Степень изменений авторских редакций стихотворений Фета Тургеневым

Фет далеко ещё не открыт. Но и тот Фет, который всем известен, - прекрасен.

В. Кожинов.

В течение долгого времени (а отчасти это сохраняется и поныне) гениальная лирика Афанасия Афанасьевича Фета воспринималась большинством читателей как заведомо «второстепенное» явление. Судя по стихам, отобранным для хрестоматий, его наследие сводилось в глазах этого большинства к «импрессионистической» пейзажной лирике (пусть и значительной по своему мастерству) и, с другой стороны, к любовным романсам (полным обаяния, но всё же не имеющим, так сказать, высшего значения). Лишь сравнительно недавно в поэзии Фета начали открывать глубину и размах художественного смысла – вплоть до несравненного «космизма», проникновенного видения Вселенной в её беспредельности.

Трудность освоения творчества Фета во многом объясняется тем, что перед нами - лирика в её наиболее чистой, «предельной» форме. С этой точки зрения Фет решительно выделяется среди других классиков поэзии. Он в значительно большей степени лирик, чем Пушкин, Боратынский, Лермонтов, даже Тютчев.

Афанасий Афанасьевич Шеншин (1820-1892), вошедший в литературу под именем Фет, слагал стихи уже в самой ранней юности и в 19 лет издал свою первую поэтическую книгу «Лирический Пантеон». Прожил поэт почти до 72-х лет и последнее своё стихотворение написал за два с небольшим месяца до кончины

В истории издания Фета сложилась непростая ситуация. Оказывается, в многочисленных изданиях поэтического наследия Фета, кроме всего нескольких из них, целый ряд прекраснейших его стихотворений публиковался, по определению самого поэта, в «изувеченном» виде. Дело в том, что произведения Фета редактировал Иван Сергеевич Тургенев, иногда внося в них коренные изменения. Таким образом, многие стихотворения Фета были искажены. Издатели же печатали и продолжают печатать тургеневскую редакцию. Следовательно, тема, выбранная для исследования, остаётся актуальной. Данная работа поможет всем, кто интересуется литературой, узнать «подлинного» Фета.

Познакомившись с работой известного литературоведа Вадима Валерьяновича Кожинова, суть которой заключается в особом подходе к поэтическим текстам великого поэта, я решила провести самостоятельное исследование, цель которого установить степень изменений авторских редакций стихотворений Афанасия Афанасьевича Фета Иваном Сергеевичем Тургеневым.

При анализе я пыталась увидеть контекстуальные взаимосвязи в стихотворениях А. А. Фета, целостно представить их анализ, определить основную идейно-художественную направленность сознания автора.

О тургеневской редакции стихотворений А. А. Фета

Иван Сергеевич Тургенев имеет большие заслуги перед русской поэзией. В1854 году он, можно сказать, воскресил поэзию Боратынского, опубликовав в «Современнике» целый ряд его стихотворений со своим выразительным предисловием. В том же году под редакцией Тургенева вышла первая книга стихотворений Фёдора Ивановича Тютчева, а в 1856 году – книга А. А. Фета, вызвавшая десятки самых лестных отзывов в критике.

Но, признавая высокие заслуги Тургенева, нельзя согласиться с его редакторскими принципами. Так, готовя к изданию стихи Тютчева, он внёс в них целый ряд «исправлений» (часть из них была предложена другими лицами, но окончательно утверждена именно Тургеневым), которые резко противоречили духу и стилю тютчевской поэзии. Потребовалось много времени и усилий, чтобы разобраться в этом деле, и лишь в последние десятилетия читателям был, так сказать, возвращён подлинный Тютчев.

Со стихами Фета дело обстоит ещё сложнее. Ибо, если Тютчев, насколько известно, не принимал непосредственного участия в издании своей книги, то Фет не только знал обо всех тургеневских «исправлениях», но, как свидетельствуют документы, сам делал их по указанию Тургенева. Иногда утверждают даже, что сам Тургенев вообще не касался стихов Фета, но это неверно. Так, например, 28 декабря 1858 года Тургенев писал Фету: «Я выправил ваши стихи, любезный друг, и отдал их сегодня Дружинину», то есть редактору журнала «Библиотека для чтения». Однако никак нельзя считать, что Фет делал эти «исправления» добровольно. Слишком неравным было его положение в отношениях с его редактором Тургеневым, который имел тогда славу первого писателя России и к тому же считался тончайшим ценителем поэзии, превосходно издавшим Тютчева. Но и это ещё не всё. В деле «исправления» текстов Фета Тургенев выступал от имени целого ряда писателей и критиков, в который входили Некрасов, Гончаров, Панаев, Дружинин, Боткин, Анненков и другие.

«Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, - вспоминал впоследствии Фет, - я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице «один в поле не воин» вынужден был согласиться с большинством».

Цитируя письмо Тургенева, где тот предложил поручить «всему нашему дружескому кружку новое издание ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки», Фет так сказал о результатах этой «очистки»: «Издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, насколько и изувеченным».

Фраза эта, пожалуй, двусмысленна: слово «очищенным» можно понять и буквально, и в ироническом плане.

Тургенев не только «исправил» 68 (!) стихотворений Фета, но и полностью «забраковал» 87 (!) стихотворений, вошедших в книгу 1850 года.

Часть этих отвергнутых стихотворений Фет «реабилитировал». Но не исключено, что он и в конце жизни был согласен с отвержением ряда стихотворений, видя именно в этом оправданную «очистку» книги (очистить – значит именно удалить лишнее), и в то же время не принимал редактуры оставленных в книге стихов, расценивая её как «изувечение».

Решить эти вопросы безоговорочно невозможно. Во всяком случае совершенно ясно: в конце жизни Фет хотя бы «наполовину» («настолько же очищенными, насколько и изувеченными») отрицал тургеневскую редактуру.

Исследователи этого вопроса целиком согласны с поэтом. Так, Н. П. Колпакова писала: «В центре истории фетовского текста стоит большая катастрофа – редактирование Фета Тургеневым, во многом изменившее подлинную фетовскую физиономию Прежде всего выкидывалось им [Тургеневым] всё, сколько-нибудь самобытное». То же самое говорил Б. Я. Бухштаб: «Стихотворения зачастую оказывались разрушенными Исправления вели в сторону, чуждую творческому пути Фета шла борьба с характернейшими особенностями его творчества».

Казалось бы, вопрос ясен, и нам надлежит вернуться к «дотургеневским» текстам стихотворений Фета. Так и поступил в основном Б. Я. Бухштаб, готовя в 1937 году первое научное издание полного собрания стихотворений Фета. Однако при подготовке издания 1959 года он вернулся к тургеневским редакциям.

Это выглядело по меньшей мере странным, тем более что и в примечаниях к изданию 1959 года Б. Я. Бухштаб не мог всё же не сказать о том, что «исправления, которых добивался Тургенев, стирали характернейшие особенности поэзии Фета». Почему же Бухштаб вернулся к тургеневским редакциям? В его объяснениях этого решения есть лишь один существенный аргумент. Он утверждал, что Фет после издания 1856 года напечатал свои ранние стихи ещё раз – в издании 1863 года. Кое-какие возвращения к изданию 1850 года, то есть к дотургеневским редакциям, здесь есть, но минимальные Фет явно не собирался возвращаться к отвергнутым Тургеневым редакциям стихотворений. »

Это в самом деле может показаться непреложным доказательством: ведь сам Фет в 1863 году вновь печатает свои стихи в тургеневских редакциях. Однако в своё время – в 1937 году – не кто иной, как Бухштаб, совершенно справедливо писал: «Следующее [после 1856 года] издание Фет выпустил ещё в пору своей близости с Тургеневым – в 1863 году. Кое-какие возвращения [к дотургеневским редакциям] здесь есть, но минимальные Насколько и это было деликатным делом, видно из предисловия к собранию. После 1863 года Фет не переиздавал ранних стихов. »

И действительно, отвержение редакций Тургенева, с которым Фет был в достаточно дружеских отношениях до 1874 года, было бы жестоким оскорблением Тургенева. Ведь он потратил массу усилий ради «выдвижения» Фета, за что поэт не раз горячо благодарил его; книга, подготовленная Тургеневым, впервые принесла Фету широкое признание и тому подобное. Хорошо известно, что Тургенев внимательно и ревниво относился к своим «исправлениям » Фета. Так, в 1864 году он сказал Фету по поводу его стихов «На смерть Дружинина»: «Следует исправить стих «Ты чистым донесён в могилу». Фет же опубликовал стихи без исправления. Прочитав стихи в газете, Тургенев не смог промолчать. «А вы, злодей, оставили «донесён в могилу», - писал он тут же Фету. »

Но дело отнюдь не только в этом. Есть все основания утверждать, что Фет лишь постепенно осознавал тот вред, который нанесли его поэзии тургеневские «исправления» и изъятие множества стихотворений.

Составляя в 1889 году третий выпуск своих «Вечерних огней», в которые включались до тех пор новые стихи, Фет неожиданно ввёл в него несколько стихотворений из книги 1850 года, отвергнутых Тургеневым. В своём предисловии он говорил: «Счастлив художник, способный исправлять свои произведения согласно указаниям знатоков. Но и тут есть известные границы и опасности. Это случалось даже с позднейшими изданиями Тютчева, где алмазные стихи заменены стразами Издание 1856 года составлено исключительно по выбору и настоянию бывшего кружка наших петербургских друзей, вследствие чего даже мы сами привыкли смотреть на издание 1859 года как окончательно упразднённое»

Итак, совершенно очевидно, что Фет в конце жизни решительно изменил прежнюю точку зрения на тургеневские «исправления», к которым он, казалось бы, окончательно «привык». Начиная в 1892 году, подготовку собрания сочинений, он сразу же включил в его план ряд «забракованных» Тургеневым стихотворений. Но работа над этим собранием вскоре была прервана смертью поэта.

Нет никаких оснований сомневаться, что в этом собрании, если бы оно осуществилось, тургеневские «исправления» подверглись бы решительному пересмотру. Нельзя, разумеется, безоговорочно утверждать, что Фет во всех случаях вернулся бы к дотургеневским редакциям. Вполне возможно, что те или иные стихи он считал отредактированными удачно. Однако у нас нет никаких сведений об отношении Фета к подавляющему большинству отдельных стихотворений, подвергшихся тургеневской редактуре. Ясно одно: Фет утверждал, что тургеневская редактура (вся или в какой-то части – это не вполне ясно) «изувечила» его стихи.

Мною проанализировано девять разных сборников стихотворений Афанасия Афанасьевича Фета. Все они были изданы в разное время, начиная с 1979 и заканчивая 2009 годом. Лишь в трёх из сборников напечатаны подлинные редакции стихотворений поэта. Причём, составителем и автором примечаний двух из них является Вадим Валерьянович Кожинов, на работу которого я опиралась в своём исследовании. В остальных шести изданиях собраны тургеневские «исправления», без каких-либо комментариев в приложении.

Таким образом, я делаю вывод, что большая часть выпускаемых ранее и выпущенных сейчас изданий содержат заведомо «изувеченные» тексты, что затрудняет понимание лирики Фета, искажает его оригинальный язык. Доказательством этому служат подлинные редакции стихотворений поэта, которые собраны в приложении к моей работе.

Сравним несколько авторских текстов с тургеневскими редакциями. Стихотворение «Я русский, я люблю молчанье дали мразной » написано в 1841 году.

В тургеневской редакции этого стихотворения были заменены первые две строки, а также – седьмая и две последние. Эта редактура в точном смысле слова «изувечила» стихотворение: она начинается «светом солнечным», а потом речь вдруг идет о «полночи»; «былинки сонные» оказались неправдоподобно заметными «среди нагих полей», а выразительный образ «изваянного полночью», холма – мавзолея с аккомпанементом «звуков погребальных» распался.

В стихотворении «Даль», созданном в 1843, Тургенев снял заглавие и слово «прах» во второй строке заменил на слово «пыль», хотя в четвертой строке вновь стоит «пыль».

Прах, кстати сказать, толкуется в словаре Даля так: «пыль, персть; сухая гниль, тлен, перегнившие остатки; чернозем, земля; скудель, плоть, тело, природное вещество».

Стихотворение «На заре ты ее не буди» написано в 1842 году. Это шедевр раннего Фета. В тексте говорится о хрупкости, беззащитности красоты. Проанализируем каждую строфу стихотворения.

На заре ты ее не буди,

На заре она сладко так спит;

Утро дышит у ней на груди,

Ярко пышет на ямках ланит.

Начальное четверостишие создает образ сладостный, безмятежный. В первых двух строках повторяется зачин (такое единоначатие называют анафорой) – «На заре на заре ». Во втором двустишии добавлена внутренняя рифма: «Утро дышит Ярко пышет ». Возникает баюкающий, усыпляющий ритм, стихи раскачиваются подобно качелям. И не до конца понятно, кто же обращается к поэту («На заре ты ее не буди »). Или сам поэт к кому – то обращается? Размытость, расплывчатость очертаний этого незримого собеседника как нельзя лучше подходит к общему тону строфы, к образу красоты, пребывающей в покое.

Но уже следующая строфа вносит в эту гармонию тревожную ноту:

И подушка ее горяча,

И горяч утомительный сон,

И, чернеясь бегут на плеча

Косы лентой с обеих сторон.

Если читать стихи, обращая внимание только на слова, то лишь один эпитет – утомительный – противоречит общему смыслу сказанного в первом четверостишии. Сон красавицы, который со стороны кажется сладким («На заре она сладко так спит»), для нее самой утомителен. Мы на секунду покидаем точку зрения поэта – собеседника и встаем на точку зрения героини. Но только на секунду; все остальные образы четверостишия описывают ее извне, со стороны. И понять, почему же сладкий сон так утомителен, мы пока не можем.

Зато можем сделать то, что при чтении стихов делать обязательно, - обратим внимание не только на слова, но и на поэтический синтаксис, и на звукопись, и на ритмическое дыхание. И тогда обнаружится нечто весьма интересное. В первой строфе не было ни одного звука «ч», а во второй этот звук взрывается четыре раза кряду, как тревожный раскат грома: «горяЧа горяЧа Чернеясь плеЧа». В первой строфе повторы создавали баюкающий настрой, во второй анафорический зачин («И И И ») звучит взволнованно, нервно, почти грозно.

И вот мы переходим к третьей и четвертой строфам:

А вчера у окна ввечеру

Долго – долго сидела она

И следила по тучам игру,

Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна,

И чем громче свистал соловей,

Все бледней становилась она,

Сердце билось больней и больней.

Драматическое звучание стихотворения резко усиливается. Тема страдания сначала теснит тему красоты, а затем увязывается с ней в неразрывный узел. Мы не знаем, от чего страдает красавица в той жизни, от которой ее спасает сон. От неразделенной любви, от измены? Но это страдание безысходно и неизбежно. И чем горестнее бледность, которая покрывала ее щеки, тем ярче румянец, который играет на ее «ланитах» во сне. Да и он не всесилен: страдание проникает в сердцевину сна, делает его утомительным – а румянец лишь стороннему наблюдателю кажется нежным, на самом деле он горячечный, болезненный

Звукопись, которая была намечена во второй строфе, в третьей и четвертой лишь усиливается. Опять взрывные «ч» замыкаются по концам строки, как полюса в электрической цепи, и между ними искрит ощущение боли: «А Вчера у окна ВвеЧеру». И повторы вновь призваны умножить чувство драматической безысходности: «Долго - долго И чем ярче И чем громче Все бледней больней и больней».

И вот теперь нам предстоит еще раз вернуться к темам, намеченным в первой «безмятежной» строфе. Фет сознательно использует кольцевую композицию, повторяя в финале образы, использованные в начале стихотворения:

Оттого – то на юной груди,

На ланитах так утро горит.

Не буди ж ты ее, не буди

На заре она сладко так спит!

Слова – почти все – те же, а вот смысл их полностью изменился! Почему не нужно будить красавицу? Вовсе не потому, что любоваться ею – радостно. А потому, что пробуждение сулит ей новое страдание, гораздо более сильное, чем то, которое проникло в ее «утомительное» сновидение

Не спугнуть красоту, не пробудить страдание – вот, согласно Фету, истинная цель поэтического слова. Потому – то так часто он избегает прямого указания на предмет, использует осторожные намеки, предпочитает оттенки – основным тонам».

Этот прекрасный анализ сделан Александром Архангельским, автором статьи «Афанасий Афанасьевич Фет».

Но автор не учитывает, что в подлинной редакции стихотворения была еще одна строфа, четвертая и, явно, наилучшая. Замечу, что и романс, написанный Александром Егоровичем Варламовым в сороковые годы девятнадцатого века, сразу после появления стихотворения Фета, тоже поется без этой замечательной строфы:

И старалась понять темноту,

Где свистал и урчал соловей,

То на небе, то в звонком саду

Билось сердце слышнее у ней.

Благодаря этой строфе и стихотворение, и романс сразу получают космический размах: сердце этой девушки бьется и на небе и в саду.

Поразительно! Это и есть лирическая дерзость. Но эту строфу выбросил Тургенев. Выбросил, насколько известно, потому, что ему не понравилось слово «урчал». Он счел его недостаточно поэтическим. Между тем слово это – настолько осязаемое запечатление соловьиного пения, что лучше и не придумаешь.

Серьёзным изменениям подверглось стихотворение «Уснуло озеро; безмолвен чёрный лес». В тургеневской редакции изменены 4, 7 - 8 и 12 строки.

Сравним два текста:

Уснуло озеро; безмолвен чёрный лес; Уснуло озеро; безмолвен чёрный лес;

Русалка белая небрежно выплывает, Русалка белая небрежно выплывает,

Как лебедь молодой, луна среди небес Как лебедь молодой, луна среди небес

Скользит и двойника на влаге созерцает. Скользит и свой двойник на влаге созерцает;

Уснули рыбаки у сонных огоньков; Уснули рыбаки у сонных огоньков;

Ветрило бледное не шевельнёт и складкой; Ветрило бледное не шевельнёт и складкой;

Лишь карпия порой плеснёт у тростников, Порой тяжёлый карп плеснёт у тростников,

Оставя резкий круг сребра на влаге гладкой Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой.

Как тихо Каждый звук и шорох слышу я, Как тихо Каждый звук и шорох слышу я,

Но звуки тишины ночной не прерывают, - Но звуки тишины ночной не прерывают, -

Пускай живая трель ярка у соловья, Пускай живая трель ярка у соловья,

Пусть шильник водяной русалки колыхают. Пусть травы на воде русалки колыхают.

Корректуры, внесённые в авторский текст, изменяют его смысловое содержание. Докажем это.

В первой строфе авторского текста луна «скользит и двойника на влаге созерцает». Что видит луна? Своё собственное отражение или отражение русалки, выплывающей на поверхность озера. Однозначно ответить на этот вопрос трудно. Но именно это позволяет автору создать атмосферу загадочности, сказочности. В тургеневском тексте загадки нет. Ясно, что луна «свой двойник на влаге созерцает».

Образ карпии, возникающий во второй строфе авторского текста ассоциируется с образом гарпии. Опять-таки сказочного персонажа. У Тургенева образ загадочной карпии заменён словом карп, реалистическим названием рыбы семейства карповых.

В третьей строфе авторского текста встречается «шильник». Это диалектное слово обозначает «водоросли». Однако здесь [в третьей строфе] у этого понятия может появиться другое значение. Возможно, это водяной, хозяин озера, с которым играют русалки.

В последней строфе особую роль играет звукопись: часто повторяется шипящий шумный звук [ш] (шорох, слышу, тишины, шильник). Но «звуки тишины ночной не прерывают». Автор смог соединить и шум, и тишину.

Таким образом, в тексте Фета звучит мотив сказочности, мифологичности, нереальности. Поэтому оправдано появление и русалки, и карпии, и шильника-водяного. Поэтому здесь уместны олицетворения (уснуло озеро, луна скользит, луна созерцает). В тургеневском же варианте перед нами возникает реалистическое изображение ночного озера. Сказочно-мифологический мотив отсутствует.

О не зови! Страстей твоих так звонок

Родной язык.

Ему внимать и плакать, как ребёнок,

Я так привык!

Передо мной дай волю сердцу биться

И не лукавь,

Я знаю край, где всё, что может сниться,

Трепещет въявь.

Скажи, не я ль на первые воззванья

Страстей в ответ

Искал блаженств, которым нет названья

И меры нет?

Что ж? Рухнула с разбега колесница,

Хоть цель вдали,

И распростёрт заносчивый возница

Лежит в пыли.

Я это знал – с последним увлеченьем

Конец всему;

Но самый прах с любовью, с наслажденьем

Я обойму.

Так предо мной дай волю сердцу биться

И не лукавь!

Я знаю край, где всё, что может сниться,

Трепещет въявь.

И не зови – но песню на удачу

Любви запой;

На первый звук я как дитя заплачу –

И за тобой!

В тургеневской редакции две заключительные строфы выброшены. Обсуждая смысл этого стихотворения Тургенев указывал на то, что последние две строфы находятся в противоречии со всем стихотворением. Дескать, не зови меня, мне не следует идти за тобою, я уже испытал, как этот путь губителен для меня, а потому оставь меня в покое и не зови. Но последние строфы очень важны в тексте. Они указывают совсем на иной смысл стихотворения: человек влюблённый говорит не о своих намерениях следовать или не следовать за очаровательницей, а только о её власти над ним: «О, не зови – это излишне. Я без того, заслышав песнь твою, хотя бы запетую без мысли обо мне, со слезами последую за тобой»

В приложении к моей работе сравниваются подлинные авторские редакции стихотворений Фета и изменения, которые внес Тургенев. Последние выделены.

Итак, в начале моей статьи была поставлена следующая цель: установить степень изменений авторских редакций стихотворений А. А. Фета Иваном Сергеевичем Тургеневым. Проанализировав стихотворения, изучив научно – критическую литературу, сравнив подлинные авторские редакции стихотворений А. А. Фета с тургеневскими редакциями, я пришла к выводу: в предельно лаконичной лирике Фета малейшее изменение очень значительно. Изменить одно слово в стихотворении – это примерно то же, что изменить главу в романе.

Конечно, Тургенев был изумительный, великолепный писатель, но по собственному художественному уровню он сильно уступал Фету. Как поэт он стоял как бы на другой ступени и не имел, так скажем, эстетического права его «очищать».

Фетовское «первозданное» слово многомерно, точный лексический смысл его не всегда улавливается. Язык и поэтические метафоры напряженны, допуская разное толкование. Логическая связь образов ослаблена. Логика развития поэтической мысли часто причудлива и парадоксальна. Поэт всякий раз вовлекает нас в новые, неожиданные состояния духа, тревожит наше воображение образами, дающими сращение весьма отдельных понятий, ставит слово в необычные позиции. Таково коренное свойство фетовской лирики, ее отличительные особенности.

Тургенев же своими правками зачастую разрушал оригинальный язык гениального поэта. В результате читатели получили тексты Фета, по крайней мере часть из которых заведомо «изувечена» тургеневской редактурой.

Завершая свою работу, замечу, что поэзия Фета во многом предвосхитила художественные искания поэтов, чье поколение вступило в литературу на рубеже двух эпох – XIX и XX веков (В. В. Соловьев, В. Я. Брюсов, А. А. Блок, А. Белый) – и более позднее время (С. А. Есенин, Б. Л. Пастернак, Н. М. Рубцов).

Поэт оказал воздействие на русскую поэзию своей первозданной незахватанной свежестью картин, чувств, мыслей. Всей своей стилевой системой, своим особым строем художественных средств и приемов. Своими смелыми уподоблениями и метофорами, в том числе и теми, которые не всегда открывались внутреннему взору современников, ошеломляли, ставили их в тупик.

Пророческими оказались слова Л. Толстого, который в письме Фету от 27 января 178 года заметил, что сиянье от его стихов очень далекое.