Космические образы в поэзии В. В. Маяковского. Часть 1

Творчество В. В. Маяковского – поэта, так талантливо и масштабно ворвавшегося в литературу, неоднозначно оценивалось критиками и литературоведами. Мы найдем множество самых полярных мнений, но его поэтическое мастерство признано даже хулителями.

В 1915 году В. Б. Шкловский писал: « В новом мастерстве Маяковского улица, прежде лишенная искусства, нашла свое слово, свою форму Не из окна смотрит поэт на улицу. Он считает себя ее сыном, а мы по сыну узнаем красоту матери, в лицо которой раньше смотреть не умели и боялись». Эти слова подтверждают поиски молодым поэтом нового слова для описания знакомого каждому горожанину уличного окружения, что и было для него в ту пору одной из основных задач.

Б. Л. Пастернак определил манеру молодого Маяковского как романтическую: «Это было пониманье жизни как жизни поэта. Оно перешло к нам от символистов». Он считал, что обаяние говорящего с Вселенной на «ты» героя-поэта соединялось с обаянием новизны и смелости нового поэтического языка – с образами космического масштаба. Маяковский имел смелость отрицать не только существующий жизненный уклад, но и уклад всего мироздания («Я над всем, что сделано, ставлю '' nihil ''».

По словам писателя С. Д. Спасского, у Маяковского « в центре бешено сменяющихся явлений стоял живой обыкновенный человек. Каждое свойство его признавалось драгоценным и важным», а поэтом-футуристом К. А. Большаковым была отмечена его «сильная безболезненная молодость, идущая на смену неврастенической дряблости декадентства».

«Для поколения, родившегося в конце 19 века, Маяковский не был новым зрением, но был новой волей Волевая сознательность была в его строках», - отметит Ю. Н. Тынянов в 1930 году.

В первую очередь, современники почувствовали «в момент явления Маяковского миру – его силу». Марина Цветаева писала: «С Маяковским произошло так. Этот юноша ощутил в себе силу, какую – не знал, он раскрыл рот и сказал: - Я! Его спросили: Кто – я? Он ответил: Я – Владимир Маяковский. – А Владимир Маяковский – кто? – Я! И больше, пока, ничего. А дальше, потом – всё».

В статье «Эпос и лирика современной России», посвященной творчеству Б. Л. Пастернака и В. В. Маяковского, М. И. Цветаева так сформулировала основную черту поэта Маяковского: «Если Пастернак – это «все во мне», то Маяковский – это «я во всем». Такое мироощущение характерно для поэта, пытавшегося установить свои теснейшие связи со всей Вселенной, определить точки соприкосновения с ней.

В разные годы появлялось немало исследований по творчеству В. В. Маяковского, но, несмотря на их многочисленность и разнообразие, заявленная тема нашей работы интересна и актуальна. В литературоведческих работах В. Перцова, А. Метченко, Ф. Пицкель, В. Тренина, Н. Харджиева, В. Ракова, В. Альфонсова и др. есть разрозненные суждения о космизме в творчестве поэта, но нет целостного анализа космических образов, выявления их характера и функций, а также детального изучения.

Сам термин «космический образ» впервые появляется в статье В. Тренина и Н. Харджиева «Маяковский и «сатириконская» поэзия», построенной на сравнении поэтических образов С. Черного и Д. Бурлюка с образами В. Маяковского. Авторы статьи приходят к выводу, что поэт «сталкивает низкую тематику, вульгарную лексику с гиперболизированными, «космическими» образами. Образы эти действуют как огромной силы смысловые рычаги, переводящие тему в высокий план».

Литературовед В. Перцов в своей работе отметит: « «очеловечил» нашу планету Маяковский, развив гуманистическую традицию Уитмена, провозгласившего Человека творцом и созидателем нового мира» и ввел абстрактно-гуманистические образы «в контекст эпохи». Он же увидит в поэте « личную сопричастность ко всему, что происходит на земле», определит «всечеловеческий масштаб видения и изображения действительности», а также «стремление лирического героя вырваться в необъятные пространства Вселенной, ощущение единства с ней человека»

В. Раков в книге «Маяковский и советская поэзия 20-х годов» подчеркнет, что поэт «по своему характеру, по складу ума, по размаху творческого воображениялюбил все грандиозное, величественное, необъятное». Автор сравнит его образность с образностью поэтов Пролеткульта и «Кузницы» и придет к выводу, что «Маяковский, может быть, более, чем любой другой поэт «космичен», а также укажет на то, что эта космическая образность «насквозь пропитана земной плотью». «Космос, - по замечанию В. Ракова, - никогда не дается как нечто самодовлеющее, вне связи с жизнью человека. Маяковский прочно стоит на земле, он ее чувствует под собой, ни на одно мгновение не отрываясь от нее. Для него нет ничего выше человека, украшающего землю и всю вселенную».

Ф. Пицкель выделит «самый характерный образ у Маяковского – обобщенный образ Вселенной», который проходит через все творчество поэта, пытающегося «противопоставить себя природе и проникнуть в тайну укрощения хаоса». Исследователь проследит эволюцию этого образа от ранних произведений поэта до поэм.

И. Правдина в статье « Я сегодня буду играть на флейте» делает акцент на контрасты, возникающие при осмыслении космических образов Маяковского: «Хозяин мира – человек не только с неисчерпаемыми, но и с ограниченными возможностями»; « замкнутость жизненного пространства и вечный простор мира»; «Вселенная – не только красота и гармония, но и гигантская тюрьма для лирического героя».

В 1983 году В. Альфонсов рассмотрел космизм Маяковского объемнее и полнее, чем это было проделано в работах авторов, отмеченных выше. Исследователь определил, прежде всего, характер взаимоотношений лирического героя Маяковского, да и самого поэта, с миром: « Маяковский смотрит на мироздание не снизу вверх, а сверху внизМетафоризм поэтического мышления Маяковского не соотносит человека с «иным» миром, а, наоборот, стягивает весь мир к человеку».

Споря с теми, кто «сводит» Маяковского на землю (см. , например, приведенное нами выше суждение В. Ракова), кто говорит, что «Маяковский – земной», В. Альфонсов уточняет: «только «земность» его – не приземленность, не узость, не проза. Если это «земность», то метафорическая, космическая».

Принципиально новый подход к изучению космических образов в произведениях В. Маяковского продиктован необходимостью исследования космической образности с общечеловеческих позиций, а не так, как это отмечалось в исследовательских работах «маяковедов», когда космизм очень часто рассматривался в соответствии с революционными идеями, что отвечало запросам определенного этапа развития нашей действительности.

Попытка нового исследования космических образов ориентирована не только на формирование иного представления о художественном мастерстве поэта, но и призвана способствовать адекватному пониманию его мировоззренческих позиций.

Объектом нашей исследовательской деятельности стали произведения В. В. Маяковского, а космическая образность – предметом исследования.

Цель статьи – исследование космических образов в поэзии В. В. Маяковского, выявление их роли и функций в художественном мире поэта.

Постановка цели обозначила ряд конкретных задач:

- ознакомиться с различными тенденциями и философскими идеями русского космизма;

- определить взаимосвязь философии с литературной практикой;

- рассмотреть космическую тематику в произведениях футуристов;

- выявить мировоззренческие позиции Маяковского по отношению к Богу и Человеку, а также определение писателем их места во Вселенной;

- охарактеризовать другие космические образы В. Маяковского.

При проведении исследования была применена соответствующая методика работы:

- анализ научных и литературоведческих работ по заявленной теме с целью получения и конкретизации знаний;

- составление картотеки космических образов, встречающихся в произведениях автора;

- обработка и систематизация подобранного материала;

- исследование космических образов применительно к цели нашей работы.

В качестве источников работы мы использовали Собрание сочинений В. В. Маяковского в 13-ти томах, изданное в 1955 – 1959 годах, литературоведческие статьи о его творчестве, воспоминания современников, произведения с космической тематикой других писателей и иные источники, указанные в библиографии. Общий список работ составляет 70 названий.

Практический характер нашего исследования обусловлен существующей потребностью в расширении представлений школьников о многогранности поэтического таланта Маяковского, в способности делать для себя маленькие открытия, несмотря на кажущуюся изученность и узнаваемость произведений. По аналогии с данной работой можно рассматривать космические образы в творчестве других писателей, обогатив проделанную нами работу новыми знаниями, размышлениями и интересными находками.

Работа состоит из «Введения», двух глав, и раздела, в котором представлена методическая разработка урока по теме «Творчество Маяковского в школе», библиографии, «Приложения». Текст изложен на 99 страницах.

Из истории и теории вопроса

Понятия космоса в исканиях античных философов

Стремление к неизведанному всегда порождало в человеке попытку осмыслить и понять его, прикоснуться к тайне как к новому источнику вдохновения, а также почувствовать тягу к свершению самых невероятных открытий. С давних времен таким источником был для людей космос. В дофилософском употреблении значение слова космос варьируется от внешне зримого, тектонически организованного «строения», «украшения», «наряда» до понятия внутренней структуры. Пути проникновения термина космос в философский лексикон остаются неясными. Авторы «Философского словаря» предлагают к рассмотрению несколько трактований данного понятия:

- Пифагор первым назвал универсум космосом, исходя из порядка, который в нем наличен;

- Анаксимандр использует данное понятие для обозначения концентрических сфер «элементов» внутри сферического мира-небосвода;

- У Гераклита космос – «мир», «мирострой»;

- Анаксагором и Демокритом допускалось наличие множества «миров», где космос – упорядоченная часть Вселенной и он противопоставляется универсуму;

- У Платона и Аристотеля с термином космос конкурирует термин небо, окончательно уступающий место первому с эпохи эллинизма.

Идея космоса как разумной и прекрасной упорядоченности была изначально направлена на его обожествление или представление о нем как о результате целесообразной и направленной деятельности Творца. Древние греки воспринимали космос как предельную полноту бытия, как эстетически прекрасное, совершенное, «всеобъемлющее и невинное существо», противопоставляя данную концепцию иудео-христианской идее об «ущербности природы как результата грехопадения».

Интересна интерпретация понятия космос в труде Гесиода «Теогония»: «В самом начале космогонического процесса появляется Эрос, который, наряду с Землей, произошел непосредственно из Хаоса, первобытной материи; он организует мир. Но это «меньше всего разум», не демиург. Это слепая, не отдающая себе никакого отчета сила, которая помрачает ум у богов и людей, освобождая их от всех забот».

А. Ф. Лосев в своей философской работе «Эрос у Платона» (1916г. ) отметит, что до Платона существовали две концепции эллинского эротизма в их различных видах и взаимоотношениях. Одна концепция наделяет Эроса любовными чарами, притягивающими собою одно человеческое существо к другому; она есть «апофеоз и славословие индивидуальных восторгов, переживаемых в акте общения двух индивидуальностей: Эрос лирики и индивидуального влечения». Другая концепция рассматривает Эроса в аспекте космогонических и теогонических воззрений. Такой Эрос «устрояет мир, живой и неорганизованный, он устрояет вселенную и создает людей и богов: Эрос космический и Эрос творчества».

Эти две концепции своеобразно переработает Платон и создаст свой гениальный синтез, рассмотрев Эрос с точки зрения психологии. Несмотря на то, что идеи будут даны в отвлеченной форме, сильнее и ярче высветятся эмоции и ощущения, когда «душа запоет и зазвучит при виде красоты и когда вдруг ей вспомнится ее далекая, небесная родина». В этой же работе А. Ф. Лосев скажет: «Платон еще далек от непосредственного и глубинно-онтологического подхода к этой небесной родине: он знает и чувствует этот другой мир, но не видно, где и как вдруг небо сходит на землю, и душа начинает тосковать и вздыхать о свышнем мире». Но останется, по наблюдениям А. Ф. Лосева, открытым вопрос о том, где же происходит предполагаемое духовное схождение и какова его связь с космосом.

Таким образом, оба эллинских Эроса были восприняты Платоном в своих наиболее существенных частях: лирический Эрос как творческая диффузия душ, космический – как миропреображение. Этим умозаключением философ хотел победить преграды между отдельными душами, преобразить злую телесность. Платон «жаждал Эроса конкретно-теургического, т. е. богочеловеческого», - к такому выводу придет А. Ф. Лосев в конце своей работы «Эрос у Платона».

Душой античной философии была диалектика как точнейшее знание в понятиях. Она брала начало с пифагорейских мифов, существовала как осознание мифа – у Платона и Плотина и закончилась диалектической конструкцией мифа у Прокла. Пифагорейцы в качестве изначальной стихии полагали Беспредельное, причем эта стихия трактовалась ими как самостоятельная субстанция вне небесного свода.

Учитывая тему нашей работы, в трудах пифагорейцев нам необходимо отметить наличие не столько Троицы, сколько Четверицы, которая считалась «корнем жизни» и Десятерицы – самой жизни конкретной вселенной. В данном космогоническом учении нам интересна их универсальная антитеза – антитеза Фанеса, и Ночи, от союза которых рождается Свет, реальный свет внутри мирового шара. Получается, что Фанес проник в темное мировое пространство и наполнил его собою. Далее, он при помощи Теплоты и Света устраивает Небо, Землю, Море, Солнце и Луну.

В данном учении нам представляется интересным то, что именно Ночь (тьма, меон) – есть единственное начало, способное ослабить силу любого Света и, следовательно, богов. Только Интеллект (Нус, Эфир) сможет удержать вселенную от распадения в результате господства меона.

У Прокла отчетливо проведена диалектика шара, выводящая сферичность космоса. По Проклу, «космос подражает мировой душе, подобно тому как она подражает уму: круговращение – просто, одновидно, предполагает неподвижный центр, цельность, единство, множество, невыхождение из подчинения единству, всеохватно, определенно в смысле границы». Он утверждает, что сферичность есть и в демиурге, но – умно, чему и подражает космос, а уму быть шарообразным – значит «быть согласованным с самим собой и иметь все свои потенции собранными в точку».

Прокл красноречиво развивал мысль о шарообразности космоса в трех направлениях. Во-первых, космос шарообразен в силу единого, которое есть «демиург, парадейгма и благо, - объединение чего создает сферу». Во-вторых, - в силу «умной красоты в смысле принимающего, в смысле дающего и, наконец, в смысле парадейгмы». В-третьих, космос шарообразен «благодаря сродству Всему, - а именно как единому, как демиургу и как парадейгме».

Еще дальше в своих философских изысканиях идет Аристотель ( в «Метафизике»), отвергая мнение старых физиков и теологов, «производящих мир от Ночи» и думающих, что вещи сначала были вместе, в общем Хаосе, откуда потом и произошли в результате дифференциации: «Как может происходить движение, если нет для него никакой причины, которая бы существовала энергийно? Ведь, во всяком случае, не может же строительный материал сам себя приводить в движение: не земля приводит себя в движение, но – семена».

Еще более выразительно рассуждает Аристотель, когда начинает характеризовать этот перводвигатель как ум и умное, но с точки зрения эстетики: «Небо с его круговращением и вся природа – прекрасны, как выявление этой вечной энергии умного перводвижения. Энергия ума – жизнь, а ум – энергия и энергия в себе есть прекраснейшая и вечная его жизнь. Жизнь и непрерывная, непрестанная вечность свойственны перводвижению».

Результат этого мышления заключается в том, что перводвигателем является Небо со всей его красотой и сферами, ибо тут наиболее полно выражена его умная первоэнергия. Мир (по Аристотелю), поэтому есть совершеннейшая красота, а давать космологию – значит строить эстетику.

В работе А. Ф. Лосева «Античный космос и современная наука» предпринята попытка «понять античный космос изнутри». От приравнивания «основоположений античного космоса» к «сути современного учения об относительности времени и пространства». Лосев делает еще один шаг и доводит до полной ясности констатации, несмотря на разницу во взглядах в две тысячи лет.

Такое становится возможным потому, что он ощущает себя преемником наследия предшественников, причем без утери собственного лица: «Я всех люблю, от всех беру и всех критикую», в каком-то мощном охвате от русского «всеединств до греческой мысли, представленной Проклом, Плотином и Платоном.

Мир как «безумное марево», мир распыленный, нечеткий и неоформленный казался страшным не только Лосеву, но и Флоренскому, потому что именно Хаос составлял некий невидимый полюс отталкивания для их творчества и мировосприятия, несмотря на то, что фундаментальная оппозиция Хаоса и Космоса была очень близка мыслителям античной эпохи.

Русским философам был очень близок по духу любимый повествовательный жанр античности - диалог, о котором велись размышления в «Анонимных пролегоменах к платоновской философии» (VI век н. э. ) и где легко обнаружить сжато итог представлений о «Диалоге – Космосе» в античных исканиях: «диалог – это своего рода космос. Подобно тому как в диалоге звучат речи разных лиц сообразно с тем, что каждому подобает, так и в космосе есть разные природы, издающие разные звуки»; и еще: «самое прекрасное существо – это космос, и ему подобен диалог, ибо, как мы уже говорили, диалог – наипрекраснейший из видов словесности».

В. П. Троицкий в статье о лосевской философии «Античный космос и современная наука» и современная наука» напишет об этих голосах и словах, что именно они «прокладывают мосток вовнутрь живого текста – там восхищение пред умными и красивыми конструкциями греческого Космоса, там непреходящая любовь к вечному детству человечества».

Таким образом, нельзя не увидеть того, что космос, в переводе с греческого, означающий строй, порядок, мир, Вселенную, - притягивал к себе внимание античных мудрецов в стремлении осмыслить человеческую жизнь, найти в мире воплощение истинной полноты бытия, подлинно совершенного, понять связь человека с космосом, как с «самым прекрасным существом».

Русский космизм, его влияние на различные литературные течения

Русский космизм интересен и своеобразен тем, что в сочинениях ряда философов, ученых-мыслителей (Н. Ф. Федорова, В. С. Соловьева, А. Ф. Лосева, П. А. Флоренского и др. ) во весь рост поставлены проблемы единства человека с космосом, космической природы человека и космического масштаба человеческой деятельности.

Глобальность заявленных проблем объясняется художественно-эстетическим сознанием той эпохи. По мнению А. Гачевой, «до предела обострилось чувство разрыва между идеальным, совершенным бытием, творимым в искусстве, и бытием реальным, противоречивым, дисгармоничным, отданным во власть «смерти и временности».

Интерес к идеям космизма в начале ХХ в. возник в Западной Европе, но наибольшее распространение они получили в России. Причина тому – некоторые особенности в развитии русской философии ХIХ в. , стремившейся представить человека не атомарным существом, а личностью, обладающей всем богатством индивидуальности и вместе с тем неразрывно связанной со всеобщим.

Концепции космизма во многом опирались на эволюционные воззрения, которые пользовались в России большим признанием. Русские космисты выдвинули необходимость нового сознательно-активного этапа эволюции, ведущего к преображенному состоянию природы человека и мира.

О. Куракина в своей статье «Русский космизм: Теургия Православной Синархии» отметит своеобразие нашего космизма, подчеркнет его главное отличие от космизма западного: «русский космизм, являясь неотъемлемой частью мирового космизма, несет на себе печать национального гения русского народа».

В русском космизме представлены две взаимодополняющие тенденции. Представители первой тенденции в русском космизме предполагали, что человек и культура – не случайное явление в жизни Вселенной, т. к. именно им предназначено стать могущественным фактором в космическом противодействии хаосу.

Современный человек, по их мнению, не являлся завершающим звеном эволюции. Считалось, что разум и творчество поднимут человека в космос, где «со временем изменится его физическая природа, он приблизится к высшим организмам, населяющим межзвездное пространство».

Другая – это космизм с примесью фантастики, которая расширяла сферу деятельности человека под влиянием внутренних импульсов до космического пространства. Рассмотрение данной тенденции более детально, чем первой, оправдано выбором темы нашей работы, потому что именно ее основополагающие идеи стали той благодатной почвой, которая питала творческие замыслы русских футуристов.

Сторонникам этой тенденции представлялось, что Человек овладеет не только пространством, но и временем. Н. Федоров – основоположник русского космизма – полагал, что посредством познания, опыта и труда человек даже способен обрести бессмертие и возвратить к жизни ушедшие поколения. Нужно, писал он, - «чтобы все рожденные поняли и почувствовали, что рождение есть принятие, взятие жизни от отцов, т. е. лишение отцов жизни, откуда и вытекает долг воскрешения отцов, который и сынам дает бессмертие».

То, что предшествующие поколения невольно пойдут «в перегной» грядущей гармонии, казалось Федорову безнравственным: «Если бы оказалось возможным приобрести бессмертие для живущих без воскрешения умерших», то это «было бы нарушением, заменою злого закона или злой правды, по которой последующее поглощает предыдущее для того, чтобы быть поглощенным и в свою очередь, злою неправдою, которая состояла бы в том, что поглотившее пользовалось бы бессмертием, жизнью, не возвращая жизни тем, от которых оно ее получило и которых затем поглотило».

Возвышенное, одухотворенное человечество должно, по его мнению, превратиться в сотворца бога и выполнить грандиозную задачу перевоплощения универсума: создание мира, освобожденного от гибели, распада, уничтожения, сохраняющего всю полноту и многообразие бытия.

Замысел философии всеединства В. С. Соловьева заключался в том, чтобы подготовить человечество к переходу на более высокую стадию эволюции, на вершине которой возникает «богочеловечество». Соловьев в своих философских изысканиях идет гораздо дальше Федорова, влияние которого испытал после знакомства с его работой «Философия общего дела». Он выдвигает идею о том, что Человек – не сотворец Бога, не подмастерье, а сам является Творцом, причем, «равновеликим» Богу.

В 1878 г. В. Соловьев выступил с серией публичных лекций «Чтения о Богочеловечестве», где утверждал, что каждый человек должен стремиться, подражая Христу, развивать заложенное в нем Божественное начало.

В одной из своих последних статей «Идея сверхчеловека» (1899г. ) он отказывается принять смерть, это «нестерпимое противоречие» человеческого существования, за тот «окончательный итог», который сводит его на нет. В самом определении «смертный», увидев для человека «тоскливый упрек себе» как «побеждаемому, преодолеваемому смертью», философ утверждает, что высший человек, истинный «сверхчеловек» «должен быть прежде всего и в особенности победителем смерти».

Различных представителей русского космизма объединяло стремление к восстановлению связи человека с природой и историей, возрождение духовно-чувственного образа жизни, расширение понимания сущности человека до космического уровня. Весь живой мир рассматривался русскими космистами как макрокосм, а человек – разумная часть этого мира – как микрокосм. У Федорова Н. Ф. человек представлялся мыслящим и действующим, ориентированным на свои корни; у Соловьева В. С. и Флоренского П. А. – любящим, стремящимся к высшему – к Софии, к Истине.

Выдвигая идею целостности мира, русские космисты показали, что «промежуточное» состояние человека – свидетельство его несовершенства. Только преображая собственную природу, человек сможет полнее воздействовать и на мир вокруг себя, будет, по мысли Федорова Н. Ф. , «сотворцом Небесного Отца», а искусство сделает «жизнетворчеством».

Человек, по Федорову, - существо не только созидающее, но и одновременно самосозидающее, и первым актом самосозидания человека, считал философ, стало «принятие им вертикального положения». Так человек избежал животной участи. Религиозный, молитвенный порыв к Богу, к Небу и Вселенной и стал, по мнению Федорова, первым творческим порывом человека, первым актом искусства как самосозидания, жизнетворчества: «В вертикальном положении, как и во всем самовосстании, - писал философ, - человек, или сын человеческий, является художником и художественным произведением – храмомЭто и есть эстетическое толкование бытия и созидания, и при том не только эстетическое, но и священное. Наша жизнь есть акт эстетического творчества».

Мыслитель утверждал, что законы художественного творчества (и это ключевой тезис русского космизма) должны стать законами реальности, активно созидать жизнь. Но такая задача не может быть осуществима средствами камерного искусства. Она требует искусства масштабного.

По глубокому убеждению другого философа серебряного века – Бердяева Н. А. , человек продолжает «дело Божьего творения», наравне с Господом участвует в созидании «нового неба и новой земли», в нем, человеке, - «центр мироздания, надежда всех».

Особую роль в жизнетворчестве русские космисты, в частности А. Горский, В. Муравьев, отводили слову. По их мнению, слово может стать «носителем Божественной энергии, энергии оживляющей и преображающей, пробуждающей силы всего космоса». Эта идея оказалась чрезвычайно близка видному русскому философу и филологу А. Ф. Лосеву.

В своей работе «Античный космос и современная наука» (1927г. ) он провел необычную, на первый взгляд, параллель между Космосом и Словом. Более того, он отождествлял эти понятия, раскрывая «пластическую сущность античного миропредставления» и указывая на три основополагающих понятия, лежащих в основе миропредставления древних философов – это Космос, Символ и Слово.

А. Ф. Лосев полагал, что «символ есть выраженный (т. е. соотнесенный с алогическим инобытием) эйдос», тогда как «космос есть также инобытийный эйдос» (если под эйдосом мы будем понимать «индивидуализированную энергию»). Получается, что Космос и Символ тождественны и представляют собой одно и тоже понятие, что подтверждается следующими словами философа: «Космос есть разная степень ритмико-симметрической символичности». Если тождественны сами понятия, то у них должна быть одинаковой и структура.

По мнению А. Ф. Лосева, «мир в целом есть вращающийся шар», также «в инобытии космос шарообразен». Символ имеет схожую пространственную организацию и характеризуется автором как шар – «развернутая точка, в которой выполнены все таящиеся в ней направления(конечно, не-геометрические). Шар и символ – «выражающиеся» «мнимости» одной «точки» «числа».

О. Колобова в автореферате диссертации «Космические образы в поэзии Серебряного века (от символистов к футуристам)» пишет следующее: «занимаясь рассмотрением понятия «космос», мы так или иначе обращаемся к понятию «символ», который, в свою очередь, тесно связан со «словом» как таковым».

По ее представлению, существует взаимообусловленная триада: Космос – Символ – Слово, объединяющаяся в одном понятии «космический образ». О. Колобова дает определение этому понятию, ссылаясь на теоретические изыскания А. Ф. Лосева: «Космический образ есть концентрированное выражение через слово, путем символизации, идей «умного» космоса». Во всех этих размышлениях самым существенным является то, что с помощью космического образа, в котором, как в точке «свернуты» многочисленные идеи, происходит процесс перевода событий и вещей в инобытийный план.

В России культура, а литература особенно, была очень тесно связана с философией. На рубеже 19 – 20 вв. расцветают философская лирика, публицистика, проза. Изыскания русских мыслителей находили свое отражение в трудах и творчестве литераторов того времени.

Более того, были случаи, когда именно художественные произведения способствовали не только зарождению, но и дальнейшему всемирному развитию новых философских течений. Так, идеи героя романа Ф. Достоевского « Бесы » - Кириллова оказали влияние на формирование одного из самых значительных философских течений 20 в. – экзистенциализма.

Под впечатлением от философских идей В. Соловьева формировались мировоззренческие позиции А. Блока, А. Белого, В. Иванова. В их творчестве эти идеи были переосмыслены и дополнены собственным видением соловьевской концепции.

Открывались новые возможности и новые сферы поэзии, где техника перестала являться самоцелью, а нередкими стали эксперименты: Ф. Сологуб создавал свой мир, где звезда Маир озаряла страну Ойле и реку Лигой, а сам поэт с гордостью говорил: «Я – бог таинственного мира».

В представлениях В. Иванова и А. Белого поэт – связующее звено между двумя мирами: «земным» и «небесным». Отсюда и новая задача искусства: поэт должен стать не только художником, но и «органом человеческой души, тайновидцем и тайнотворцем жизни».

В программных статьях акмеистов целью поэзии объявлялось достижение равновесия между «земным» и «небесным», между бытом и бытием. Свое стихотворение «Протертый коврик под иконой» (1912г. ) Анна Ахматова начинает подчеркнуто будничными строками:

Протертый коврик под иконой,

В прохладной комнате темно, - очевидно стремление «уравновесить» в пределах одной строки примелькавшееся, бытовое («протертый коврик») и высокое, Божественное («протертый коврик под иконой»).

Когда Владимир Нарбут завершает свое стихотворение «После грозы» (1913г. ) следующим обращением:

Христос!

Я знаю, ты из храма сурово смотришь на Илью: как смел пустить он градом в раму и тронуть скинию твою!

Но мне – прости меня, я болен, я богохульствую, я лгу – твоя раздробленная голень на каждом чудится шагу! – он демонстративно соединяет низкое, физиологическое («раздробленная голень») с небесно – высоким («раздробленная голень» Христа). Божественное оказывается воплощенным в повседневном.

А Николай Гумилев нашел такую афористическую формулу для выражения пропорции между «мистическим» и «земным»:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но все в себе вмещает человек,

Который любит мир и верит в бога

«Фра Беато Анджелико», 1912г.

Образу поэта–пророка акмеисты противопоставили образ поэта- ремесленника, старательно и без лишнего пафоса соединяющего «земное» с «небесно-духовным»:

И думал я: витийствовать не надо.

Мы не пророки, даже не предтечи

О. Мандельштам. «Лютеранин», 1912г.

У Николая Гумилева:

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово – это Бог.

«Слово», 1919г.

При таком отношении к словесному искусству поэт превращается «в мага, тайного повелителя мира, у которого нет права на измену себе, на трусость или мелочность».

Влияние идей космизма на искусство футуристов

Выше нами рассмотрены лишь некоторые проявления космизма в творчестве авторов, предшествующих футуристам. Далее, исследуя произведения В. В. Маяковского, мы постараемся сопоставить и сравнить его космические образы с подобными образами в литературном наследии его современников, единомышленников и старших товарищей по поэтическому цеху.

На заре своего поприща, еще только выбирая собственную дорогу в литературе, футуристы вынуждены были преодолевать сопротивление среды, которая не знала и ничего не желала знать о новых веяниях в искусстве. Отсюда представление футуристов о том, что литературные высоты надо брать нахрапом – с шумом, боем и гиканьем. Атмосфера скандала неизменно сопровождала многочисленные публичные выступления участников движения.

Футуризм претендовал не только на роль поэтического течения или литературной школы, но явления, созидающего грядущее, гармонизирующего саму природу человека, его взаимоотношения с миром: то будет мир динамичный, где господствуют истинное Слово и безмерная вочеловечивающая Любовь.

Футуризм, по природе своей, - явление бунта, взрыва, революции, прежде всего во всех его проявлениях: идеологии, психологии, искусстве. Считалось, что система отношений в мире, утратившая душу, ведет к разладу с самим собой и с окружающей действительностью. Теперь понятно, почему бунтарское в футуризме распространялось на мировидение поэтов и их лирических героев.

Когда речь заходит о русском футуризме, то первым вспоминается имя Велимира Хлебникова, признанного в кругу единомышленников гением, но были и такие, которые считали его просто сумасшедшим. Разногласия в оценке поэта возникли из-за того, что им был создан принципиально новый поэтический язык, а сам Хлебников стоял во главе этого эксперимента.

В поисках новых средств поэтической выразительности он внимательно изучал древний славянский язык и даже проникся культом язычества с его грозными богами и могучими людьми. Отсюда попытка поэта проникнуть в корни слов и, умение соотносить их, создавая великое множество новых слов,смыслы которых еще не возникли, а только призрачно угадываются.

Хлебников считал, что поэзия и наука неразрывны (что характерно и для идей русских космистов, в частности, Н. Федорова), поэтому стремился к поискам некоего единого начала в мироздании. Ему казалось, что открытие этого начала поэтически преобразит жизнь. Он предлагал ввести исчисление труда в единицах ударов сердца, а войны мировых держав закончить первым полетом на Луну.

В. Маяковский достаточно четко уловил тенденции поэтического метода В. Хлебникова, связанные со Словом. Об этом он писал в статье «Без белых флагов» (1914): «Если старые слова кажутся нам неубедительными, мы создаем свои. Ненужные сотрутся жизнью, нужные войдут в речь. Например, Хлебников, пользуясь соответствующими выражениями в других глаголах, дал около пятисот производных от глаголов «любить» – совершенно правильные по своей русской конструкции, правильные и необходимые. Это-то творчество языка для завтрашних людей – наше новое, нас оправдывающее».

Творчество В. Хлебникова делится на две части. Первая – это стихи и отдельные строчки, хотя и сложные, требующие определенной «настройки» слуха и зрения, но понятные для большинства читателей. Вторая – принципиально невнятные, «заумные» стихи.

Автор мало заботился о доходчивости, до самой смерти оставаясь поэтом «для своего круга». Одно из самых знаменитых стихотворений Хлебникова «Когда умирают кони – дышат» (1912г. ) как будто очень ясное и в то же время заключает в себе целую философию:

Когда умирают кони – дышат,

Когда умирают травы – сохнут,

Когда умирают солнца – они гаснут,

Когда умирают люди – поют песни.

В этих строках отсутствует рифма и сознательно разрушен стихотворный размер, но они, поставленные рядом, создают общую картину мироздания, где все очень тесно взаимосвязано: и кони, и травы, и солнца, и люди. Души коней вместе с запахом высыхающей травы отправляются в иной мир, который не где-то на небесах, а рядом с нами, живущими на Земле, но мы, в отличие от поэта, этого мира не чувствуем.

А там, в таком далеком и близком космосе, «умирающие солнца-звезды отдают свой свет всему живущему на Земле, испуская свое последнее тепло, как кони – дыхание, травы – запах. Наконец, все это соединяется в последней, предсмертной песне человека, которая и есть истинная поэзия. Все элементы мира сливаются в ней – своеобразной поэтической молитве».

Читая произведения Хлебникова, мы не можем не заметить, что его мифосознание и природа космичны. В его поэзии на космические темы некоторые структурные образы были почти сродни образам Маяковского: «Я господу ночей готов сказать: «Братишка!»; «Люди и звезды – братва»; «Солнце! дай ножку!». Да и хлебниковское «рыканье» звездам напрашивается в прямое сравнение с фамильярностью Маяковского при обращении к небесным силам: «Эй вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду!».

Хлебников слышал звездный зов и, подобно Маяковскому, сам «стучался в звезды», стоя на земле. В творчестве этих поэтов очень остро и глобально поставлены космические проблемы перепашки мироздания и научения самого Бога. Та система координат, которую утверждал символизм (влияние божественного промысла на деяния поэта), в футуризме была неприемлема, поэтому бунт лирического героя был обращен к небесам, к Богу. Именно поэтому лирический герой В. Маяковского противопоставляет себя Вселенной, Макрокосму, возносит себя на недосягаемую высоту – «Титан», «венец творения», «Повелитель».

В свое время футуристы получили немало нареканий за устремленность в просторы Вселенной и частое обращение к космическим образам. В этом виделось нежелание отображать революционную действительность. «Космизм нельзя было утвердить искусственным путем. Он – поэтическая особенность времени». Распространение революционных идей по всему земному шару становится основным сюжетом большинства поэтических произведений. А. Блок изображает революцию в образе ветра, поднявшегося «на всем божьем свете», а В. Маяковский в «Мистерии-буфф» уподобил ее «всемирному потопу».

Но и этого было мало. Перспективы революции мыслились в масштабах не только Земли, но и Вселенной. В своем творческом воображении поэты перескакивали в будущее, устремляя взоры к другим планетам и мирам. Пораженные революционным размахом, они не видели у себя дома, на земле, с чем можно было бы сопоставить этот размах, поэтому невольно поднимались на земную орбиту. «От обращения к звездам, солнцу и планетам как к поэтическим образам поэты не замедлили перейти к обращению к ним как к реально доступным воле и разуму человека объектам», - напишет в своей работе В. Раков.

Таким образом, космос становится самостоятельной поэтической темой. Чрезмерное увлечение космизмом отрывало некоторых поэтов от реальности, что приводило к излишней декламационности и абстрактности. Тяга к большим масштабам, повышенный интерес к космосу лишали их возможности видеть и художественно отображать будничное, то «мелкое» и «незначительное», из чего подчас и складывалось великое.

Космическая тематика нашла свое отражение и в таком, казалось бы, далеком от нее стихотворении Владимира Маяковского :

На сложных агитвопросах рос,

Не могу объяснить бабе,

Почему это

О грязи

На Мясницкой

Никто не решает в общемясницком масштабе

Стихотворение, написанное, казалось бы, по малозначительному поводу, выходило за рамки решения вопроса о грязи на Мясницкой. Это означает, что Маяковскому не чужда была космичность, что он не избегал ее даже в решении вполне земных вопросов. Этим только подтверждается, что Маяковский, может быть, более чем любой другой поэт «космичен».

По свидетельству современников, да в этом убеждает и творчество поэта, Маяковский испытывал сильное влияние идей русского мыслителя Н. Ф. Федорова, предвещавшего начало космической эры, «восстановление родства Земли и космоса». Нельзя не увидеть и того, что поэту оказалась чрезвычайно близкой сама жизнестроительная идея русских космистов. Кто поэт у футуристов и у Маяковского, в частности? – творец слова и действительности. Слово обладает такой силой, что может формировать жизнь.

. Как мы уже отмечали, для Н. Ф. Федорова на пути к «всеобщему братству» необходимо преодолеть смерть, но это возможно только на основе высшей нравственности, связанной с «долгом воскрешения». Отзвуки этих воззрений философа, думается, можно обнаружить в финале поэмы В. Маяковского «Война и мир» (1915 – 1916), где «мясом обрастают хороненные кости», оторванные головы и ноги находят своих хозяев, оживают утонувшие в ходе морских баталий.

В поэтике космических образов Маяковского отразились и религиозно-философские воззрения П. Флоренского, в частности, его идея о подобии и внутреннем единстве Человека-микрокосма и Вселенной-макрокосма. В своей работе Макрокосм и микрокосм» философ писал: «Человек есть сумма мира, сокращенный конспект его; Мир есть раскрытие Человека, проекция его».

О том, как эта идея являет себя у Маяковского, мы подробнее расскажем в одном из разделов работы, но даже беглый взгляд позволяет увидеть, как космические образы у Маяковского копируют физический и духовный микрокосм человека.

Можно утверждать, что образная система В. Маяковского, чья футуристическая ориентация в раннем творчестве очевидна, формировалась под влиянием воззрений русских космистов. Поэты-футуристы стали невольными популяризаторами и даже продолжателями их идей.

Продолжение следует...