Роль исторического факта и его интерпретация поэтом Д. Кедриным в балладе «Зодчие»

В марте 1938 года в журнале «Красная новь» была напечатана небольшая историческая поэма Дмитрия Кедрина «Зодчие»,сразу привлёкшая внимание любителей поэзии.

Обращение Кедрина к истории тесно связано с его эстетической позицией, суть которой сформулировал сам поэт так:

Я теперь понимаю, что вся красота -

Только луч того солнца, чьё имя – Россия.

Иными словами, в истории поэт стремится постигнуть начало той духовной мощи, которую через мрак веков пронёс русский народ – творец красоты.

Слово «история» происходит от греческого «historia», что означает «исследование». Для Д. Кедрина обращение к исторической теме действительно стало началом углубленного и настойчивого исследования прошлого. Однако поэт проделал гигантскую работу, чтобы превратить факты истории в живую поэзию.

Исторические стихи, поэмы, баллады занимают главное место в творчестве Д. Кедрина. В этом ряду «Зодчим» принадлежит особое место. Кедрина принято называть автором «Зодчих», что подчёркивает особую значительность именно этого произведения.

Однако современники отнеслись к этой вещи далеко не почтительно. Один из них даже писал о «Зодчих» так: «Это стихотворение не производит впечатления оригинальности, это пересказ известного предания – не больше». (А. Ильичев «Мнимые свидетели». – «Вечерняя Москва», 1940, 5 сентября. Цитируется по книге Г. Красухина «Дмитрий Кедрин» издательство «Советская Россия» - Москва – 1976 страница 55). Просто пересказ? То есть А. Ильичев считает что, «Зодчие» написаны историком, а не поэтом.

Известный исследователь творчества Д. Кедрина П. Тартаковский утверждает, что поэту потому удаются исторические вещи, что их отличает абсолютная достоверность. Обратим внимание на определение «абсолютная». Оно явно предполагает, что историк в Кедрине превалирует над поэтом. Чтобы быть точной, процитирую П. Тартаковского: «Подлинность названий, терминов, имен исторических лиц, населяющих поэмы и стихи Кедринахронологическая точность воспроизводимых событий и их исторической последовательности – вот те элементы, из которых складывается широкое историческое полотно, создающее у читателя впечатление, что он буквально перенесён силою таланта в другую эпоху и рождающее максимум доверия к эрудиции автора». (П. Тартаковский. «Дмитрий Кедрин. Жизнь и творчество». М. «Сов. писатель», 1963, стр. 89-90).

Итак, историк или поэт? Что стоит на первом месте в «Зодчих»: исторические лица, факты, детали, события или их оценка, их восприятие поэтом, фантазия художника, воссоздающего дух времени?

Посмеем утверждать, что Кедрин прежде всего поэт, может быть, поэт-историк. Именно эта мысль прозвучала в устах известного советского поэта Степана Щипачева: «Среди поэтов Д. Кедрин, - пожалуй, единственный(по преимуществу) поэт-историк». («Второй съезд сов. писателей». Стенографический отчёт М. , Сов. писатель, 1956, стр. 136; цитируется по книге Г. Красухина, стр. 77). Доказать правоту данного утверждения возможно путём сопоставления исторических фактов, используемых Кедриным, и вымысла, фантазии, личностных оценок и художественных средств и приёмов художника-поэта.

Таким образом, тема данного исследования может быть сформулирована так: «Роль исторического факта и его интерпретация поэтом Д. Кедриным в балладе «Зодчие».

Большая правда истории.

Сопоставим начало произведения и исторический факт.

Кедрин «Зодчие» «Сто великих храмов»

Как побил государь В октябре 1552 года «позвонеся великий град Москва и изыдоша на поле за

Золотую орду под Казанью, посад всё множество бесчисленное народа московского» - москвичи выходили

Указал на подворье своё встречать возвращавшуюся из победоносного похода на Казань русскую рать.

Приходить мастерам. А через два года на этом месте началось строительство каменного собора

И велел благодетель, - Покрова Богородицы на Рву – такое наименование храм получил оттого, что

Гласит летописца сказанье, - был поставлен рядом со рвом, проходившим перед кремлёвскими стенами. Но в

В память оной победы историю собор вошёл под именем Храма Василия Блаженного

Да выстроят каменный храм!

Интонация стиха Кедрина торжественная и бесстрастная. Мерный слог, лишённый какой бы то ни было эмоциональности. Ведь сейчас поэт говорит не от себя. Он даже не пересказывает, а просто цитирует преданье. Цитирует, чуть ли не делая сноску: всё, что здесь написано, «гласит летописца сказанье». Это поэтика летописи: сухость изложения, только факты. Однако несомненно, что художественный образ эпохи уже возник. Может быть, это образ летописца, ведущего рассказ, образ живой в словах, оборотах, фразах, в их сцеплениях друг с другом. «Благодетель», «каменный храм», «подворье» - непоэтичные сами по себе слова. Но в сочетании с оборотами «как побил», «да выстроят», «указал приходить» и единственным «настоящим» архаизмом «оной» становятся тем единством, которое и есть поэзия. Ведь создавая определённый настрой, строфа переносит нас в эпоху Ивана Грозного. И тени прошлого встают перед нами. Итак, даже в этом лишённом поэтических изысков начале, Кедрин не просто излагает достоверно известные факты, он творит.

Продолжим сопоставление.

И к нему привели Собор Покрова на Рву был построен в 1555-1560 годах. Заказчиком храма

Флорентийцев, выступал сам царь Иван Грозный. А зодчими, возводившими собор,

И немцев, старинные хроники называют псковских мастеров Барму и «городового и

И прочих церковного мастера» Постника Яковлева, которые были «премудры и удобны

Иноземных мужей, для такого чудного дела».

Пивших чару вина в один дых.

И пришли к нему двое

Безвестных владимирских зодчих,

Двое русских строителей,

Статных,

Молодых.

Бесстрастность начала продолжается и в этом отрывке. Сообщается о «флорентийцах, и немцах и прочих», о том, как были доставлены царю и «двое безвестных владимирских зодчих», «двое русских строителей» Прилагательных, уточняющих суть явлений, здесь три: «безвестных»,«владимирских», «русских». Эпитетов нет. Пока. Они не нужны в произведении летописного стиля, восстанавливающем с внешней бесстрастностью объективный ход событий. Но вот Кедрин приходит к портрету русских строителей, и эпитеты появляются. При описании «статных, босых, молодых» зодчих возникает теплота оценки, эмоциональность. Поэт, словно не удержавшись, нарушает бесстрастность летописи. «Поэзия требует полной обнажённости сердца, - утверждал Д. Кедрин. – Скрывая от всех своё главное, невозможно стать поэтом, даже виртуозно овладев поэтической техникой».

Таким образом, стремление развить и утвердить своё понимание событий, «своё главное» остро ощущается в данном контексте.

Продолжим сопоставление.

Если верить летописям, то храм Покрова строили псковские мастера Барма и Постник. В «Зодчих» же речь идёт не о псковичах, а о владимирцах.

Выступая творцом легенды, Д. Кедрин сознательно вносит исторические поправки. Вспомним: Псков ко времени строительства храма Покрова сохранял ещё статус вольного города, независимого от Грозного. А Кедрину важно было показать не произвол царя по отношению к «чужим», а издевательство над «своими».

Но и это не самое главное отступление от исторического факта.

Приведём текст баллады:

Был диковинный храм

Богомазами весь размалёван,

В алтаре,

И при входах,

И в царском притворе самом.

Живописной артелью

Монаха Андрея Рублева

Изукрашен зело

Византийским суровым письмом

В рассказе летописца о строительстве храма и его росписи мы ни слова не найдём о прославленном русском живописце Андрее Рублеве, создавшем образцы русской иконописи. И это, конечно, не случайно. Рублев не мог «Изукрасить зело византийским суровым письмом» храм просто потому, что он умер не только до строительства храма, но и за 100 лет до рождения Ивана Грозного. Знал ли это Кедрин? Не мог не знать! Возникает вопрос: «В чём причина такого явно сознательного искажения исторического факта?» Ответ можно было бы сформулировать так:

Храм Покрова в балладе «Зодчие» - как бы обобщённый символ того, на что способен русский народ, до каких творческих вершин ему под силу подняться.

Естественно поэтому расписать его должен человек, чья личность легендарна – «живописец-монах», гениальный русский художник древности.

Так возникает легенда. Её творец – народ, а поэт воплощает народное понимание в своём произведении. Народ в своих легендах часто не считается с реалиями: в былинах мы встречаем киевского князя Владимира и татарского хана, и нам дела нет до того, что расцвет Киевской Руси и татарское иго – две далеко отстоящие друг от друга во времени исторические эпохи. В легенде это не важно. Не важно это и творцу легенды Кедрину. Его интересует в конечном итоге не малая достоверность факта, а большая правда истории, выражающая дух времени, дух нации.

Никакие документы XVI века не сохранили для нас сведений о том, с какими словами обращались покупатели к купцам, требуя показать товары, но читая у Кедрина, как «торговая площадь жужжала, торовато кричала купцам: - «Покажи, чем живёшь!» - верим, что так оно и было, именно так и спрашивали: «Покажи, чем живёшь!». С жуткой рельефностью нарисован «тать, засеченный плетью», бездыханно лежащий у плахи, «прямо в небо уставя очёсок седой бороды». В трогательном озаренье взволнованных чувств предстаёт перед нами «непотребная девка», которая «с рогожкой своей, с бирюзовым колечком во рту» замерла перед невиданным храмом, поражённая его сказочной красотой. Краски и запахи, ритм жизни и бытовой уклад Москвы времён Ивана Грозного, её внешний облик и настроение «чёрного люда» - всё донёс до нас поэт с такой убеждающей выразительностью, словно сам был свидетелем событий, о которых повествует.

Таким образом, исторический факт – только отправная точка в видении Кедриным исторических событий.

Нравственная оценка исторической личности.

Ивану IX «повезло» в искусстве, как, пожалуй, ни одному самодержцу русскому, за исключением, быть может, Петра I. По-разному изображали его. То это был герой глубокой исторической трагедии, то гротескная маска, то жёсткий тиран, то раб своих страстей, то «самая печальная жертва своих неистовств». Приведём в качестве примера два исторических свидетельства, рисующих образ этого царя.

Первый пример возьмем из «Курса русской истории» В. Ключевского:

«По природе своей и воспитанию он был лишён устойчивого нравственного равновесия и при малейшем житейском затруднении охотно склонялся в другую сторону. От него ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В 1577 году на улице в завоёванном ливанском городе Кокенгаузене он благодушно беседовал с пастором о любимых богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: «Поди ты к чёрту со своим Лютером!». В другое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего вставать перед ним на колени (В. Ключевский – собрание сочинений в восьми томах. Том первый, стр. 109)

Второй пример. Это один из самых ранних портретов Ивана IV, который принадлежит перу родовитого боярина первых лет XVII века князя И. М. Катырева – Ростовского, давшего в «Летописной книге», написанной в 1826 году широкий обзор событий «Смутного времени». Вот что он говорит о царе Иване Грозном: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серые, нос протягновен и покляп, возрастом велик бяше, сухо тело имея. На рабы своя, от Бога данныя ему, жестокосерд вельми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неутомим, множество народа от мала до велика при царстве своём погуби, и многие святительские чины заточи и смертию немилостивою погуби Тот же царь Иван». (Летописная книга, приписываемая князю И. М. Катыреву – Ростовскому. «Русская историческая библиотека». Цитируется по книге С. Широков «Дмитрий Кедрин» стр. 123).

А вот как рисует Ивана IX Кедрин

Лился свет в слюдяное оконце,

Был дух вельми спертый.

Изразцовая печка,

Боженница.

Угар и жар,

И в посконных рубахах

Пред Иоанном Четвёртым,

Крепко за руки взявшись,

Стояли сии мастера.

Мы видим обиталище Грозного. И описывает его не летописец, не историк, который оперирует фактами, а поэт, старающийся через быт догадаться о нравах. Он может вольничать, придумывать что-то от себя, но его фантазия, его свободное обращение с фактами не противоречат ни духовному содержанию исторической эпохи, ни нравственной оценке исторической личности.

Смерды!

Можете ль церкву сложить

Иноземных пригожей?

Чтоб была благолепней

Заморских церквей, говорю?

Грозный говорит, а мы, читатели, благодаря Кедрину, ни на минуту не забываем о «вельми спертом», то есть круто тяжёлом, угарном до головокружения духе. Так поэт пытается, проникнуть в быт, понять условия, при которых возможно страшное варварство, совершаемое царём.

Процитируем некоторые фрагменты баллады.

А как храм освятили,

То с посохом,

В шапке монашьей,

Обошёл его царь –

От подвалов и служб

До креста.

И, окинувши взором

Его узорчатые башни,

«Лепота!» - молвил царь.

И спросил благодетель:

А можете ль сделать пригожей,

Благолепнее этого храма

Другой, говорю?

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его церковь

Стояла одна такова,

Чтобы в Суздальских землях

И в землях рязанских

И прочих

Не поставили лучшего храма,

Чем храм Покрова!

Факт ослепления зодчих, построивших храм Василия Блаженного, исторически ничем не подтверждён, преступление Ивана Грозного, совершившего это варварство, ничем не доказано. Значит, Кедрин творит легенду. А легенда это не просто история, а история в народной оценке. Легенде важна нравственная оценка исторической личности. В легендах личность не конкретна, а функциональна. То есть является носительницей добра или зла.

Грозный, предстающий перед читателем в балладе Кедрина, воплощает зло. Отметим две очень похожие фразы, развивающие сюжет. В первой части это: «Государь приказал», во второй – «Государь повелел». Развертывающиеся после этих слов события показывают, что только во второй части повеление Грозного есть главная сила совершаемого действия – преступления. А в тех строфах, где речь идёт о создании красоты, государь только вопрошает: «Можете ль церкву сложить?», «Можете ль сделать пригожей?». Творчество же совершают безвестные зодчие, которые уверенно утверждают: «Можем!». И не вопрос царя, а именно утверждение зодчих движет главную тему произведения.

Так Дмитрий Кедрин утверждает идею о ничтожности роли властителя, пусть даже такого могучего и сильного, как Иван Грозный, в историческом процессе создания красоты.

Своеобразие художественного исследования поэта- историка

Писатель-историк, если он хочет быть правдивым, лишён возможности произвольно избирать главные сюжетные ходы, «заострять» интригу.

Историческое произведение – это своеобразная «машина времени», не просто переносящая в дальние миры или воскрешающая экспонаты музея восковых фигур, но превращающая читателя в соучастника исторических событий. Если «двигателями» этой машины времени являются мировоззрение и талант писателя, то материал, из которого она построена – это язык художественного произведения.

Постигнуть своеобразие художественного мышления поэта-историка можно, во-первых, начиная с самого малого – с прослеживания, по каким принципам происходит у него выбор главного героя.

В 30-40 годы века большинство писателей, художественно исследующих историю, центральными фигурами своих произведений делами царей, князей и полководцев. Кедрин же выбирает принципиально иного героя: мужика, купца, монахиню-старицу, зодчих. И если А. С. Пушкин называл Степана Разина единственным поэтическим лицом в русской истории, то Кедрин стремится доказать, что отечественная история – кладезь великих мастеров и героев. Его замыслом становится не прославление уже прославленных, а возвеличение безвестных. И этим поэт утверждает мысль о неисчислимости рати народных героев, умельцев, творцов. Гордость не за отдельного человека, а за целый народ, созидавший и погибавший во имя Отечества.

Писателей-историков привлекали периоды переворотов, смут. И как результат, изображая героев из народа, многие из них чаще всего показывали черты протеста, поднимающегося из страдания, и вольнолюбия как реакции на притеснения.

Дмитрий Кедрин - русский поэт, у которого впервые история масс раскрыта в плане исторических повседневных усилий русского человека выразить красоту в деянии. В образах зодчих Кедрин утверждает непреоборимую творческую активность простого русского человека как основную черту его характера, причём развивающегося вопреки жесточайшим жизненным условиям.

В связи с этим принципом выбора исторических героев, своеобразный поворот получает у Кедрина тема столкновения «маленького человека» с грозным правителем. Анализируя весь творческий путь Дмитрия Кедрина, можно утверждать, что тема противостояния художника и создаваемой им Красоты – с одной стороны, и Власти – с другой – основная в его произведениях.

Это противостояние ярко проявилось в архитектонике «Зодчих».

Дмитрий Кедрин был чудесным «зодчим» своих произведений, большим мастером композиции. В его исторических стихах нет случайных ситуаций.

Поэма ощутимо делится на две части. И начинаются эти части в двух далеко отстоящих друг от друга, но почти абсолютно совпадающих по смыслу и художественному оформлению строфах — в четвертой и тринадцатой:

Четвертая строфа:

Смерды!

Можете ль церкву сложить

Иноземных пригожей,

Чтоб была благолепней

Заморских церквей, говорю?

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

Прикажи, государь!

И ударились в ноги царю.

Тринадцатая строфа:

И спросил благодетель:

А можете ль сделать пригожей,

Благолепнее этого храма

Другой, говорю?

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

Прикажи, государь!

И ударились в ноги царю

Совпадение ситуаций и художественных средств в данных строфах — не случайность и не сказочный прием «повтора», а следствие продуманности и активности композиционно-сюжетной организации «Зодчих». Указанные строфы высятся в поэме как две вершины, определяя идейную обусловленность этой структуры произведения. В самом деле, каждая из этих строф-вершин начинает «свою» часть повествования, развивающуюся в четырех последующих строфах. Четыре строфы после первого разговора зодчих с царем — это часть, где воплощена тема созидания красоты:

Мастера выплетали

Узоры из каменных кружев,

Выводили столбы

И, работой своею горды,

Купол золотом жгли,

Кровли крыли лазурью снаружи

И в свинцовые рамы

Вставляли чешуйки слюды.

и т. д.

Четыре строфы после второго разговора Грозного с мастерами составляют часть, повествующую о страшной судьбе творцов красоты:

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его

Церковь

Стояла одна такова.

Бальзак отмечал, что деление произведения на две части требует не точной симметрии, какой требуют музыкальные идеи, а своего рода аналогии, вытекающей из логики произведения. Именно такую аналогию, усиленную к тому же и точной симметрией, мы наблюдаем в «Зодчих». Части произведения, где звучат две названные темы, не только равновелики и не только начинаются в одинаковых по содержанию и форме строфах. Они, эти части явно противопоставлены Кедриным друг другу, так что сама композиция произведения предопределяет понимание его идейного смысла, заключающегося в трагическом противоречии между историческим значением народа-созидателя и его нечеловечески страшной судьбой.

Немалую роль в создании такого впечатления играет и концовка поэмы. Обычно поэты стремятся к выразительности, афористичности строк, завершающих произведение. У Кедрина эта выразительность и своеобразие концовок часто определяются тем, что они восходят к художественным сказочно-былинным формулам. В этом плане особенно интересно отметить сходство концовки «Зодчих» и лермонтовской «Песни о купце Калашникове», что объясняется, конечно, не только фабульной близостью (оба произведения рассказывают о страшной «милости» Грозного),но в первую очередь тем, что оба поэта восходят, к былинному приему-концовке - песне гусляров. Однако если у Лермонтова концовка носит условный характер царской несправедливости («Пройдут" гусляры споют песенку»), то у Кедрина теряет символическую условность и превращается в выражение" «мнения народного»:

И запретную песню

Про страшную царскую милость

Пели в тайных местах

По широкой Руси

Гусляры.

Если продолжить сравнение произведения на историческую тему с «машиной времени», то среди «узлов» и «деталей», из которых она состоит, важнейшие значение имеет образность лексики, выбор наиболее выразительных речевых элементов как из современного, так и из древнего языка и синтаксиса. Именно своеобразие языковых средств, подчиняясь мысли и чувству конструктора-художника, вводят нас в течение потока истории.

Таким мастером языка был Д. Кедрин. Обладая даром оживлять омертвелые обороты, воскрешая в движении речь церковно-монастырскую, язык посадских дьяков, крестьян и монахов, воинов и государей, поэт тонко сливает воедино свою, авторскую речь с интонациями, оборотами, выражениями людей XVI века. Кедрин тонко и безошибочно угадывал (плюс интуиция) допустимую и достаточную для воссоздания колорита эпохи меру использования вышедших из употребления старорусских слов. Неискушённому читателю может быть неизвестно, что «тать» - это вор; разбойник; слово «зане» переводится – потому что, а «зело» - очень, что «лепота» - красота, но в контексте произведения все эти архаизмы, воссоздавая колорит эпохи, понятны, органичны и доступны даже ребёнку.

Дмитрий Кедрин умеет использовать все краски народной речевой палитры. «Важен свой голос, — подчеркивал Тургенев. - Важны живые, особенные, свои собственные ноты, каких не найдется в горле у каждого из других людей. Для того, чтобы так сказать и эту самую ноту взять, надо иметь именно такое, особым образом устроенное горло. Это как у птиц. В этом и есть главная отличительная черта живого оригинального таланта».

Поразительно сходство этого суждения с записью Дмитрия Кедрина: «Главное в стихе, в стихотворной строчке — интонация, голос, колорит. Всегда должно быть слышно, кто ее произносит. Где этого нет, там стихи аморфны. Все мастерство (Пушкина, Блока) строится именно на этом. В поэзии «свой голос» — это, прежде всего свой ритм, «основа всякой поэтической вещи», основная сила, основная! Энергия стиха».

«Единственная форма фразы», умение почувствовать, «что слово стало на место» и зазвучало в соответствии не только с метром — определенным чередованием ударных и безударных слогов, но и с мыслью, воплощенной в каждой данной поэтической строке и во всем произведении, — вот что создает неповторимую «основную силу, основную энергию» кедринского стиха.

Если позволить себе вольность и заменить в уже цитировавшейся начальной строфе «Зодчих» некоторые древние слова, обороты, связи современными, то станет ясной та первостепенная роль, которую часто играют эти элементы кедринских произведений в рождении их ритма. Совершим это кощунство, чтобы познать истину в сравнении.

Кедрин:

Как побил государь

Золотую Орду под Казанью,

Указал на подворье свое

Приходить мастерам.

И велел благодетель,

Гласит летописца сказанье,

В память оной победы

Да выстроят каменный храм!

«Современная» редакция:

Когда Грозный разбил

Золотую Орду под Казанью,

Приказал он явиться

К нему во дворец мастерам.

И велел,

Как о том говорит летописца

Сказанье,

Чтобы в честь той победы

Построили каменный храм.

В «современной» редакции остались на месте все рифмы, внешние синтаксические связи, некоторые слова, сохранен размер стиха. Но вместе с отброшенными древнерусскими выражениями, оборотами и внутренним их соединением исчез не только «дух века», но и душа поэзии — конкретной, своеобразной — кедринской, ибо исчезла ее сила и энергия — ритм.

Ритм стиха Кедрина нерасторжимо связан с содержанием исторического произведения, которое и диктует поэту необходимую интонацию, одухотворяющую «знакомые» размеры так, чтобы они не только звучали по-новому, но и «работали» на идею.

Так, в «Зодчих» все строфы, связанные с приказами или вообще присутствием государя, звучат торжественно, величаво; каждое слово в них — интонационно обособленная синтагма, и чудится, будто «вычитывает указ» сам летописец.

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его]

Церковь

Стояла одна такова.

Когда же речь идет о несчастных ослепленных зодчих, эмоциональная напряженность обусловливает резкое изменение интонации: вместо торжественного обособления каждого слова, - звучание одной пронзительно-острой ноты в целой поэтической строке:

И в Обжорном ряду,

Там, где заваль кабацкая пела,

Где сивухой разило,

Где было от пару темно,

Где кричали дьяки:

«Государево слово и дело!»,

Мастера Христа-ради

Просили на хлеб и вино.

Читая каждую строчку, нельзя останавливаться в середине, неся до ее конца напряженную энергию боли и горечи и как бы боясь расплескать ее. Этому помогает анафора, нагнетающая напряжение и усиливающая взлеты интонации. И только в последней строке вы замедлите темп, выделяя каждое слово — подчеркивая этим весь ужас судьбы гениальных творцов: «Просили на хлеб и вино».

Концовка напряжения ритма не снимает, но словно уравновешивает идейной победой Красоты над жестокостью Власти.

И стояла их церковь

Что словно приснилась

Так утверждается величие народа, который, живя жизнью, похожей на бесконечный «правеж», умудряется сберечь в груди огонь творческого гения, способность создавать красоту и любоваться красотою.

Итак, в «Зодчих», продолжающих фольклорную традицию исторической песни, повествовательная стихия вся пронизана токами сильного лирического чувства. Это вещь лиро-эпического плана. При всей объективности повествования, реалистической самоценности нарисованной картины постоянно ощущается присутствие посланца наших дней, пришедшего из века XXI в век XVI, чтобы увидеть его печали и надежды и рассказать о них своим современникам. Факты и лица истории, детали и события не просто напоминают о времени действия, но, нарисованные свободной, широкой кистью художника, предают нам дух века, который мы так остро ощущаем.

Это происходит потому, что все художественные приёмы и детали у Кедрина не играют роли безделушек в лавке древностей, а отобраны автором в соответствии с его важнейшим идейно-эстетическим принципом:

«Художество не в косном матерьяле, а только в отношении к нему».