Социально-политическая сатира в песенном творчестве А. Галича

«Мне все-таки было уже под пятьдесят. Я уже все видел. Я уже был благополучным драматургом, советским холуем. Я и понял, что больше так не могу. Что я должен, наконец, заговорить в полный голос, заговорить правду», - эти слова, сказанные Александром Галичем в 1974 году, накануне отъезда из России, дают ключ к пониманию его личности, его творчества. Он одним из первых среди бардов, да и один из первых в нашей литературе открыто выступил против официальной лжи, против всевластия партийного аппарата, против бессилия и страха, которыми было наполнено наше общество. Он стал, по существу, первым, кто, отказавшись от языка намеков и иносказаний, напрямую «заговорил правду». И правда у него говорит с удвоенной силой. Делалось это для того, чтобы лопнула гнилая тетива лжи. Он не давал остановиться сказавшему «А» демагогу и неумолимо вытягивал из него «Б». Брызжа слюной, его «идеолог» не только кричал, что «мы стоим на страже мира», но и от глупой злобы проговаривался, что «мы готовимся к войне». Чехарда с буквами «А», «И», «Б» в стихах поэта вырастала до глубины философской притчи о Добре и Зле, об Истине и Лжи.

Галич знал, что пути назад, отступления уже не будет. Наряду с Владимиром Высоцким, Юлием Кимом, Александром Башлачевым, Булатом Окуджавой, он стал основоположником авторской сатирической песни, отличающейся гражданским пафосом, острым осознанием маразма и лицемерия существующего строя:

Пусть другие кричат от отчаяния,

От обиды, от боли, от голода.

Мы-то знаем – доходней молчание,

Потому что молчание – золото.

Не без помощи Галича мы разглядели, что «диктатура пролетариата» часто была удобной маскировкой для «диктатуры бюрократа», бездуховного деспота в царстве сонных, мёртвых и умерщвлённых душ, который «в сАматохе перепутал бАмажки».

Галич не мог простить равнодушных, стукачей, трусов. В глухие застойные времена он бросил вызов страху, сковавшему уста многих его современников:

Если правда у нас на знамени,

Если смертной гордимся гордостью,

Так чего ж мы в испуге замерли

Перед ложью и перед подлостью?

В «Петербургском романсе», вроде бы посвященном декабристам, он говорит о другом событии: о дне 22 августа 1968 года, когда советские танки вошли в Прагу, а шестеро наших сограждан вышли на Красную площадь и подняли плакат со словами протеста. Первыми открыто они бросили вызов лживой системе, зная, что после этого их ждут пересылки, тюрьмы и психушки. Главная идея этого стихотворения, сформулированная А. Галичем со свойственной ему прямотой, - если ты не можешь, как другие, выйти на площадь, так оставайся честен хотя бы перед самим собой, не приумножай ложь, не участвуй во всеобщем безумии, не бойся!

И все так же, не проще

Век наш пробует нас –

Можешь выйти на площадь

В тот назначенный час?!

Особую роль в его творчестве играет тема сталинизма, особенно актуальная для той эпохи. О том, что Сталин жив, пока живы палачи, пока жива сама возможность возвращения тоталитаризма, – фантасмагория «Ночной дозор», показывающая картину памятников, разгуливающих по городу:

То он в бронзе, а то он в мраморе,

То он с трубкой, а то без трубки,

И за ним, как барашки на море,

Чешут гипсовые обрубки.

Я открою окно, я высунусь,

Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию.

Вижу: бронзовый генералиссимус

Шутовскую ведёт процессию.

Это стихи – предупреждение, в которых плещется тревога: «Будьте бдительны! Сотни тысяч памятников «Вождя народов» маршируют по ночным опустевшим улицам»:

Утро родины нашей – розою.

Позывные летят, попискивая.

Восвояси уходит бронзовый,

Но лежат, притаившись, гипсовые!

Пусть до времени покалечены.

Но и в прахе хранят обличие.

Им бы, гипсовым, человечины –

Они вновь обретут величие!

Поэт находит в себе силы противостоять злу: «Я выбираю свободу, - но из боя, в бой. Я выбираю свободу быть просто собой» Его лирическому герою-борцу противостоят легионы обывателей, приспособленцев всех мастей и рангов, умевших молчать не «против», а «за». А «крикуны и печальники отшумели, сгинули смолоду». Им, «отверженным», - сострадание Галича.

Бедственные судьбы Мандельштама, Ахматовой, Пастернака, Зощенко стали его болью. Когда 2 июня 1960 года появилось сообщение правления Литфонда о смерти Б. Пастернака, последовавшей после тяжелой и продолжительной болезни на 71-м году жизни, Галич откликнулся стихотворением, в котором заявил, что Б. Пастернака убила не болезнь, а нечто другое:

А зал зевал, а зал скучал –

Мели, Емеля!

Ведь не в тюрьму и не в Сучан,

Не к «высшей мере»!

И не к терновому венцу

Колесованьем.

А как поленом по лицу –

Голосованьем!

И кто-то спьяну вопрошал:

«За что, кого там?»

И кто-то жрал,

И кто-то ржал над анекдотом.

Когда на фестивале бардовской песни в Новосибирском академгородке он исполнил песню "Памяти Пастернака", весь зал поднялся со своих мест и некоторое время стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Галич получил приз – серебряную копию пера Пушкина, почетную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой написано: "Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством. "

«Песня исхода», которая датирована 20 декабря 1971 года, посвящена уезжающим Виктору и Галине Некрасовым, которых та же система вытолкнула из страны:

Я не плакальщик и не стража

И в литавры не стану бить.

Уезжаете? Воля ваша!

Значит – так тому и быть.

Для себя же он решил по-другому:

Кто-то же должен, презрев усталость,

Наших мертвых стеречь покой.

Но вышло, к сожалению, иначе. Его исключили из членов Союза советских писателей за несоответствие высокому званию члена данного Союза. Галича обвинили в политической неблагонадежности, антисоветчине, в нелюбви к родине и даже литературном мародерстве.

Не медведи. Не львы, не лисы,

Не кикиморы и сова –

Были лица – почти как лица

И почти как слова – слова.

За квадратным столом по кругу

(В ореоле моей вины!)

Всё твердили они друг другу,

Что друг другу они верны

Говорят, что в доказательство неблагонадежности Галича на том самом заседании прокрутили «Старательский вальсок» (1936) – одну из самых прямых и честных его песен. «Молчальники», вышедшие в «начальники», узнавали себя в этих строчках и мстили Галичу за собственную слабость, трусость, за то, что продали собственный талант за благополучие и спокойную жизнь. Именно о таких писал поэт:

Хорошо ему у пирога,

Все полно приязни и приятельства –

И номенклатурные блага,

И номенклатурные предательства.

С каждым днем любезнее житье,

Но в минуту самую внезапную

Пусть ему – отчаянье моё

Сдавит сучье горло чёрной лапою.

Вот за что изгоняли Галича: за смелость, за дерзость, за прямоту, за правду. Но он вернулся. В свой город. В свою страну.

Его песни сейчас переживают второе рождение, потому что «за минувшие годы мы не только не залечили ни одной болезни, не разрешили ни одного мучительного вопроса, не приблизились к чему-то лучшему и Сашины сарказмы ничуть не пожухли, напротив, выострились. Теперь пришло время называть все своими словами прямо в лоб», - так писал Юрий Нагибин еще в 1989 году.

Действительно, как современны, как злободневны некоторые его стихи. Вот хотя бы песенка «За семью заборами»:

А в пути по радио

Целый час подряд

Нам про демократию

Делали доклад.

А за семью заборами,

За семью запорами

Там доклад не слушают –

Там шашлык едят!

Это ли не одна из примет нашего времени!

Еще одна грань творчества Галича – песни об отчем доме. Дом для поэта – начало начал:

Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,

Золотой мой, недолгий век.

Но все то, что случится со мной потом, -

Всё оттуда берёт разбег.

Однако оказывается, что в этом доме есть хозяин –«некто с пустым лицом» и «свинцовым глазом», а сам поэт был здесь не сыном, а лишь жильцом, которому, чтобы «вырваться из домов», надо либо солгать, либо слукавить – может, «вымолишь тишь да гладь». Но ложь, лукавство – это не для поэта. Правда всегда оставалась его жизненным кредо:

Но уж если я должен платить долги,

То зачем же при этом лгать?

Истинным драматизмом, любовью, верностью Отчему Дому наполнены последние строки стихотворения.

В 1974 году, покидая Россию, Галич сказал: «Единственная моя мечта, надежда, вера, счастье – удовлетворение в том, что я всё время буду возвращаться на эту землю. А уж мёртвый-то я вернусь в неё наверняка»:

Понимаю, что просьба тщетна:

Поминают поименитей!

Ну, не признают, так хоть чем-то,

Хоть всухую, но помяните!

Хоть за то, что я верил в чудо,

И за песни, что пел без склада,

А про то, что мне было худо,

Никогда вспоминать не надо!

К сожалению, за границей Галич прожил чуть более трех лет. Его смерть была нелепой, случайной. Но на родину он вернулся. Вернулся своим творчеством, своим талантом, своими острыми, злободневными песнями.