Отношения Толстого к известным поетам

Поэзия есть огонь, загораю- щийся в душе человека. Огонь этот жжёт, греет и освещает Настоящий поэт сам невольно и с страданием горит и жжёт других. И в этом всё дело.

Л. Н. Толстой

Записная книжка. 1870

В своей записной книжке наш земляк Лев Николаевич Толстой отмечал: “Поэзия есть огонь, загорающийся в душе человека. Огонь этот жжёт, греет и освящает Настоящий поэт сам невольно и с страданием горит и жжёт других. И в этом всё дело”.

Воспользуюсь воспоминаниями современников Толстого.

Из “Дневника” А. В. Дружинина (литературного критика, журналиста и писателя): “ поехал я к Некрасову, где нашёл Боткина, Толстого и Тургенева. Читали стихи Тютчева”

(1855 г. , 31 декабря)

Сын Толстого, Сергей Львович в своих воспоминаниях “Мой отец в семидесятых годах, - высказывания его о литературе и писателях” говорил:

“К стихотворной речи отец вообще относился отрицательно. Он говорил, что поэты связаны размером и рифмой и нередко подгоняют под них свои образы и выражения; они не свободны в выражении своих мыслей. Он ценил только очень немногих поэтов - Тютчева, Лермонтова, Фета и, разумеется, Пушкина”.

Из воспоминания Василия Ивановича Алексеева (домашнего учителя в семье Толстых) известно, что как-то раз Лев Николаевич привёз ему из Москвы в подарок стихотворения Тютчева и особенно хвалил и часто декламировал два из них:

И гроб опущен уж в могилу,

И всё столпилося вокруг

Толкутся, дышат через силу,

Спирает грудь тлетворный дух

И над могилою раскрытой,

В возглавии, где гроб стоит,

Учёный пастор, сановитый,

Речь погребальную гласит

Вещает бренность человечью,

Грехопаденье, кровь Христа

И умною, пристойной речью

Толпа различно занята

А небо так нетленно-чисто,

Так беспредельно над землёй

И птицы реют голосисто

В воздушной бездне голубой

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои

Произведения Фёдора Ивановича, отражающие его политические взгляды, не производили на Льва Николаевича никакого впечатления; зато произведения, раскрывающие его внутренний мир, его отношение к сущности природы, очень нравились классику русской литературы.

А. К. Черткова (жена В. Г. Черткова, друга и единомышленника Л. Н. Толстого) вспоминала: «Он мне нередко задавал вопрос: “Вы знаете какое-нибудь стихотворение Тютчева?”

Я называла: “Слёзы людские”

Толстой соглашался: “Да, и это, но есть и лучше этого, например “Silentium”. Никто не помнит? Так вот я вам скажу, если не забыл ещё - “молчи, скрывайся и таи и мысли и мечты свои” - начинает он тихо и проникновенно, просто и глубоко трогательно Голос его слегка дрожит от внутреннего волненья. В памяти быстро запечатлелась вся его фигура во время чтения: вот он сидит, откинувшись на спинку сидения, руки положил на ручки кресла, голову немного склонил на грудь и ни на кого не глядит, а устремил взгляд куда-то вперед,— но не вверх, а, скорее, вниз, в землю. Голос его звучит глухо и грустно. Чувствуется, что он сам пережил то, о чем говорит поэт. Чувствуется глубокое страдание одинокой души, и становится до слез жалко его.

Silentium!

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи,—

Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи,— Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи,— Внимай их пенью - и молчи!.

Потом Лев Николаевич назвал ещё два три стихотворения Тютчева из его любимых, но тут же сказал:

“Они не подходят к нашему сборнику: слишком тонки, трудны, к сожалению, для понимания”.

По словам Н. Н. Гусева (секретаря Толстого в 1907-1909 годах) известно, что

“к числу достоинств Тютчева Лев Николаевич относил то, что он везде выдерживает раз взятый тон. Тютчев хотя и был придворным, но презирал придворную жизнь”.

Александр Борисович Гольденвейзер (пианист и композитор) вспоминает:

7 декабря 1906г. «На столике у него лежал том Тютчева. Заговорили о Тютчеве. На днях Льву Николаевичу попалось в «Новом времени» его стихотворение «Сумерки». Он достал по этому поводу их все и читал, больной. Лев Николаевич сказал мне:

“Я всегда говорю, что произведение искусства или так хорошо, что меры для определения его достоинств нет - это истинное искусство. Или же оно совсем скверно.

Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вам сейчас его скажу”.

Лев Николаевич начал прерывающимся голосом:

-“Тени сизые смесились”.

Несколько раз он прерывал и начинал сызнова. Но когда он произнес конец первой строфы: «все во мне, и я во всем», голос его оборвался.

Тени сизые смесились,

Цвет поблекнул, звук уснул-

Жизнь, движенье разрешились

В сумрак зыбкий, в дальний гул

Мотылька полёт незримый

Слышен в воздухе ночном

Час тоски невыразимой!.

Всё во мне, и я во всём!.

Сумрак тихий, сумрак сонный,

Лейся в глубь моей души,

Тихий, томный, благовонный,

Всё залей и утиши.

Чувства - мглой самозабвенья

Переполни через край!.

Дай вкусить уничтоженья,

С миром дремлющим смешай!

В книге “Ф. И. Тютчев. Сочинения”, хранящейся в личной библиотеке Толстого в Ясной Поляне, рядом с подчёркнутыми строчками “ Тени сизые смесились” и “Всё во мне, и я во всём” рукой Софьи Андреевны написано: “Одно из любимых стихотворений Льва Николаевича Толстого”

Однажды Гольденвейзер спросил Толстого: “Знаете ли вы о жизни Тютчева?”.

Лев Николаевич сказал:

“Когда я жил в Петербурге после Севастополя, Тютчев, тогда знаменитый, сделал мне, молодому, писателю, честь и пришел ко мне. И тогда, я помню, меня поразило, как он, всю жизнь вращавшийся в придворных сферах, он был другом императрицы Марии Александровны в самом чистом смысле,— говоривший и писавший по-французски свободнее, чем по-русски, выражая мне свое одобрение по поводу моих “Севастопольских рассказов”, особенно оценил какое-то выражение солдат; и эта чуткость к русскому языку меня в нём удивила чрезвычайно”.

Таковы доказательства того, что Тютчев был любимым поэтом Льва Николаевича.

Перелистывая книгу “Современники о Тютчеве”, я обратила внимание на то, что Толстой интересовался его биографией.

13 августа. Софья Александровна Стахович (знакомая Толстых) привезла Толстому историю жизни Фёдора Ивановича. Просматривая ее, он восхищался многими приведёнными там стихотворениями. Как-то позже, он говорил ей о том, что чувствует в Тютчеве громадные духовные силы

Льву Николаевичу нравилось стихотворение “Есть в осени первоначальной”.

Он говорил: “ Здесь это слово “праздной” как будто бессмысленно и не в стихах так сказать нельзя, а между тем, этим словом сразу сказано, что работы кончены, все убрали, и получается полное впечатление. В уменье находить такие образы и заключается искусство писать стихи, и Тютчев на это был, великий мастер. А странно, я его помню, какой он был: по-французски он охотнее и свободнее говорил, чем по-русски, так что со мной, например, он сейчас же переходил на французский язык. А так любил и знал русскую природу и язык”.

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора-

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера

Где бодрый серп гулял и падал колос,

Теперь уж пусто всё – простор везде,-

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко ещё до зимних бурь-

И льётся чистая и тёплая лазурь

На отдыхающее поле

Окрестности Муранова

. Работа неизвестного художника. Масло, холст. 1820 г.

Интерес нашего земляка к Лермонтову «серьезному» поэту

Неравнодушен был Толстой и к Лермонтову.

Место Лермонтова неизменно определялось Толстым в ряду великих поэтов и писателей России и великих мастеров мировой литературы. В продолжение всего творческого пути Лермонтов был его верным спутником. Толстой относил его к „серьезным”, ищущим поэтам, „для которых существовали нравственные вопросы”, отмечал у него „способность проникать в самую глубину души”. П. Сергеенко в своих воспоминаниях сообщает, что „из русских писателей на Л. Н. Толстого имел наибольшее влияние Лермонтов”. Он дорожил в нем тем свойством, „которое называл исканием. Без этого свойства Лев Николаевич считал талант писателя неполным и как бы с изъяном”.

И опять доказательствами являются воспоминания современников

Из воспоминаний Г. А. Русанова: “Затем разговор перешел опять на тему об искусстве. Толстой стал говорить о Лермонтове.

-Вот кого жаль, что рано так умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу как власть имеющий. У него нет шуточек,— презрительно и с ударением сказал Толстой,— шуточки не трудно писать, но каждое слово его было словом человека, власть имеющего.

-Тургенев - литератор, - дальше говорил Толстой,— Пушкин был тоже им,

Гончаров – еще больше литератор, чем Тургенев; Лермонтов и я - не литераторы”.

Из слов К. В. Волкова: Как-то в разговоре за обедом зашла речь о стихотворении Алексея Толстого “Средь шумного бала”. Лев Николаевич отозвался:

“Хорошо. Но гораздо лучше стихи Лермонтова на тот же сюжет”.

И тут же прочел наизусть: „Из-под таинственной, холодной полумаски. ”.

Из-под таинственной, холодной полумаски Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,

Светили мне твои пленительные глазки

И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно И девственных ланит и шеи белизну. Счастливец! видел я и локон своевольный Родных кудрей покинувший волну!.

И создал я тогда в моем воображенье По легким признакам красавицу мою; И с той поры бесплотное виденье Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.

И все мне кажется: живые эти речи

В года минувшие слыхал когда-то я:

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи Мы вновь увидимся, как старые друзья.

М. Ю. Лермонтов.

М. Ю. Лермонтов в сюртуке лейб-гвардии Гусарского полка.

А. С. Пушкин – родственник по крови

Известно, что также Толстой интересовался поэзией Пушкина.

Лев Николаевич находился в отдаленном родстве с Пушкиным. Их общим предком был боярин Иван Михайлович Головин. Но духовное родство двух гениев было более близким, нежели родство по крови. Он с чувством декламировал перед гостями выученные им и столь понравившиеся пушкинские стихи: “Прощай, свободная стихия!. ” и “Чудесный жребий совершился. ”. Мир Пушкина раскрывался перед ним, когда он посещал дом своего троюродного дяди князя А. Горчакова, пасынки которого, графы Александр и Алексей Мусины-Пушкины, стали его детскими товарищами. Эти дни Толстой вспоминал, работая над “Детством”, а под фамилией Ивиных описал мальчиков Мусиных-Пушкиных. И уже седовласым старцем он подытожил: “Я недавно перечитывал Пушкина. Как это полезно! Все дело в том, что такие писатели, как Пушкин и некоторые другие, может быть и я в том числе, старались вложить в то, что они писали, все, что они могли. ”

Когда Толстой был болен, по его признанию, c величайшей силой испытал то, о чем говорит Пушкин в своём стихотворении “Воспоминание”:

Когда для смертного умолкнет шумный день

И на немые стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи тень

И сон, дневных трудов награда,

В то время для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Толстой высказывал свое мнение, что он в последней строке изменил бы так, вместо: строк печальных поставил бы: строк постыдных не смываю.

Льву Николаевичу нравилось стихотворение “К морю”.

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный

Услышал я в последний раз.

Моей души предел желанный! Как часто по брегам твоим Бродил я тихий и туманный, Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы, Глухие звуки, бездны глас, И тишину в вечерний час, И своенравные порывы!

Смиренный парус рыбарей, Твоею прихотью хранимый, Скользит отважно средь зыбей: Но ты взыграл, неодолимый, И стая тонет кораблей.

Возможно потому, что это одно из лучших стихотворений поэта, посвященных природе. Романтическая восторженность человека, тонко чувствующего прекрасное, присутствует в каждом пушкинском пейзаже. Свою связь с родной природой Пушкин неоднократно утверждал в поэтическом творчестве. Жизнь великого русского поэта, его вдохновенные строки неотделимы от лесов и полей, озер и холмов родной страны, где, говоря словами самого Пушкина, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, веселость и покой.

Море для Пушкина – всегда символ абсолютной свободы, мощи стихийных сил природы, не зависящей от воли человека. Оно вызывает в душе поэта мысли о побеге в неведомые страны, романтический порыв к другим небесам, к иным, свободным стихиям. Вероятно, созерцание моря, его бескрайних просторов приводит Толстого, так же как и Пушкина, к раздумью о своей судьбе, о тех надеждах и мечтах, которые владели поэтом в период южной ссылки.

Известный критик Стахович признавалась в том, что однажды Лев Николаевич, вспоминая Пушкина, говорил:

-Но какой мастер красоты ваш Пушкин,

-С ударением и расстановкой произнес он слова: “Мастер красоты”.

-У меня сегодня на верховой езде – и с тех пор все вертится в голове стих:

Недвижим он лежал, и странен

Был томный лик его чела.

Ведь вот неверно – “ лик его чела” а прекрасно. Так прекрасно, что готов не заметить этого и понимаешь, в чем дело

Я напомнила, что “томный мир его чела”. Лев Николаевич всплеснул руками:

-Ну, конечно, Пушкин бы не ошибся. Чудесно. И именно это поражает в покойнике. Это странное спокойствие гладкого лба

Да, да,- продолжал Лев Николаевич,- тем удивителен Пушкин, что в нем нельзя ни одного слова заменить. И не только нельзя слова отнять, но и прибавить. Лучше не может быть, чем он сказал.

Его секретарь Н. Н. Гусев в своих записках “Два года с Толстым ” вспоминал разговор с великим писателем:

-Я сегодня был слаб, не мог заснуть и все время читал – никто не догадается, что “Евгения Онегина”! И всем советую его прочесть. Удивительное мастерство двумя-тремя штрихами обрисовать особенности быта того времени. Не говорю уже о таких chef d’oeuvre’ax, как письмо Татьяны

Безусловно, в нём Пушкин “открыл” душу девушки, ее мысли и чувства. Это был наивный и благородный порыв. Письмо проникнуто простым искренним чувством, в нем Татьяна является сама собою:

Я к вам пишу – чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Но вы, к моей несчастной доле

Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня.

“Евгений Онегин”.

Рисунок Н. В. Кузьмина.

Иллюстрация к роману

“Евгений Онегин”.

Последнее объяснение

Онегина с Татьяной.

Художник К. И. Рудаков.

1949 г.