудесного» остаются лишь 3 и 4 строки. Таинственный же «пентакль» превращается в атрибут высокой символики. Таким образом, стихотворение строится уже даже не на противопоставлении высокого - низкого или наоборот, а на противопоставлении двух традиций: фольклорной и литературной (скорее всего романтической). Но эффект всё тот же: гармония и уродство соединены в одном образе. По своей композиции и фабуле оно напоминает заговор или заклинание. Это особенно явно выражено в своеобразном речитативе:

Если ты, мечтой томим,

Знаешь слово Элоим,

Муху страшную бери,

Муху в банку посади.

С банкой по полю ходи,

За приметами следи.

Если муха чуть шумит –

Под ногою клад лежит.

Если усиком ведёт –

К серебру тебя зовёт.

Если хлопает крылом –

Под ногою злата ком.

Поэт иронически обыгрывает древнюю магию. Ведь именно ею древний человек когда-то заклинал природу. Это были первые наивные попытки активно воздействовать на природу, диктовать ей свои условия. В них воплотилась мечта древнего человека проникнуть за пределы природных загадок и тайн.

Конец стихотворения разрушает иллюзии. Природа так и осталась враждебной человеку. Это уже диалогичная мысль самого поэта: «Муха, муха, где же ты?». «Царица мух, как и «змеи» - символы знания, истины, ключа от тайны. Аналогии таких «ключей» в волшебных сказках: волшебный кубок, золотая рыбка и т. д. В реальности, к сожалению, нет волшебных ключей.

За художественным образом у Заболоцкого часто стоит символ древний, но увидеть его первоначальную форму бывает сложно. Вот какой предстаёт Соха – герой отрицательный в поэме:

Несома крепкими плечами,

Соха плыла, как ветхий гад,

Согнув оглобли калачами.

Соха плыла и говорила

Свои последние слова,

Полуоткрытая могила

Её наставницей была.

(«Торжество земледелия», 1929 г. )

Если бы не это сравнение с «ветхим гадом» (змеем), древним (и в этом смысле ветхим, архаичным символом зла), то мы бы с трудом уловили глубинный подтекст этого образа, связанный с устоями мироустройства.

А вот и перифраз трактора:

Большой, железный, двухэтажный,

С чугунной мордой, весь в огне,

Ползёт владыка рукопашной

Борьбы с природою ко мне.

Волшебные герои, герои мифические всегда наделялись особым синтетически-фантастическим обликом, не говоря уже о возможностях. Змей-Горыныч, например, имеет семь голов, у него идёт пар из пастей. Так образно народ изобразил тёмные силы природы. Образ трактора также несколько фантастичен. Такое ощущение, что он – далёкий потомок тёмных сил природы, теперь уже укрощённых. Трактор – символ покорённой природы, её разумная часть.

Специфической чертой образной системы Заболоцкого является символичность. А. Македонов говорит о знаковости его поэзии: «Каждый образ поэмы («Торжество земледелия») – будь это целый «персонаж» или только отдельная деталь пейзажа, обстановки, или отдельная метафора, будь это синтетический образ Солдата или только «Созвездие Водолей», мимоходом упоминающееся, - представляет собой именно не аллегорию, но и не пластический образ, а «знак», имеющий черты, с одной стороны, живой конкретности, а с другой – условной схемы». Эта знаковость объяснима: в эту пору поэт создавал свою поэтическую модель мира. Но, создавая её, он опирается на уже существующие в народном сознании представления о мире, представленные в древних символах. Таким образом, подвергнутые авторской доработке, эти символы органично входят в образную систему поэзии конца 20-х – 30-х годов. Они выполняют в ней следующие функции:

Указывают на вечный, внеисторический характер существующих представлений о мире.

Несут в себе весь спектр эстетического отношения к миру: чувства чудесного, прекрасного, безобразного, загадочного.

Трансформированные гротеском, эти образы совмещают в себе эстетические функции прекрасного и безобразного, обыденного и таинственного, выражая тем самым сложное диалектическое состояние бытия.

Итак, мифологическая эстетика, стремящаяся придать миру гармонию и целесообразность, диалектично соотносится с эстетической концепцией природы Н. Заболоцкого: если в конце 20-х – начале 30-х годов мир предстаёт хаотичным, неупорядоченным, то с середины 30-х годов мифологические формы используются для передачи единого гармоничного начала мира.

Сказочный мотив «чудесного превращения» и его функция

В волшебных сказках, где время, как известно, неопределенно, существует элемент локального времени. Это время обычно связано с чудесными превращениями и восходит к мифологическо-магической семантике (все события в мифе совершались в рамках «мифического времени» - времени превращения).

«Чудесное превращение» - это такое изменение, которое совершается резко; в нём не фиксируется процесс изменения, как в гротескном миросозерцании. Такое изменение всегда вызывает чувство удивления, чуда.

Функцию «мифического времени» в композиции некоторых стихотворений выполняет ночь.

В стихотворении «Лицо коня» образ коня представляется поистине чудесным:

Играет ветер в лёгких волосах,

Глаза горят, как два огромных мира,

И грива стелется, как царская порфира.

Автор сам называет коня волшебным:

И если б человек увидел

Лицо волшебного коня,

Он вырвал бы язык бессильный свой

И отдал бы коню. Поистине достоин

Иметь язык волшебный конь.

Мы понимаем, что «волшебным» коня делает необычный взгляд на мир человека. Характерно, что «волшебным» он становится в отведенное для магических превращений время: ночью

Ночь глубока. На тёмный небосклон

Восходят звёзд сиянья.

И конь стоит, как рыцарь на часах.

(1930г)

Стихотворение «Царица мух» начинается своеобразной завязкой:

Бьёт крылом седой петух,

Ночь повсюду наступает

Петух – символ времени, деталь ирреального, сказочного мира. Обычно сверхъестественная сила появляется и исчезает с криком петуха.

Подобную композицию наблюдаем в стихотворении того же года «Меркнут знаки Зодиака». «Над просторами полей» «знаки Зодиака» померкли, наступила ночь, и обычный мир предстаёт совершенно другим, таинственным и чудесным миром множества сознаний: спящего сознания «животного Собаки» и «рыбы Камбалы», странных «фигур сна» человеческого рассудка. Закономерно, что в поэме «Торжество земледелия» (1929) все события происходят ночью, а к утру рождается чудесный «новый мир».

Конечно, «ночная поэзия», тем более философская, имеет прямое отношение к романтической традиции. Однако генетически её истоки, по-видимому, восходят к мифическому мышлению. Для Заболоцкого же важен сам мотив «чудесного превращения». С его помощью создаётся атмосфера мира реального и одновременно чудесного, таинственного; срывается покров обыденности, человеческое сознание возвращается к древнему своему состоянию, когда каждое изменение в природе вызывало у него чувство удивления и восторга. Поистине: «Дай сознанью удивляться» (стихотворение «Сохранение здоровья», 1929г).

Использование жанра сказки в стихотворении «Искушение» (1929г)

Некоторые исследователи творчества Н. Заболоцкого (в том числе А. Македонов и А. Турков) называют поэтический мир поэта сходным с миром сказочным. А. Македонов условно называет стихотворения и поэмы конца 20-х – 30-х годов «сказками идей». Он пишет: «Это главным образом сценки в стихах, обычно в той или иной мере сказочные и гротескные; несколько драматизированные, с диалогами и беседами условных персонажей». Конечно, поэтика этих произведений далека от сказочной. Как-то приближается к сказочной только условно фантастическая реальность: неопределённо пространство и время, одушевлённые и мыслящие, независимо от своей первоначальной природной сущности, персонажи.

В прямом смысле ориентируется на поэтику жанра сказки, по моему мнению, только стихотворение «Искушение». Но и оно представляет собой синтез сказки, мифа, колыбельной. Развитие сюжета происходит по сказочным законам. Действие начинается сразу, без свойственной сказке завязки:

Смерть приходит к человеку,

Говорит ему: «Хозяин,

Ты походишь на калеку,

Насекомыми кусаем.

Брось житьё, иди за мною,

У меня во гробе тихо.

Белым саваном укрою

Всех от мала до велика.

Тот факт, что одно из действующих лиц – Смерть, сразу настраивает читателя на то, что последующее повествование будет вымышленным. Налицо также сказочный мотив «похищения или требования». Так начинается конфликт, который, согласно сказочной композиции, должен разрешиться: «задание трудной задачи влечёт за собой её разрешение, погоня - к спасению от неё, беда или несчастье, с которого начинается сказка, в конце её ликвидируются».

Но «человек», мерзкое по своей натуре существо, не соглашается умереть и отдаёт смерти свою единственную дочь:

Смерть, хозяина не трогай, -

Отвечает ей мужик.

Ради старости убогой

Пощади меня на миг.

Дай мне малую отсрочку,

Отпусти меня, а там

Я единственную дочку

За труды себе отдам.

Таким образом, «мужик» оказывается как бы «ложным героем», т. к. с задачей поставленной не справился. Кроме того, он совершил «аморальный» поступок, так что по законам сказки должен быть наказан, в конце концов. Появляется «подлинный герой», который должен задание выполнить: «девица».

Образ Смерти ассоциируется с образами нечистой силы, одним из отличительных качеств которой является исключительная быстрота перемещения:

Смерть не плачет, не смеётся,

В руки девицу берёт

И как полымя несётся,

И трава под нею гнётся

От избушки до ворот.

Затем «подлинный герой» - «девица» - выполняет «задание», т. е. умирает. Сказочная реальность из области «вымышленного» всё ближе подвигается к области «действительного»:

Холмик во поле стоит,

Дева в холмике шумит:

«Тяжело лежать во гробе,

Почернели ручки обе,

Стали волосы как пыль,

Из груди растёт ковыль,

Тяжело лежать в могиле,

Губки тоненькие сгнили

Вместо глазок – два кружка,

Нету милого дружка!»

Но вот «задание», согласно сказочной композиции, выполнено, и Смерть разрешает Деве освободиться от своего подземного заточения, т. е. вознаграждает её новой жизнью. Появляется ещё один мотив – «мотив чудесного рождения». «Рождение», неотделимое от «чудесного», происходит в определённое «сказочной» эстетикой для «чудесного» время – ночью.

«Слышишь, ветер в поле дует,

Наступает снова ночь.

Кончен твой подземный пост,

Ну, попробуй, поднимись!»

Выше рассматривалось гротескное изображение процесса возникновения «новой» жизни. Отношение автора к изображаемой им картине метаморфоз жизни и смерти иронично. Поэтому прямой перенос колыбельной в текст стихотворения – это романтический мотив сна, который призван показать иллюзорность надежд на бессмертие и как-то успокоить.

«Баю, баюшки, баю,

Баю девочку мою!

Ветер в поле улетел,

Месяц в небе побелел.

Мужики по избам спят,

У них много есть котят (и т. д. )

Чем дальше развёртывается действие, тем дальше оно от вымысла и ближе к реальности. Сказочная композиция не завершена. Лжегерой – «мужик» - остался ненаказанным. Акцент переносится в глубинный философский план осмысления. Сквозь сказочную атмосферу проступает миф.

Е. М. Мелетинский пишет, что « целый ряд сказочных мотивов и символов восходят к древней ритуально-мифологической семантике». Так и в этом стихотворении чувствуется ориентация на эту семантику: мотивы «похищения» и «чудесного рождения» здесь, пожалуй, максимально приближены к выполнению своей первоначальной функции: объяснению мира. «Дева» в «Искушении» - это и греческая Персефона, и Спящая царевна.

Заболоцкий использует взаимодействие форм сказки и мифа в эстетических целях. К такому синтезу он прибегнул, чтобы соединить «социальное» в сказке и «космическое» в мифе. В сказке «застывшие фундаментальные мифические противоположности типа «жизнь – смерть» в значительной мере оттеняются социальными коллизиями на уровне семьи. Он возвращает социальному сказочному конфликту первоначальную причастность к конфликту космическому. Замысел автора в том, чтобы показать, что нет разумных гармонических отношений ни в семье, ни в обществе, ни в природе.

Философская сказка Заболоцкого – это своеобразная полемика с эстетикой волшебной сказки, которая вобрала в себя эстетику древнего сознания: эстетику возрождения, эстетику благополучного завершения метаморфоз.

Исследуя творчество Н. Заболоцкого конца 20х-30х годов, автор данной работы столкнулся с понятием философско-эстетической концепции мира, природы и человека в ней. Под этим понятием подразумевается совокупность взглядов поэта на мир. Однако представление о мире, как о чём-то разумном и гармоничном, подвергалось сомнению в сознании поэта. Если в конце 20-х – начале 30-х годов мир предстаёт хаотичным и враждебным, то с середины 30-х годов - как гармонично устроенная система взаимоотношений живых существ.

В поэзии Заболоцкого 20-30 годов присутствуют фольклорные традиции, но лишь немногие исследователи обращают на это внимание.

Фольклорные источники, повлиявшие на формирование философско-эстетической концепции мира Н. А. Заболоцкого, кроются в детстве. Поэт с ранних лет общался с таинственным миром природы, очень любил слушать беседы крестьян, рассуждавших о приметах, знамениях и т. д. С детских лет Заболоцкого привлекал тип мужика-философа, носителя особого мировоззрения. Это мировоззрение было близко детскому восприятию мира, а в совокупности с занятиями отца-агронома предопределило интерес будущего поэта к естествознанию и натурфилософии. Сам Заболоцкий в некоторых своих стихотворениях («Голубиная книга», «Детство») рассуждает о влиянии детских впечатлений для формирования душевного строя человека.

Следует отметить тот факт, что не только детские впечатления влияли на творчество Н. А. Заболоцкого. Многое поэт почерпнул из собственных наблюдений, из общения с людьми, из многочисленных прочитанных книг, среди которых работы Платона и Энгельса, Гёте и Хлебникова, Гр. Сковороды и Тимирязева, Вернадского и Циолковского. Из всех источников поэт брал для себя только те сведения и идеи, которые подтверждали или могли обогатить его собственные представления о мире.

В своих стихотворениях Заболоцкий иногда цитирует древние мифы славянской мифологии. Обращение поэта к мифам не случайно. Древний миф помимо познавательной функции выполнял и эстетическую.

Очень часто за художественным образом у Заболоцкого стоит древний символ, но увидеть его первоначальную форму и глубинный подтекст бывает очень сложно.

Создавая свою политическую модель мира, Н. А. Заболоцкий опирается на уже существующие в народном сознании представления о мире. Поэт берёт мифологические образы, но трансформирует их в своих целях. Интерпретированные по-новому образы символы выражают общность древнего представления о мире и современного научного знания о нём. Строя образы на гротескных контрастах, Н. Заболоцкий создаёт антисказку, антимиф (противоположность относительно упорядоченного мира).

Цели использования мифа у Заболоцкого в разные моменты жизни различны. Если в начале 20-х годов мифы используются для передачи несогласия автора с существующими законами мироустройства, то с середины 30-х годов – для передачи гармоничного единого начала мира.

Во многих стихотворениях Н. А. Заболоцкого использует мотив «чудесного превращения». «Чудесное превращение» происходит резко в специально отведённое для этого время (ночью). Мотив «чудесного превращения» помогает поэту создать атмосферу реального мира, но при этом чудесного и таинственного. С его помощью поэт заставляет читателя возвратиться к древнему мировосприятию, когда всё происходящее вызывает удивление.

Кроме мифа Заболоцкий использует жанр сказки. Использование этого жанра не случайно: поэт не мог примириться со смертью и использовал эстетику сказки, чтобы показать своё несогласие с ней.

На поэтику жанра сказки ориентируются некоторые стихотворения, представляя собой синтез сказки, мифа и колыбельной. Развитие сюжета происходит по сказочным законам, но действие начинается без свойственной сказке завязки. Например, в стихотворении «Искушение» (1929г) присутствует сказочный мотив «похищения или требования». Часто конфликт начинается с задания трудной задачи. Задание, согласно сказочной композиции, выполняется, а герой получает вознаграждение. Чем дальше разворачивается действие, тем ближе оно к реальности. Акцент переносится в философский план осмысления.

Философская сказка Заболоцкого вобрала в себя эстетику древнего сознания. А взаимодействие форм сказки и мифа не случайно. Поэт стремится показать, что нигде нет гармонии: ни в природе, ни в семье.

Анализ стихотворений Н. Заболоцкого конца 20х-30х годов («Голубиная книга», «Змеи», «Царица мух», «Искушение», поэмы «Деревья и «Торжество земледелия») приводит к выводу о неслучайности использования фольклорных жанров в его стихах. Таким способом поэт как бы вступает в полемику с реальным, современным миром, которому противопоставляет идеальный мир сказки и мифа, где метаморфозы заканчиваются благополучно, добро побеждает зло, а человек находит объяснение смыслу своей жизни.