Сила и насилие в этнокультуре дагестанцев и чеченцев

Государственное строительство в России, начиная с 1990-х гг. XX века постоянно сталкивалось с неразрешенностью одного и того же вопроса - как быть с национальной политикой, на какой основе ее строить, какие использовать критерии. Необходимо относительно единое представление об основных параметрах, границах желаемых достижимых целей, готовность уступать друг другу.

Волна этнонационализма, захлестнувшая страну в середине 1990-х гг. , к счастью, приостановлена. В регионах России, в частности и в Дагестане, пересмотрены тезисы о приоритетности национально-этнических интересов над общегосударственными. Национальные лидеры, видевшие в национальном обособлении единственный путь возрождения своих народов, постепенно склоняются к диалогу, согласию, а главное - к пониманию того, что межнациональные проблемы силовыми методами не решить.

Лексические формы выражения понятий «сила» и «насилие»

Обратимся к материалам языка, которые отчетливо фиксируют исходные посылки к определению явления, получившего в социальной практике имя "насилие". В качестве отправной точки будем использовать лексемы русской речи.

Очевидно, что слово "насилие" происходит от слова "сила", имеющего позитивное значение, позитивный заряд. В то же время слово "сила" многогранно. Синонимами выступают слова "мощь", "мощность", "могущество", а опосредованно - "войско" и др. 1

Человек, обладающий силой, именуется силачом, богатырем. Силач, богатырь - образы и для эпики, и для обиходной речи, безусловно, позитивные, но такой синоним силы, как могущество, предполагает уже наличие некоего социального подтекста, контекста, поясняющего - кто, как и в каких целях распоряжается своим могуществом или силой, отчего будет варьировать и значение слова.

Более четкое смещение знакового оттенка наблюдается в лексемах "силою", "силком". Здесь явно сила направлена на кого-то или на что-то и противодействует, перебарывает силу, мощь другого субъекта, подразумевая действие более сильной силы.

Еще определеннее подобным значением наделены слова "насилу", "насилие", "насильник". Не случайно слова "сила" и "насилие" выступают в качестве синонимов. За счет чего же происходит смещение знакового содержания однокоренных слов - от нейтрального к отрицательному? Почему слово "сила", в одном контексте подразумевающее использование себя своей мощи во благо, или по крайней мере не во вред окружающим, в другом - предполагает обратное?

Очевидно, изменение определяется не столько и не только направленностью силы, мощи на кого - или что-либо. Сила как таковая может быть оценена в сравнении с себе подобной. Изменение смысла обусловливается формой, характером этого контекста.

Сравним такие однокоренные слова русского языка, как бросить(ся) набросить(ся), бить- набить. , бег- набегать- нажать, падать -нападение, напасть. К этому же варианту словообразований относится и сочетание сила- насилие.

Первые пары, условно выражаясь, нейтральны, вторые недвусмысленно передают оттенок агрессии, подавления кого-либо, чего-либо, восшествия на кого-либо, что-либо. В языковых формах русского языка это происходит с помощью приставки на. Сравним: наездник и насильник. В этом же ряду одно из значений слова насиловать.

Схожие лексические закономерности имеют место и в языках народов Кавказа, где слова сила и "насилие"- однокоренные. Вот некоторые примеры.

Кумыкский язык (тюркский): сила -"гюч", " къуват" - , силой -"гюч булан", сильно- "гючлю кюйде". , насилие-гюч, "пон булан", намусуна тийив", насиловать-"гюч булан намусуна тиймек". , насиловать, неволить-"гючден этдирмек", "гюч этмек"2

Лакский язык: сила-гуж", "къуват", "кутак", "х!ал", силач- "Хъиннугуж", "гужлу": силком- "гужрай", насилие-"гуж баву", "гуж зуллу». насиловать-"гуж бан'; насильник-"гуж буву" и т. д. 3

Аварский язык помимо употребляющейся как в лакском языке лексемы "гуж", "гуч", в аварском языке, шире используется термин "ХТал". Сила - "Х1ал", в силах - "ал К1ола". , силком-"Х1алалм, "Х1алица"; насилие-"Х1ал ГЬаби"; насиловать- "Х1алица шибниги иш гьабизе т1амизе, насильник-"Х1ал гьабулев чи" и т. д. 4

Остановимся подробнее на аварских лексемах. Корень "Х1ал" интересен по причине своей многогранности. От него образуются очень разнохарактерные словесные формы, имеющие чрезвычайно большой спектр значений. Помимо силы, это- состояние, положение, дело, обстоятельство, момент времени, а также сердце, душа, например, радоваться, букв. "сердцем обрадоваться", "испытывать удовольствие", "жить дружно, в ладу" А вот формы, образуемые со значением "сила": "х!ал гьабизе"- насиловать,"сделать силой", "х1ал к1везе"- быть в состоянии (букв, "суметь (с) силой", "положение держать"); "х1ал ккезе"- подвергнуться натиску (букв, "попасть, оказаться (под чьей-то) силой"), "х1ал бикьизе"- делиться, поделиться букв. : "делиться", раздавать, раздвигать силу"). , "х1ал кьезе"- помогать, помочь (букв. : "давать, отдавать, дарить силу"). 5

Значения лексических форм со словом Х1ал ("сила") определяются характером ее использования: раздача, или дарение силы означает "помощь", умение воспользоваться собственной силой - "быть в состоянии", но применение силы по отношению к кому-либо определяет насилие, тогда как подвергнуться натиску самому - оказаться под чьей-то силой", ее воздействием.

Таким образом, материал языка представляет достаточно конкретный критерий для определения того, что есть насилие. Это сила одного субъекта направленная в противодействие силе другого субъекта и подчинившая ее себе.

Позволим высказать осторожное предположение, что обозначение силы, души, сердца одной лексемой, как это имеет место в аварском языке, может расцениваться весьма симптоматично.

Историко-этнографическая взаимосвязь силы и насилия.

Взаимосвязь силы и насилия четко фиксируется в примерах, характеризующих бытовую общественную практику местного населения, условно определяемую как традиционная. Грань, разделяющая два социальных явления, часто оказывается зыбкой. Нередко они предстают разными состояниями, проявлениями одного и того же. В фольклоре (в преданиях, претендующих на адекватное отражение исторических событий (отмечающих мировоззренческие клише) такая взаимосвязь запечатлена ярко и своеобразно. Например, в содержании двух цезских преданий.

Некогда а ауле Асах жил мужчина, наделенный крайне заносчивым нравом. Имея семь взрослых, не лишенных физической силы, сыновей, он возомнил себя едва ли не всесильным и дерзко вел себя по отношению к джамаату(сельскому сообществу). Приходя на годекан(народное собрание), он вступал в споры с находившимися там людьми. При этом крайне болезненно воспринимал собственные проигрыши и тут же затевал драки. Помощь ему оказывали шестеро сыновей, и только седьмой, по имени Чела - бекви, не участвовал в отцовских стычках с односельчанами.

Отец постоянно упрекал сына за отказ. А однажды сказал сыну следующее:

"Лучше бы у меня вместо такого трусливого сына была дочь, которая бы привела в дом храброго зятя".

На это Чела - бекви ответил, что он далеко не трус, но участвовать в стычках заносчивого отца не собирается. Для доказательства своей силы Чела-бекви предложил публично вступить в единоборство с быком. Когда перед ним оказался двухгодовалый бык, Чела-бекви одним ударом кулака между рогов убил животное.

Убедившись в удивительной силе сына, отец признал его достоинства, раскаялся в своем прежнем отношении к людям и поведении.

Далее в предании говорится об участии Чела-бекви в стычках асахцев с неприятелями. Характерным стилем поведения героя было то, что он не спешил участвовать в схватках, лишь плотно поев или приготовив съестное в поход, он отправлялся на подмогу односельчанам. Обычно к этому времени асахцам уже удавалось переломить ход борьбы в свою сторону. Но однажды Чела-бекви появился в решающий момент, вступил в поединок с главным силачом противника, одолел его и тем самым обеспечил асахцам победу.

Другое предание рассказывает о некоем силаче, пришедшем из Грузии со своими 7 отарами овец и претендовавшем на местность Хъокатль, расположенную недалеко от селения Хутрах. Пришелец выдвинул следующие условия местным жителям: если кому-либо из цезских силачей удастся побороть его, то он безоговорочно покинет здешние места, если же сильнее его никого не окажется, то он останется здесь на правах владетеля села.

Много цезских багьадуров (силачей) тягалось силой с грузином, но безуспешно. И только кимятлинцу Яхье удалось оказать сопротивление дольше других. Грузин остался в Хъокатле при условии, что через год состязание повторится. В течение года вся кимятлинская община кормила Яхью. Когда силачи встретились вновь, то после длительной и упорной борьбы победу одержал Яхья. В итоге грузин был вынужден покинуть цезские земли6.

Эти примеры демонстрируют связь между силой и насилием, обусловленность второго первой, в известных ситуациях шаткость разграничивающего рубежа, хотя разнонаправленность одного и другого очевидна.

Предания облекают эти довольно абстрактные понятия конкретикой, персонализируют их. Таков образ чужеродца во втором предании, где обладание несокрушимой силой обусловливает право на насилие-захват земли.

Примечательна тональность предания, признающая обоснованность его притязаний. Противостоять насилию может только встречно-направленная равная сила "обороняющихся". И общество последних натурально вскармливает ее, а через год, став победителем, устраняет насилие.

В данном случае схема проявления феномена оказывается простой-насилие "приходит" со стороны и реализует чужую силу в ущерб интересам, а стало быть, и силе местной, «своей».

Отличную схему предлагает первая притча. Здесь "насильником" является член своего общества, неверно оценивший собственные силы и возможности. В качестве его антипода, носителя позитивного заряда силы, выступает ближайший ему человек. Вообще, первая притча, скорее предание, в которой доминируют нравоучительные, морализирующие ноты.

Обладатель неоспоримой силы Чела - бекви ни при каких обстоятельствах не спешит ею воспользоваться и применяет только в критический момент по отношению к явным врагам, когда сила последних готова преобразиться в насилие. В предании делается попытка развести эти два понятия как можно дальше, но осуществить это трудно, ибо критерий недостаточно явен.

В качестве критерия, обычно используется направленность применения силы, четко срабатывающая там, где субъекты делятся на "своих" и «чужих". "Чужая" сила всегда негативна, а "своя" - в большинстве случаев положительна.

Например, походы за добычей одними воспринимались как агрессия, насилие, а самими нападающими - противоположным образом. Обычай отрубать кисть правой руки поверженному сопернику мог расцениваться как знак овладения чужой силой.

Иллюстрацией подобней интерпретации сцен прошлого может служить рассказ о судьбе одного из самых крупных аулов цезов - Асаха. В кратком изложении он звучит так.

Первыми поселенцами аула были лица, покинувшие свои родные селения либо изгнанные из них по причине совершения каких-либо нарушений или преступлений. Аул вырос и стал наиболее могущественным среди окрестных сел. Асахцы часто силой навязывали соседям свою волю, его "багъадуры" - молодцы часто совершали набеги в сопредельную Грузию. Асах дважды разорялся и вновь возрождался.

Недовольство, ненависть к асахцам со стороны соседей выразила одна кимятлинка, которая, оплакивая смерть убитого асахцами сына, за трое суток наполнила слезами кувшин и бросила его в сторону ненавистного села со словами проклятия, чтобы и у его жителей не пересыхали слезы. Окончательную участь Асаха решили следующие события.

Однажды восемь молодых асахцев задумали совершить набег в Грузию. Старики долго отговаривали их от этой затеи. Одного из храбрецов звали Маху и его отец всячески упрашивал сына не участвовать в набеге, но тот не хотел слышать ничего. Тогда отец проклял сына, пожелав увидеть его мертвым с пробитым пулей лбом. Пророчество сбылось: Маху был повержен именно так, как предсказал отец. Сам же набег оказался удачным и остальные участники пригнали много скота.

Однако это событие имело трагические последствия для самого Асаха.

В село прибыла делегация грузин, потребовавшая возвращения захваченного скота и наказания виновных. Прибыли и русские войска. По каким-то причинам переговоры ни чему не привели, асахцы отказывались возвращать добычу, село было захвачено войсками и сожжено, а его жители были отправлены в ссылку. В последующем оно уже не восстановилось, а сохранившиеся остовы домов напоминают о случившейся трагедии. 7

Оба проклятия-пророчества, адресованные селению и конкретному человеку, сбылись. Из них примечательно второе, ибо оно исходило от родственника "антигероя". Сохранение в народной памяти этой сюжетной линии или умышленный ее ввод в повествование является примером далеко не часто встречающейся объективной оценки насилия как такового, когда оно способно исходить не только от "чужих".

Интерпретации насилия и силы в адатном праве.

Для рассмотрения вопроса о проявлении насилия между "своими" обратимся к нормам обычного права горцев - адатам. Применение тех или иных штрафных санкций подразумевало наказание за совершенное насилие, в том числе одним членом общины по отношению к другим.

Самый известный пример из этого ряда - право кровной мести. Здесь проявление насилия видится в нарушении естественного баланса сил конкретной семейно-родственной группы. Изменение ее жизненного потенциала в худшую сторону расценивается в качестве насилия.

В свою очередь обычай допускает восстановление равновесия между группами путем принятия потерпевшей стороной адекватных мер - "кровь за кровь". "В убийстве признается всегда один" (если же становилось известно, что оно было совершено несколькими людьми или в общей драке, то число виновных определялось количеством ран, нанесенных убитому). "Если в общих ссорах и драках, происходящих между двумя тухумами (родами) или селениями, с обеих сторон убито поровну, то дело кончается мировою. Если же этого не случится, то требуется, чтобы сторона, где меньше убитых, указала недостающее число убийц по своему выбору, и все они считаются канлы (кровниками) родственников убитых. С естественною смертью канлы прекращается кровомщение за сделанное им убийство. "8

Кровомщение могло заменяться выплатой штрафов с последующим примирением сторон. Но материальное возмещение "крови" не восстанавливало в полном объеме жизненных сил потерпевшей стороны и потому " примирившийся убийца. заменяет собою убитого им в его семействе. Ему вменяется в обязанность. оказывать всевозможные услуги его родственникам". 9

Примечательно, что фактически отсутствовал фиксированный нижний предел возможного насилия. Начинаясь в далеком "чужом", оно, оставаясь тем же, доходило до самого близкого "своего".

". Отец за убийство детей становится канлы. к сыновьям или братьям убитого им. За отцеубийство или братоубийство виновный выходит в канлы или к остальным своим братьям, или к племянникам. Мать за убийство детей становится канлы их отца или братьев. Мужу за убийство жены должны отомстить ее ближайшие родственники". Публикатор цитированных материалов отмечал, что кровомщение за детоубийство в Дагестане существовало лишь в некоторых обществах,10 но сам факт его наличия чрезвычайно показателен.

Помимо лишения жизни насилие применительно к индивиду было сопряжено с причинением ему физического, материального, морального ущерба, ибо любой из них уменьшал потенциал жизненных сил. Компенсация за нанесенную рану определялась размерами последней. Количество помещавшихся на ней зерен или пальцев фиксировало объем штрафа, выплачивавшегося обычно скотом. 11

Особые обстоятельства, необычные формы насилия, как правило, в расчет не принимались. Если кто-нибудь был укушен собакой или рану ему наносило какое-то другое домашнее животное, то к ответу привлекался хозяин скотины. Если на кого-нибудь произвольно падал камень из постройки, и это приводило к физическим повреждениям человека, то в ответе был, опять-таки, хозяин дома или постройки, неожиданно для самого себя становившийся субъектом насилия.

Аналогичный подтекст прочитывается в таких знаковых формах, как срывание головного убора, так как данный элемент одежды служил одним из главных зримых выражений достоинства мужчины.

Стремление общества обезопасить своих членов от насилия, гарантирование им права получения в том или ином виде компенсации за понесенный ущерб определяли строгость ответных требований к соблюдению коллективных интересов. Поэтому в общинных адатах столь же четко оговорены формы возможного посягательства на благополучие и соответственно мощь, силу социума, что влекло за собой наказания. "Если кто продаст свой пахотный участок жителю другого общества или без согласия джамаата присоединится к другому обществу. "; "Если кто сдаст землю в аренду человеку из другого селения. "; "Если кто возьмет себе овец, принадлежащих человеку другого селения и т. д. 12

Конкретика подобных примеров близка конкретике цитированного выше предания, где силу борца преумножали путем его усиленного откармливания всем обществом.

Аналогичный порядок взаимообязательств существовал и между общинами, заключавшими договорные отношения. Селения, входившие в подобные союзы,13 не имели права самовольного выхода из них, игнорирования общих мероприятий.

В свою очередь "союзная" власть гарантировала каждому из них защиту от возможных посягательств извне. В "Своде решений, обязательных для жителей Андалальского округа" (Дагестан, XVII век), значатся следующие два пункта.

"Если крупное селение наше захватит себе наше маленькое селение, то с крупного селения взыскивается ежегодно по 100 баранов. Если крупное селение учинит насилие над маленьким селением, то все селения округа помогут ему избавиться от этого насилия". 14 Статьи свода следуют в тексте одна за другой.

В современном прочтении содержание второй статьи шире первой, ибо захват малого селения большим выглядит одной из форм насилия как такового. Хотя нельзя поручиться за точность использования переводчиками термина "насилие", однако если адекватность соблюдена, то следует взглянуть на ситуацию отличным от привычного образом.

Соотнеся примеры, можно сказать, что здесь захват, очевидно, уподобляется убийству, лишению жизни человека, т. е. крайнему проявлению насилия как такового, поэтому требует особой оговорки. Любое притеснение - захват земли, обложение данью и т. п. - выступают формами "рядового" насилия- "наложения силы" и противопоставляются "убийству" - уничтожению самостоятельности. Настоящий пример демонстрирует разработанность и своего рода ранжированность адатами комплекса явлений и представлений связанных с насилием.

Общественные установления горцев Кавказа, являют и образцы не вполне привычной интерпретации насилия. Нередко факты, которые по внешним показателям вроде бы следует рассматривать в означенном ракурсе, к таковым не причисляются, и наоборот. Они известны на примерах из жизни горских обществ недавнего прошлого, где общинные устои были чрезвычайно крепки.

Согласно бытовавшему среди чеченцев обычаю "байтал ваккхар", если у кого-либо из членов общины поголовье скота превышает установленную на основе коллективного опыта, норму, то, по решению старейшин, все члены аульного общества в назначенный день захватывали скот и остальное имущество разбогатевшего скотовода-односельчанина и делили между собой. При этом оставляли долю и незадачливому богатею. 15

Подобная практика экспроприации, с одной стороны, плохо вяжущаяся с теми нормами адата, которые строго преследовали посягательства на частную и личную собственность общинника, как акты насилия, наносившие ему материальный ущерб, т. е. ущерб его "силе", вполне понятна, с другой стороны.

Насилие здесь выступает в иной проекции и соответствующим образом карается. Рост материального достатка одного из членов общины постепенно преображался в экономическое могущество, что при налаженной системе землепользования становилось равноценно насилию. Сила и могущество одного противопоставлялись силе коллектива, мешали его нормальной жизнедеятельности, начинали довлеть над коллективной силой и потому попадали в категорию насилия.

Этому не препятствовало членство удачливого и спорого хозяина в общине. Последнее обусловливало лишь то, что ему сохраняли жизнь, членство в общине, а, кроме того, и имущество, очевидно соответствующее минимальному или несколько более высокому уровню материального обеспечения семьи.

С чужаками, посягавшими на "силу" общины в любых формах, разбирались иначе - их уничтожали физически.

Впрочем, горско - кавказские, особенно чеченские материалы, дают и иные примеры, а именно физической ликвидации единородцев, однообщинников. Перед тем, как обратиться непосредственно к ним, сделаем отступление от основной темы.

В укладе жизни местного населения до сравнительно недавнего времени большую роль играли характерные принципы общественного быта. Боевая удаль, джигитство были одними из главных критериев, определявших положение мужчины в социуме.

Для достижения доброго имени, а в перспективе и славы, молодой человек прикладывал огромные усилия. Приобретенная этим путем "власть авторитета" способна была подвести и часто приводила к формированию "авторитета власти".

Подобным явлениям и процессам сопутствовал своеобразный этический антураж. Так, в чеченской среде не просто бытовали особые термины, узаконивающие статус представителей этой когорты - "к1ант"(молодец, удалец), "конахи"(воин), но и четкие критерии моральных качеств, предъявляемых кандидату.

О настоящем молодце говорили, что он "яхъ" (гордость) имеет. Его добыча "xloнcy", в том числе если она приобретена в результате похода в соседние земли, сопутствовали определения "белый","чистый". 17

"Чистота" приобретенного в бою, а также в результате хищничества или воровства, по определениям авторов Х1Хв. , противопоставлялась воровству - «курхул", т. е. мошенничеству в своей среде, которое всегда презиралось. 18

Вместе с тем, к1ант (молодец) не должен был забывать, что приобретенное им, в том числе слава и почет, принадлежит и обществу. Традиционная этика предписывала добывание х1онса во имя общества, обездоленных.

Гордясь такими героями, каждое общество награждало их почетом, так как они преумножали его силу, мощь. Впрочем, между славой, силой индивида и коллективной силой общества должен был поддерживаться баланс. Его нарушение приводило к критическим ситуациям, примеры чего описаны в литературе.

Согласно сведениям X. Омаева, весной в горной Чечне традиционно устраивались состязания удальцов, съезжавшихся из соседних районов. Главным призом победителю соревнований бывала красивая девушка. Однако, "славой» пользовался победитель обыкновенно недолго. Какой-нибудь безызвестный парень, желая "прославить" себя, подкарауливал победителя и убивал его. Стоило кому-нибудь прославиться геройством, как другой убивал его только для того, чтобы говорили: "Этот человек убил такого-то".

Непомерно возраставшая слава индивида сулила оказать или уже осуществила насилие над обществом (в плане нарушения баланса между индивидуальными и коллективными интересами), поэтому он подлежал физическому уничтожению. Теперь мы подошли к явлениям, во многом определявшим ход политической истории края. Взаимоотношения силы личности (и ее ближайшего окружения, как родственного, так и товарищеского) и силы общества, изменчивые ввиду разных обстоятельств и во времени, были значимыми штрихами картины жизни сравнительно недавней поры.

"Сильные фамилии (тайпы) обижали слабые, для противодействия им последние соединялись с другими слабыми или приставали к сильным и тем давали отпор обидчикам. Из таких фамильных отношений видно, что связь фамилий составляла тогда в своем роде управление страною. Складываясь из разных элементов, фамилии соревновались между собой, не позволяя некоторым возвышаться над народом. По различным причинам некоторые личности иногда выдвигались вперед, возвышение подобного лица и его фамилия приобретали влияние в народе; тогда прочие, завидуя ей, усугубляли свои силы для низведения такого лица и его фамилии в общий разряд». 20

Фон, на котором проходили эти процессы, был отмечен в целом слабой социальной стратифицированностью общества. В горных районах Дагестана и Чечни в ХУ111в. фактором, определявшим состояние общества, являлся примат общины и ее устоев, предполагавших равноправие общинников.

"Чеченцы не имели князей и были все равны между собой. Они называли себя узденями. Слово уздень означает "человек вольный, свободней, независимый" или, как они сами выражаются, вольный, как волк (борз-санна). Чтобы еще резче выразить свое равенство, чеченцы называют себя витязями, воинами ("конахи"). 21 "Власти, кроме права сильного, никакой над собой не признают". 22

Прогрессирующее могущество «сильных» допускало сложение тиранических форм властвования, напрямую соотносимых с насилием. В преданиях подчеркивается как князья, "талхъаны" издеваются над подчиненным населением.

Эти повествования нацелены на формирование образов насильников. "Талхъаны издевались над местным населением. Они отнимали у ахмедкентцев все, что им было необходимо, силой: продукты питания, дрова, для скота и т. д. Ахмедкентцы были вынуждены все прятать от них, дрова они прятали даже в кувшинах для воды и зерна и в сундуках, где обычно хранили одежду и другие вещи». 23

В мифологемах правителю-тирану приписывается введение и использование обычая сбрасывать одряхлевших стариков в пропасть, поэтому в преданиях прослеживаются варианты физической ликвидации лиц, приобретших непомерно большую силу.

Неприятие общинной системой нарушений обусловленных ею порядков фиксируют поговорки типа: "Когда признают одного князя, остальные становятся его рабами". В поговорках формулируется тезис о необходимости противоборства лицам, противопоставившим себя окружающим: "Кто не уважал людей, того съели люди".

"Если кто-нибудь из нашей среды желает - возвыситься и заделаться князем, находится всегда человек, который убивает его". 25 Здесь позиция индивида, поставившего перед собой известные цели, явно представлена как насилие над обществом, однако встречно-направленное насилие над его волей и судьбой, вершимое обществом, так не оценивается. Ликвидация одного насилия другим не приводит к благоденствию, наоборот, такая форма разрешения противоборства "сил" предопределяет перманентность насилия. Связь характерных представлений о насилии с социально-политической историей края, с одной стороны, рельефно представлена разнообразными историческими свидетельствами о переизбрании "старших" в вольных обществах, когда последние по тем или иным причинам, не устраивали местное общество.

С другой стороны, тот же круг источников указывает, что трансформация силы в насилие была едва ли не главным катализатором сложения классовых и политических структур и систем. Соотношение двух систем зависело от разных обстоятельств и в конкретных вариантах реализовалось на свой манер.

Приведем еще два подтверждения, свидетельствующие о представлениях горцев о насилии, "Жители Дагестана были (раньше) неверными, порочными людьми. Они поклонялись идолам, были наделены мужеством и богатством, (вместе с тем) были более отвратительны, чем собаки. Владыкой в городе (области) Авар. а он сильнейший из городов Дагестана своей мощью, источник неверия - был неверующий сильный тиран, негодный, носитель зла, насилия и несчастья, по имени Сурака. " 26

Здесь очевидна заданность оценки автора, явно симпатизирующего своим предкам, в том числе по причине обладания ими силой, отвагой, мужеством, давать негативные оценки. С насилием прямо соотносится бывший правитель Аварии, что иллюстрирует закономерность персонализации этого явления, но двойственность чувств автора дает себя знать и в этом случае - тиран наделен эпитетом "сильный", косвенно позволяющим взглянуть на его фигуру и отличным образом.

Сходная ситуация заданности оценки, но принципиально по- другому ориентированной, подтверждается вторым примером. Это заключительный фрагмент песни, сложенной в Дагестане по поводу похода 1819г. А. Ермолова.

". Народная память сохранит славу об Ермолове до тех пор, пока мир не разрушится.

Ермолов, не употребляя ни пороху, ни ружей, ни пушек, покорил нашу Даргу одной острой саблей.

Ермолов! Разве тебе не жаль было разорять нашу Даргу, видя слезы и слыша плач и рыдание наших бедных жен и детей? Ты приобрел в Дарге и на всем Кавказе столь великую славу, как турецкий султан.

-Ты так разорил нас и навел столь великий и сильный страх на наш народ, как персидский шах.

Бедных ты наградил деньгами, а голодных накормил хлебом. 27

В настоящем случае однозначный облик агрессора и насильника, но победителя сдабривается льстивыми восхвалениями его силы и славы. Примечательна последняя фраза, следующая за описанием злодеяний Ермолова. В ней в парадоксальном резюме выражена неизбежность примирения с насилием и обозначена попытка это насилие обелить.

Феномен силы и насилия в Кавказской войне.

История народов Дагестана и Чечни отмечена активным и многоплановым взаимодействием местных обществ и всего кавказского сообщества с внешней силой в лице России. Рефлектирующее действие Кавказской войны Х1Хв. до настоящего времени просматривается в разнообразных сферах жизни социума и людей. Феномен этой войны во многом обусловлен тем, что обе участвовавшие в ней враждебные друг другу стороны являлись в целом соизмеримыми системно организованными силами.

Экспансионистская политика России не подлежит сомнению, методы и средства, к которым обращалась наступающая сторона, далеки от гуманных. Но подобную тактику не в последнюю очередь определяла обороняющаяся сторона, которая сама выступала как действенная система, ориентированная на внешнюю активность. Жестокость России в покорении края была вызвана к жизни упорной борьбой горцев, но наряду с этим и провоцировалась их приверженность "атакующему стилю». Регулярные боевые рейды отрядов «смельчаков» на кордонную линию и в тыл русской армии являлись не только актами возмездия, во и служили своего рода подпиткой устоявшемуся укладу жизни местного населения.

По сути именно это фиксировали объективные наблюдатели. "Русские крепости. беспрерывно окружаются группами абреков, страсть к добыче и желание взять пленных, которых потом можно выгодно продать, кровная месть. а также любовь к приключениям и рыцарским подвигам соединяют вместе всегда большее или меньшее количество добровольцев. Имеется также много бродяг, которые не любят работать и получают главную наживу от таких экспедиций. Эти последние очень докучливые враги русских, хотя патриотизм у них играет, так сказать, второстепенную роль". 28

Обусловленность Кавказской войны насилием, но насилием уже другого порядка, усматривается и в присущей ей антифеодальной направленности, подразумевавшей борьбу с "деспотизмом дагестанских туземных правителей". 29

Яркое выражение эта борьба приобрела в 1834г. , когда был уничтожен аварский ханский дом. Этой акции придавали значение справедливого возмездия за чинимый произвол и пророссийскую ориентацию. Спустя четверть века едва ли не то же самое инкриминировалось уже Шамилю: "Пленение Шамиля было не следствием проигранных сражений или продолжительной борьбы, приведшей к деморализации и катастрофе, но просто следствием внутреннего возмущения. причиной внутреннего возмущения было то, что население утомилось от непосильных поборов Шамиля и его мюридов; религиозное лицемерие, которое служило причиной жадности, было ему противно. Перед Шамилем стояла перспектива или погибнуть под пулями своих соплеменников, или спасти свою жизнь и деньги. отдав себя в руки русских". 30

Традиционалистский подход в оценках исторических событий приписывает физическому насилию начало масштабных военных действий. В 1825г. Аслан-хан Казикумухский, генерал на русской службе, во исполнение рекомендаций военной администрации созвал мусульманских ученых Дагестана и входе возникшего с ними спора ударил по лицу Магомеда Ярагского - духовного наставника мюридизма и войны за веру. В глазах некоторых современников это событие явилось едва ли не главной причиной и, уж по крайней мере, значимым поводом к началу воины. 31

Такая оценка не случайна, поскольку в данной ситуации выкрис-таллизировалось насилие как таковое, совместившее в себе отдельные его слагаемые, исполнение ханом поручения внешнего врага, его амбиции местного угнетателя, к тому же не чуждого рукоприкладству. Образы насилия слились воедино, что неизбежно должно было вызвать адекватную реакцию.

Нет необходимости описывать и анализировать ход войны. Как и любая война, Кавказская война переполнена жестокостью и насилием.

Заслуживают внимания слова главнокомандующего русскими войсками И. Ф. Паскевича, высказанные им в записке к Николаю I в 1830г. : "Чем больше я делаю наблюдений и вхожу в познание сих народов, тем более удостоверяюсь, что направление политики и отношений наших к ним были ошибочны и не имели ни общего плана, ни постоянных правил. Жестокость, в частности, умножала ненависть и возбуждала к мщению, а недостаток твердости и нерешительность обнаруживали слабость и недостаток силы". 32

Хотя реальные действия главнокомандующего не принесли ожидаемых результатов, его оценка реакции горцев на политику соперника примечательна. Согласно ей, даже условия такой кровопролитной войны мало изменили установившийся образ противника, в котором местное население видело достойного и сильного конкурента, придерживающегося определенных правил единоборства. Нарушение этих правил (неоправданная жестокость или отсутствие твердости) преображали соперника.

Подобный взгляд опирался на традиционную систему взглядов и поведенческие стереотипы, о которых можно судить по следующей характеристике горцев, изложенной со слов Шамиля: "Всякое подобие несправедливости, всякое ничтожное, но неправильное действие из глубины души возмущает горца, который с качествами хищного зверя питает в себе глубокое чувство правдивости. Это чувство или дает ему возможность умирать без ропота и боли, или же подвигает его на самые кровавые эпизоды. К тому же горец терпеть не может постороннего вмешательства в свои частные дела. ". 33

Упомянутое чувство правдивости, справедливости, кроме прочего, подразумевало трепетное отношение к соблюдению баланса собственных и внешних сил. Неизбежно рождаемое нарушением этого баланса насилие вызывало обостренную реакцию у носителей подобного социокультурного иммунитета.

Сила и насилие в этническом самосознании дагестанцев и чеченцев в новейшее время.

С точки зрения сторонников традиционной социокультурной ориентации, реорганизация порядка общественного саморегулирования всегда воспринимается как применение насилия и подчинение людей насилию. Многие явления и процессы, имевшие место в недалеком прошлом и ныне происходящие в Дагестане имеют определенные свойства. Формы национального возрождения и упрочения позиций в регионе или субрегионе переживают народы Дагестана, в котором все этносы находятся в жесткой взаимозависимости друг от друга.

Такая взаимозависимость предполагает, что упрочение сил, например, аварцами в политической и экономической сферах жизнедеятельности субрегиона отражается на аналогичных позициях соседей, воспринимается ими болезненно и вызывает сопротивление. В результате каждое из национальных движений теряет значительную долю, потенциально присущих им, динамизма и стабильности.

В Дагестане имеют место конфликты из-за территорий. Наиболее значимый возник в результате проводившейся в начале 1950-хгг. переселенческой политики. С этого времени и до 1980-х гг. из горных районов в равнинные, населенные преимущественно кумыками, было переселено около 250 тыс. человек». 34

Благоприятные условия, созданные для переселенцев (выделение больше, чем у жителей равнины, земельных участков, льготы налогообложения) вызвали обоснованное недовольство среди кумыков. Актуализировался вопрос о правах распоряжения этими землями той или другой стороной.

Обозначенная ситуация выражает схему нарушения паритета сил, в результате чего одна из сторон расценивает последствия такого взаимодействия как насилие, а саму себя склонная считать жертвой, так как произошло "сужение базы воспроизводства кумыкской этничности". 35

Кумыкской общественности выход из сложившегося положения виделся в создании собственной административно-территориальной автономии, которая бы вошла в состав Дагестана, либо непосредственно в Российскую Федерацию. Реализация такого проекта преобразила бы государственную систему Дагестана, превратив его в федеративную республику. Лезгинская общественность, помимо такого разрешения проблемы, предложила план объединения всей этнотерритории своего народа, включающей южные районы Дагестана и северные районы Азербайджана.

Актуальность подобного выбора обусловлена последствиями разделения лезгинского народа на две части и включения их в "силовые поля" Дагестана и Азербайджана. В обеих республиках лезгины составляют меньшинства, испытывающие давление со стороны более сильных соседей. В Азербайджане лезгины подвергаются ассимиляции, тюркизации.

Взаимодействие народов и в Дагестане, и в Азербайджане оказывается силовым взаимодействием, в результате чего одна из сторон (лезгины) оценивает сложившееся положение как жесткое давление на себя и даже равновесие баланса сил видится в объединении лезгинского этноса (желательно вне рамок обеих республик). 36 Такие планы подразумевают включение в состав лезгин и Лезгистана родственных народов - табасаранцев, агулов, цахуров, рутульцев и их территорий.

Отношение указанных народов к проекту, скорее всего, отрицательное, так как в последнее десятилетие они обрели статус и атрибуты самостоятельных этносов (создание литературных языков, обучение на них в школах, представительство в органах власти Дагестана).

Волевое решение их судьбы более могущественным соседом-родственником ими воспринимается как насилие. В реализации плана объединения лезгинских народов не заинтересованы другие национальные силы Дагестана.

Упрочение позиции малыми народами лезгинской группы контрастирует с отрицательным отношением аварской общественности к восстановлению тринадцатью народами андо-цезской подгруппы статуса самостоятельных этносов.

В то время ,как реальная оценка происходящих в этой среде этнических процессов позволяет говорить о том, что и сейчас названным народам "присущи практически все компоненты, на основе которых та и или иная общность людей выделяется как этнос",37 а общественность андо-цезских народов с середины 1980-х добивается изменения сложившегося положения и для начала- признания за ними права самоопределения в выборе национальной принадлежности при ее фиксации в переписи 1989г. ,38 реакция официальных властей республики практически не изменилась.

Желанием "иметь свою национальную политику», т. е. восстановить или упрочить жизненный потенциал этноса как субъекта человеческого сообщества, преисполнен каждый народ, не утративший параметров самоидентификации.

Это подразумевает план реорганизации Дагестана из Унитарного государственного образования в федеративное.

"Нужно начать перестройку межнациональных отношений с подписания договора типа федеративного между народами Дагестана. Его субъектами могут выступить все 14 конституционно признанных народов. На основе такого договора нужно строить единство и целостность республики. Но это единство должно основываться на полном равенстве народов. Подходящей для Дагестана системой выборов первого лица республики является такая система, в которой одинаковый вес имел бы голос каждого из 14 конституционно признанных этносов". 39

Такой вариант, как представляется, не позволит доминировать определенным народам, т. е. будет способствовать установлению баланса сил, а ,следовательно, может исключать насилие одних народов над другими.

В Чечне постоянная на протяжении последних столетий конфронтация с Россией формировала идеологическую основу консолидационных процессов.

В 1980-х гг. стали более ощутимыми проявления тенденции национального возрождения, которые затронули глубинные структуры жизнедеятельности общества.

Если суммировать перечисленные данные, то, используя терминологию Л. Н. Гумилева, можно сделать вывод о вспышке этногенеза с присущим ей пассионарным напряжением.

Такая вспышка не бывает одномоментной, а растягивается на определенный исторический период, проходя известные фазы развития. 40

Явления, отмечаемые в Чечне, сравнимы с процессами образования молодых формирующихся наций в средневековой Европе. Экстремизм политических заявлений и действий, идеологическое обеспечение данной политики, внутренний импульс, практически не обходились без агрессивности.

Акции прежних чеченских лидеров, их политические заявления часто шли вразрез с представлениями цивилизованных граждан начала XXI в о допустимом. Но они укладывались в модель, стиль поведения "пассионариев", которые оригинально выражают потенциал среды, родившей их в критический, ответственный период ее истории.

Активизация внутренних процессов, еще не создавшая новых механизмов, использует хорошо известные старые механизмы. В их числе такие формы и механизмы, как захват заложников, похищение людей, обретшие в XXI в. черту промысла. В подобных случаях насилие, творимое в отношении чужаков утрачивает негативные параметры, так как соответствует взгляду на узаконенность права сильного в отношении не "своих".

В противоположность цивилизованному обществу с его гуманистическими ценностями налицо готовность свободно трактовать и использовать правило: "Цель оправдывает средства". Из этого исходят призывы к отмщению России за агрессию любыми мерами, проведение масштабных террористических акций на ее территории.

Знание истории и культуры чеченского народа предсказывало такой ход развития событий, обусловленный запрограммированностью реакции на насилие, исходящее извне, посягательства на права, силу и свободу. Свобода в чеченской среде воспринимается в абсолюте, считается, что "нельзя быть даже рабом обстоятельств" (форма традиционного приветствия у чеченцев: "Марша, могуш?"-"3доров ли, свободен ли?"). 41

Таким образом, механизмы регулирования жизнедеятельности чеченского общества традиционно были направлены на максимально возможное соблюдение паритета сил всех его составляющих, и даже карательные меры предполагали щадящее воздействие на комплекс силы провинившегося субъекта.

1. Рассмотренные в работе представления дагестанцев и чеченцев о насилии и силе не исчерпывают их проявления в истории и современности.

2. Насилие в политической, экономической и других сферах функционирования общества воспринимается и оценивается по сложившимся традиционным критериям.

3. Главный критерий - уменьшение комплекса потенциала жизни одного субъекта другим субъектом.

4. Геополитическое положение региона между Европой и Передней Азией сделало его ареной масштабных сцен мировой истории, а его жителям уготавливало роль соучастников и часто жертв подобных событий. В результате у насильников выработалось обостренное восприятие агрессии.

5. Специфические природные условия горной местности в совокупности с особенностями эволюции общественной системы способствовали сложению и консервации поведенческих и мировоззренческих стандартов, допускавших "активный промысел" на стороне, в том числе с применением силы в отношении чужаков.

6. Сочетание обоих факторов обусловливало относительно легкую сменяемость вектора насилия и его обоюдоострую направленность при активном противостоянии сторон.

7. Явления, связанные с насилием, оказались включенными в динамику этнополитических процессов. Однако неправомерно придавать излишнее значение фактору насилия в истории народов региона ни в прошлом, ни в настоящем.

8. Кавказский мир, чутко реагируя на насилие в свой адрес, с должным уважением относится к окружающим и не склонен злоупотреблять силой в диалогах с соседями.