История этнографа В. Н. Добровольского. Часть 2

СТРАДА СОБИРАТЕЛЯ

У собирателя фольклора своя пора. Весной и летом, когда весь на лугах и нивах, в лесах и на реках, в деревнях никого не застанешь, кроме малых детей да ветхих стариков, которые с батогами сидят на завалинках. Многие из них глухи и подслеповаты – беседовать с ними трудно. Молодые и сильные весь день то с косой, то с серпом или топором. К вечеру так устают, что только бы управиться с делами во дворе да в избе и скорее на полати. В страдную пору крестьянина ни под каким видом не заставишь песни петь или сказки сказывать. Другое дело, когда «на нивах шум работ умолк». Тогда наступает короткая передышка для земледельца. Подходит время посиделок, свадеб, праздников. Тут для собирателя фольклора самая страда.

Летом Владимир Николаевич обычно приводил в порядок то, что удалось собрать осенью и зимой. В тесноватой комнатке стоял громоздкий старинный книжный шкаф с сочинениями многих писателей и, конечно, книги по этнографии, языкознанию. Добровольский выписывал немало журналов. Вместе с книгами бережно хранились лекции профессоров. Бывая в Смоленске или в другом городе, он непременно заглядывал в книжные магазины, особенно любил лавки букинистов. Из каждой поездки привозил что-то для своей библиотеки. Книжные полки пришлось надстроить до самого потолка, но все равно они вскоре были плотно заставлены. Папки с бумагами, журналы, книги, рукописи лежали на подоконнике, на полу.

Владимир Николаевич любил копаться в старых записных книжках, в папках с рукописями, как бы перебирая «трофеи», добытые в бессчётных поездках и пеших переходах.

Домашние, заглядывая в его комнату, видели Владимира Николаевича склоненным над письменным столом. У ног его, положив голову на вытянутые, лежал пес Шорох. Хозяин время от времени вставал из-за стола, наклонялся, гладил Шороха, а потом, заложив руки за спину, начинал ходить по комнате.

Нет, этнография не была для Добровольского простым занятием, обычным делом, которое можно отложить в любую минуту. Прекрасно сказал об этом в своем письме его друг П. В. Шейн: «Этнография поглотила все его нравственное существо, стала его культом, его насущной духовной пищей. Такой энтузиазм к этнографии намагнетизировал всех близких. Все они одержимы той же страстью. Все окружающие стремятся помочь ему в его занятиях. Даже маленькие дети знают про любовь отца к своей работе. Так, например, если случается, что он в чем-нибудь не угодил своему младшему сынишке, тот сейчас надуется и скажет: «Ступай, пиши свои песни».

Евдокия Тимофеевна переписывала набело подготовленные мужем материалы, ломала голову над тем, как выкроить средства на очередную фольклорную экспедицию – поездки требовали немалых расходов.

Примерно за месяц до предполагаемого путешествия Евдокия Тимофеевна освобождала одного или двух коней от хозяйственных работ и ставила их на усиленный откорм в конюшню. Поездки мужа, как правило, продолжались не меньше месяца, а для долгой дороги конь нужен добрый. Вторая забота – кучер. Надо было подобрать опытного возницу, который бы не только хорошо правил конем и ухаживал за ним, но до тонкости знал бы все привычки хозяина, заботился о нем.

Однажды Владимир Николаевич отправился в путешествие с кучером Климом. Путь их лежал через реку. Остановились на берегу в ожидании парома. Владимир Николаевич вылез из брички, подошел к крестьянам, которые толпились у своих возов, и завел с ними разговор. Улучив минутку, он незаметно доставал из кармана записную книжку и записывал меткие выражения, новые для него словечки: Добровольский всегда старался делать записи таким образом, чтобы это не мешало свободному разговору и не настораживало людей.

Время было весеннее, погода не радовала – дождливо, пробирало холодом. Но Владимир Николаевич наделся, что поездка даст хороший сбор материалов: он наметил в глухих деревнях записать рассказы старых крестьян, которые еще помнили все семейные обряды и песни, их сопровождавшие. Особенно недоставало ему записей плакальщиц на похоронах. Настоящие причитания – жемчужины народной поэзии, которые, передаваясь от поколения к поколению, отшлифовываются до совершенства.

Причалил паром, подошла очередь. Клим ввел коня с бричкой на паром. Но место оказалось неудачное – у самого края. Дернулся соседний воз – толкнул бричку. Она накренилась, и плохо завязанный вещевой мешок, где были фольклорные записи и ружье, соскользнул в воду. По весенней речной воде поплыли выпавшие из него тетради. Добровольский выхватил из рук паромщика багор и пытался подцепить им плавающую поклажу. Крестьяне помогали, как могли. Мешок удалось общими усилиями вытащить из реки, где еще плавали осколки льда. Некоторые тетради размокли, и многие записи начисто смыло. Все, кто был на пароме, выражали свое сочувствие пострадавшему. Мешок крепко привязали к бричке. С тех пор Владимир Николаевич, отправляясь в путь, прежде всего смотрел за тем, чтобы его вещи лежали в самом надежном месте, особенно если предстояла переправа.

На той стороне реки Клим снова сел на облучок, и бричка медленно потащилась по грязной дороге, поднимавшейся на отлогую гору, на вершине которой видна была деревня. От мерного покачивания Владимир Николаевич задремал, забыв о недавних огорчениях. Разбудили его тревожные звуки. Они раздавались где-то поблизости и были полны безысходной скорби. Дремоту сняло рукой. Прислушавшись, Добровольский понял, что это были причитания по усопшему. Он велел Климу остановиться и подождать его на дороге, а сам пошел на голос и вскоре неподалеку от погоста присоединился к похоронной процессии. За гробом шли вопленицы и голосили надрывно, оплакивая покойного. Они заламывали руки, закидывали их за голову, как заведено старинным ритуалом. В этот раз Добровольскому не только удалось изложить текст причитаний, но и описать сам обряд. Он не первый раз записывал причитания и знал, что у опытных воплениц на каждый случай – на смерть матери, отца, брата, мужа – свои слова.

Потом он соберет разрозненные записи и напечатает в своем этнографическом сборнике. Со страниц зазвучат не просто ритуальные тексты, а послышится живая боль семьи, которая потеряла кормильца и теперь без него хлебнет лиха. В старинных причитаниях были сегодняшнее горе: «Дружичка, моя милая дружичка, моя Андреична! Што ж ты, дружичка, моя милая, вывил, а до старысти ни довел. На каво же ты, дружичка милая, сваю пташечкой хадить па чужим углушкам Набярусь я, моя дружичка, дужа вялика горюшка!»

Слова эти, записаны в Белоруссии, звучали примерно так же и на Смоленщине, и в Калужской губернии, и в иных местах.

Нелегки были дороги этнографа, но во время своих путешествий он духовно расцветал, взбадривался, воодушевлялся. Исподволь, деликатно, без нажима заставить человека разговориться, а тем более спеть или рассказать сказку – большое искусство. Владимиру Николаевичу помогали его общительность, приветливость, чувство юмора. Но даже при таких выигрышных для собирательского дела качествах трудно было избежать сложных ситуаций. Вот что писал Добровольский П. В. Шейну:

«При записи приходится встречаться с различными трудностями. Белорус относится иначе к процессу записи, чем великорус Белорус бесконечно удивляется записям собирателя. Только когда его убедишь, он относится доверчивее»:

– Да скажи ж, панночек, прошу я тебе, что и к чаму ета?

Другой раз Владимиру Николаевичу пришлось поехать в белорусское село. Там он был первый раз, знакомых не имел, поэтому приняли его насторожено, недоверчиво. И хоть он просто и понятно объяснил, зачем приехал, но отчужденности преодолеть не удалось. По его просьбе крестьяне собирались в новой просторной хате. Расселись по лавкам, напряжено молчали, испытующе поглядывая на незваного гостя. Владимир Николаевич выложить за стол деньги на угощение и попросил:

– Соберите со всего села песельников и сказителей. Они будут петь, а я стану все записывать.

Крестьяне от денег не отказывались, но все равно шел шепоток: «Темнит нам головы этот приезжий, тень на плетень наводит». Хозяин избы послал сынишку за песельниками, но на гостя все же смотрел из-под нависших бровей угрюмо и подозрительно. Добровольский сидел с невозмутимым видом и терпеливо ждал. Вот в избу протиснулось несколько женщин. Они стали полукругом и, с любопытством глядя на гостя, ждали, что он скажет. Владимир Николаевич встал, повелительно поднял руку и произнес:

– Тихо!

Когда установилась тишина, сказал, что жители села знают хорошие старинные песни и сказы. Он записывает песни. Это нужно для науки. Просит женщин спеть. А он в долгу не останется, отблагодарит.

Слова приезжего понравились и песельникам, и всем, кто оказался в избе. Все как-то иначе посмотрели и на женщин, приготовившихся петь: стало быть, и наше село не хуже других, коли важные люди сюда приезжают за песнями. Выпрямились, постройнели песельницы, стали тесным полукругом, сложили руки на груди и запели:

На улице на широкой,

На мураве на зелёной

Ишли-брели валочейные,

Шатались, пытались

Таго села, таго двора.

Песня была старинная, длинная, про удачливого, радивого хозяина. Владимир Николаевич внимательно слушал, старательно записывал слова. А певуньи входили во вкус, одна песня как бы передавала свой огонь другой и зажигала ее. Веселые напевы сменялись грустными, протяжными. Мужики в избе сидели тихо и лишь иногда подтягивались женщинам или напоминали песню, которую те еще не успели спеть. Наконец хозяин дома махнул рукой:

– Хватит вам, бабы, гость с дороги умаялся.

Гость еще бы слушал да слушал, но возражать хозяину не стал, ибо на сей раз «добыча» была редкостно богатой: его записная книжка, как говорится, ломилась от песен. Он щедро угостил певиц и всех, кто присутствовал, ибо знал по горькому опыту: если отблагодарить только тех, кто пел, то оставшиеся без угощения начнут вредить собирателю – станут подговаривать певиц и рассказчиков, чтобы они не ходили к приезжему, – и тех могут расстроить трудно налаженное дело.

Во многих деревнях, где Добровольскому доводилось бывать, он заводил знакомство с крестьянами, и они при повторном его посещении оказывали ему всяческое содействие. Увлеченный человек, как говорил П. В. Шейн, «магнетизирует» окружающих. Таков уж закон человеческого общения: люди начинают по мере своих сил помогать энтузиасту.

Многое мог Владимир Николаевич записать и не выходя из дома. Евдокия Тимофеевна отлично знала говоры Смоленского уезда и немало диалектных слов сообщила мужу. Местные крестьяне, не дожидаясь случайной встречи, сами приходили в усадьбу – кто с припевкой, кто со сказкой, кто с поговоркой, песней.

Не раз Владимир Николаевич жалел о том, что нет у него специального музыкального образования. Он любил песню с детских лет, любил музыку – и игру на рояле, и переборы гармошек, которых тогда все больше становилось в деревнях и городах. Может, он и стал бы музыкантом (у него были способности), да нелепый случай заставил расстаться с этой надеждой: двоюродный брат, балуясь, ударил его тяжелым молотком по пальцу и выбил сустав.

Если сам не можешь записать напев, то, стало быть, надо искать помощника. И Добровольский все чаще думал о своем петербургском друге Николае Бере, с которым они близко сошлись в пору студенчества. После окончания Петербургской консерватории Н. Д. Бер занимал должность хормейстера в Московском Большом театре. Вот кого бы взять с собой в экспедицию! На настоятельные просьбы Владимира Николаевича Бер неизменно отвечал, что очень занят. Однако Добровольский был настойчив, и Николай Дмитриевич сдался.

Они отправились в путешествие по Смоленской губернии. Владимир Николаевич записывал слова песен, а Бер – музыку. За время этой поездки побывали в десятках деревень, послушали великое множество певцов и записали более пятисот народных песен.

Можно сказать, что не Владимир Николаевич выбрал свое поприще, а оно выбрало его. И темы этнографических и фольклорных поисков тоже были не случайны, не предложены кем-то, скажем научным руководителем. Нет, его дороги начинались в детстве и юности. Там истоки и его интереса к жизни цыган. Маленький Володя запомнил, как в дом к деду приходили цыгане за колядой. И Авксентий Карлович щедро одарял их хлебом, угощал и водкой по случаю праздника, а они в знак благодарности радовали хозяина пением и виртуозной игрой на скрипке.

Добровольский специально выучил цыганский язык, свободно разговаривал на нем и записывал песни, поговорки, рассказы. Однажды он услышал миф о происхождении цыган, о том, что цыгане – потомки египетских фараонов. Во время всемирного потопа уцелели египетский мальчик и девочка. Они-то и стали родоначальниками кочевого племени. Владимир Николаевич наблюдал жизнь цыган вблизи, неукоснительно следуя своему правилу – все видеть своими глазами, все слышать своими ушами. Он бывал на цыганских свадьбах, крестинах, похоронах. Он подметил, например, чем отличается цыганская изба от русской, как складывается у них взаимоотношения старших и младших, какие занятия преобладают в той или иной деревне. Ученый обнаружил, что и язык цыган неодинаков – в одной местности он лексически богаче, в другой беднее, некоторые семейства вообще говорят на смешанном цыганско-русском жаргоне. Все стороны жизни этой народности оказались в поле зрения этнографа. Это помогло ему в создании книги «Киселевские цыгане».

В 1908 году в Петербурге вышла в свет книга В. Н. Добровольского «Киселевские цыгане». В переводе на английский язык она была опубликована в Лондоне. Владимир Николаевич радовался выходу сборника своих очерков и в одном из писем так выразил отношения к нему: «в этом труде, несмотря на его недостатки, мне удалось обрисовать цыгана, его душу, его миросозерцание».

Побывав в Духовщинском уезде, Владимир Николаевич сообщил в письме А. А. Шахматову: «Недавно я заметил новую черту говора жителей северной части Духовщинского уезда, а именно – замена буквы «у» посредством буквы «ю». Например, вместо слова «нужда» говорят «нюжда»»

В другом письме Добровольский информирует своего учителя о распространении цоканья: «Местности, где были собраны мною данные, тянуться с юга Поречского уезда на расстояние более 200 верст до самого северного пункта. Цоканье замечается по всему Поречскому уезду; самое сильное цоканье замечается около с. Бородки. К Щучейскому озеру цоканье ослабевает. Замечательно заметна замена «с» на «ш».

Любопытное наблюдение Владимира Николаевича над оканьем: «Люди грамотные окают против обыкновения, оканье замечается в словах, заимствованных из святого писания; оно поддерживается среди раскольников Оканье начинается в северных уездах Смоленской губернии, а в Тверской губернии говорят уже совсем отменно». Ко многим письмам Добровольский прилагал обширный лексический материал – он щедро делился со своим наставником находками, ибо искренне считал, что А. А. Шахматов сумеет лучше использовать собранные факты для науки.

В. Н. Добровольский не был похож на тех ученых мужей – дельцов, которые, если и ведут поиск, то так сужают свое поле зрения, что замечают лишь факты и явления, пригодные для их будущей работы. Владимир Николаевич был в своих исследованиях бескорыстен истинно по-русски: он считал, что народная культура каждый день несет невосполнимые потери, ибо уходят в небытие ее носители – певцы, плясуны, сказочники, сказители, – а поэтому собирателям нельзя терять времени – все интересное, ценное надо записать, сохранить. «Дело собирателя, – писал он, – не брезгать ни одним из данных, а собрать в известной местности все факты, касающееся изучаемого вопроса».

Были в жизни Владимира Николаевича минуты, когда он упрекал самого себя за то, что отложил встречу с человеком, а потом уже было поздно. Одно из писем П. В. Шейну он заканчивает горьким признанием: «Давно ли были живы мои «баяны» – Лукерья и Скачок, а теперь они отошли в вечность и унесли с собой старину, которую я еще не успел записать от них».

Добровольский объездил не только уезды Смоленской губернии, но часто наведывался в соседние земли. Записав сказку или песню, Владимир Николаевич указывал, в какой деревне это сделано: Радошково Ельнинского уезда, Свалы Краснинского уезда, Николо-Ядреич Духовщинского, село Бочерово Юхновского, Васьковка Рославльского, Иньково Поречского, Хотьково Сычевского, Дунаево Бельского и т. д. , и т. д. На нескольких страницах не уместятся названия сел, деревень и городов, в которых этнограф встречался с крестьянами, горожанами – певцами, рассказчиками, сказочниками. Тысячу раз прав П. В. Шейн, когда говорит, что этнография стала «его культом, его насущной духовной пищей». И как все одержимые люди, Владимир Николаевич не признавал строго размеренного, подчиненного режиму труда. Он работал, подобно крестьянину, выкладываясь без остатка в пору своей страды. Из-за такой перегрузки случались переутомления, когда мучила жестокая бессонница. Об этом он пишет П. В. Шейну: «Теперь за безденежьем я уже год занимаюсь, не выходя из комнаты, корплю над обработкой материала уже собранного. Страдаю сильной бессонницей. Я тогда считаю себя счастливым, когда засну на немного. Сам не отдаю себе отчета, сплю я или нет, слышу, что делается наяву, и дремлю. Такой плохой у меня сон. Видно, сон выше песен! Не милы и песни, когда бессонница».

Но отступала хворь – и опять «песни» становились милей сна и выше забот о здоровье. Снова Владимир Николаевич в поте лица своего трудился на излюбленном поприще.

КНИГА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Бывают фразы, которые подобно искре вызывают огонь. Такие воспламеняющие слова сказал однажды П. В. Шейн молодому Добровольскому:

– Довольно вам держать свои этнографические материалы дома, пора их представить в Географическое общество.

Владимир Николаевич словно бы ждал этих слов и был рад, что они прозвучали. Через много лет в завершающем томе своего «Смоленского этнографического сборника» он вспомнит о них и воздаст должное всем, кто вдохновлял его на поиски.

В марте 1886 года Владимир Николаевич передал Русскому географическому обществу собранные им записи. Началась издательская эпопея, которая растянулась на многие годы, хотя на своем заседании видные этнографы одобрили труд смоленского фольклориста и постановили его рукописи издать.

Между этим одобрением и выходом первого тома прошло долгих пять лет. Нет, никто намерено не чинил препятствий молодому ученому, однако никто и не брался, засучив рукава, ему помогать. Владимир Николаевич не умел за себя постоять, похлопотать, повоевать. Он терпеливо ждал, когда все само собой образуется. И лишь в письмах иногда сетовал, что книги не выходят в свет. Друзья, конечно, поддерживали его, но у каждого были свои собственные заботы. Географическое общество ссылалось на скудность средств. Доля истины в этом была: ведь в те времена не существовало государственных издательств, книги выпускались в частных типографиях, и на это требовались немалые деньги. Самому автору финансировать издание было не по карману.

Наконец за подготовку сборника к выпуску взялся профессор В. И. Ламанский – председатель этнографического отделения Географического общества. Напомним, что Владимир Николаевич, будучи студентом Петербургского университета, часто бывал в доме Ламанских, где познакомился со многими известными фольклористами того времени. Но В. И. Ламанский отредактировал лишь часть рукописи (19 печатных листов) и по причине собственных срочных дел передал в мае 1890 года сборник этнографу И. Н. Половинкину, который занимался им до февраля 1891 года.

Первый том «Смоленского этнографического сборника» печатался в Петербурге, в типографии Е. Евдокимова. В коротеньком редакционном предисловии сообщалось, что предлагаемый том – это первая часть обширного этнографического сборника, «составленного неутомимым, беззаветно преданным своему делу наблюдателем и изыскателем народного быта, языков памятников народной словесности Смоленского края, членом-сотрудником императорского Географического общества В. Н. Добровольским».

Свой сборник Владимир Николаевич сопроводил заметками, которые знакомят читателя с особенностями смоленского наречия. Тут обобщено многолетние наблюдения лингвиста над говорами обширного края, куда входили не только Смоленщина и соседние губернии, но и Белоруссия. Комментарии ученого – это своеобразный волшебный ключ, отмыкающий сокровища народной словесности. Поле заметок идут «Материалы для словаря и теории ударения». Это первая заявка на будущий словарь Смоленской области.

Каждый автор думает о том, с чего начать свой сборник, какой рассказ или стихотворение поставить первым. Наверное, не зря Владимир Николаевич доверил честь «открыть» этнографический сборник Матрене Антоненковой. Ее рассказ о своей жизни – настоящее художественное произведение. Нет никакого сомнения, что если бы эта крестьянка могла получить образование, она стала бы писательницей.

Народные идеалы и чаяния были близки Владимиру Николаевичу – недаром он крестьянскими рассказами начинает книгу. Но собиратель видел в миросозерцании деревенских тружеников немало и суеверного, мистического. И хоть сам был далёк от какой-либо веры в потусторонние силы, но усердно записывал и собрал многочисленные истории о знахарях, ведьмах, колдунах. Он, как истинный ученый, не мог игнорировать устные рассказы такого рода, ибо они составляли неотъемлемую часть духовного бытия крестьян.

Немало записал Владимир Николаевич в Данькове и окрестных деревнях разных историй о кладах. В этих историях, как и в других, встречаются подлинные названия – река Хмара, села Черепово, Слобода. Эти привязка к местности как бы повышала ценность и достоверность рассказа, и для слушателей знакомые с детства речки, переселки и деревеньки словно бы заволакиваясь дымкой таинственности и волшебства.

В первый том Добровольский включил множество заговоров. Заговоры имели в среде крестьян довольно широкое распространение. Без большого преувеличения можно сказать, что они существовали на все случаи жизни. Был, скажем, заговор для человека, идущего на суд: «Кто может океан-море выпить, тот может и меня осудить и оговорить», заговоры от несправедливого обвинения, от неприятностей, неудач, от недоброжелателей, от воров. И конечно, любовные заговоры. Многие словесные формулы предназначались для того, чтобы помочь человеку в его хозяйственных и домашних делах: заговоры от падежа телят, от болезни коня и коровы, от пожара, от капустных червей и т. п. Владимир Николаевич записывал их в своем Данькове от Матрены Антоненковой, в селе Бердибяки Ельнинского уезда от старика Василия Михайлова, в селе Инькове Поречского уезда.

Многие из текстов заговоров – настоящие стихотворения в прозе. Вот как начинается заговор любовный: «Зори мои ясные, зори мои красные, полуденные и полуночные придите!» А так звучит обращение к воде: «Водица царица, красная девица я беру тебя на избавление, души моей на спасение».

Этнограф не только в точности (с полным соблюдением диалектичного произношения и местной лексики) записывал тексты заговоров, но подобно, с поистине инструктивной пунктуальностью описал и ритуалы, сопровождается работа знахаря. Тут и наговорная ключевая вода, и зерна ржи, овса, ячменя, гречихи, и красные нитки, и коренья явора и т. д.

Мы уже писали о том, что Добровольского интересовали все стороны крестьянской жизни, в том числе и народная медицина. Он подробно расспрашивал знающих людей о целебных свойствах трав, сверяя эти сведения с данными науки. В первую книгу этнографического сборника он включил травник. Здесь названо более восьмидесяти растений, которые в лечебных целях применяются на Смоленщине. Названия трав даны местные («тихоня», «расходник», «толстушки», «волосник» и др. ). Приводятся и краткие описания растений.

Социально острых или антирелигиозных сказок в сборнике немало. Владимир Николаевич прекрасно понимал, что они могли вызвать решительное возражение со стороны цензуры. Он помнил о том, как с выставки была снята картина художника В. Перова «Крестный ход в деревне», где изображен был пьяный служитель церкви. Знал он и о Собирателе фольклора революционере-демократе И. Г. Худякове, которому пришлось уничтожить свои фольклорные записи во время обыска. Чтобы антирелигиозные сказки прошли незамеченными, Добровольский поместил их порознь, среди другого материала и дал этим сказкам названия, которые замаскировали истинное содержание произведений. Эти меры предосторожности помогли счастливо обойти цензурные рогатки.

В отдельный цикл выделил В. Н. Добровольский сказки исторические. В одной из них речь идет о войне Меркурии, который спас Смоленск от нашествия Батыя. Преданье утверждает, что конь Меркурия замурован в крепостной стене. Другая сказка повествует о подвигах Ильи Муромца, третья – о богатыре Демьяне из Ельнинского уезда. Много в народе ходило сказаний, историй из жизни Петра Великого. С царем случаются необыкновенные приключения: он попадает в лапы разбойников, и его спасает от гибели простой солдат. В этой сказке разоблачается лихоимство военных чинов. В другой сказке вор спасает Петра от смерти. Петр показан как человек, который хочет узнать реальную жизнь подданных собственнолично, а не по докладам своих приближенных. С этой целью он переодевается то купцом, т ремесленником и в простой одежде идет в народ. Очень интерес случай с монахом, которого царь отправляет работать на кузницу молотобойцем, чтобы тот похудел. В этих сказках воплотилась призрачная мечта бедняков о справедливом царе, защитнике слабых и обиженных.

На выход первого тома этнографического сборника откликнулись не только такие специальные издания, как «Этнографическое обозрение», но и журналы, рассчитанные на самый широкий круг читателей. Во всех отзывах отмечалось, что подвижнический труд собирателя имеет помимо специального, филологического и общекультурного значения.

Что лучше и полнее может рассказать о человеке, чем его труд? Читая том за томом этнографический сборник и статьи Владимира Николаевича, в какой-то момент приходишь к мысли, что он написал еще одну книгу, которая не значится ни в каком каталоге. Это книга о самом себе, о буднях и праздниках собирателя, неутомимого подвижника на поприще народной словесности. Она, эта книга, строчками, отдельными заметками рассыпана по всем томам и статьям: штрихи, черточки рисуют человека, жившего в гуще народа.

Кстинные песни – это мольба роженицы, обращенные к бабке-повитухе, и суровый разговор матери с дочерью, забывшей о девичьей чести, и жанровая сценка, где действует подгулявшая кума: «Полно, кума, горелку пить, пора, кума, дитя крестить!» Добровольскому удалось найти в деревне Рудня Ельнинского уезда крестьянина Ивана Лавочкина, не только знавшего древний, языческий обычай, но и придерживавшего его: когда у жены начались родовые схватки, муж принимался стонать и так входил в свою роль, что становился белым, как полотно. Такой обычай – страдать вместе с роженицей – существовал у наших далеких предков еще в дохристианские времена. Старые люди, с которыми беседовал Добровольский, подтвердили, что обычай делить с женой ее родовые мучения в давние годы был распространен довольно широко. По этому поводу этнограф сделал такое замечание: «Как изучение какого-либо древнего обряда поясняется значение слов, тесно связанных с языческим священнодействием, так и анализ слова, в свою очередь, проливает свет на обряд или прикрепляет его к известной местности».

Подобно археологу, который по осколку восстанавливает весь предмет, этнограф по ритуалу, сохранившемуся в какой-то местности, дорисовывает всю картину исчезнувшего обряда. Особенно много загадочного в свадебных ритуалах, каждый из которых, Владимир Николаевич подробно описывает в пояснительных заметках. Собиратель не просто упоминает о том или ином событии сложного и продолжительного свадебного действа, но дословно приводит, так сказать, монологи свата, дружки, отца невесты и т. д. Если бы кто-то задумал сыграть по-старому русскую деревенскую свадьбу, он мог бы воспользоваться записями Добровольского, дающими готовый сценарий. Владимир Николаевич много раз присутствовал на сельских свадьбах. В одной из заметок он живо передал то волнующее впечатление, которое возникает у всякого при виде санного поезда: с гиком мчатся сани, звучат залихватские песни, а из деревни, где живет невеста, доносятся воинственные крики – там готовятся дать «отпор» жениховой дружине. Этнограф опубликовал и рассказ крестьянина Николая Леонова о том, как отец сватал его

Очерки свидетельствуют, что Владимир Николаевич не раз бывал на судебных заседаниях, где разбирались крестьянские тяжбы, дотошно вникал в причины раздело внутрисемейных споров из-за наследства. Он рассмотрел в своих заметках типичные конфликты, возникающие при дележе земельных наделов, скота, хозяйственного инвентаря, родительского имущества и т. д.

Добровольский избегал голословных рассуждений. Он предпочитал оперировать точными фактами, цифрами и примерами. Вот почему его очерки приобрели силу документа и могут быть надежным источником сведений для всех, кто занимается изучением крестьянского быта России конца прошлого – начала двадцатого века.

В 1894 году в Петербурге вышел третий том этнографического сборника, посвященный в основном пословицам. В книге всего лишь 137 страниц.

Примечание собирателя позволяют нам во многих случаях узнать, где были записаны пословицы. Тут и город Дмитровск Орловской губернии, и деревня Шоптово Бельского уезда. В селе Дудкине Бельского уезда, Добровольский познакомился и близко сошелся с раскольниками. В одной из пояснительных заметок он говорит, что сами они не любят этого названия. В своих пословицах раскольники высмеивают тех, кто в угоду моде носит узенькие, жиденькие усы. Про таких говорят: «Борода обрита, табаком нос забит». Раскольницы вышивают для своих женихов пояса с такими, например, надписями: «Кто не один живет на свете, имея милую в предмете, вдвоем и радость, и веселье, и легче нам терпеть беды»

Даже из этих строк видно, что Владимир Николаевич не гнался за «чистотой» жанра, то есть включал в сборник немало такого, что прямого отношения к пословицам не имел. Скажем, не причислишь к пословицам сведения о сроках посева гречихи, картофеля, ячменя, конопли Это приметы, наблюдения земледельцев, их коллективный опыт: сей гречиху, когда зацветает ольха или появиться роса на глухой крапиве. Под рубрикой «Календарь» помещены интересные заметки о русских праздниках – радунице, рождестве, колядках. Тут же приводятся и ритуальные присловья.

Мимоходом Добровольский делится с читателями своими наблюдениями над разговорным языком. Крестьяне, пожившие в городе, начинают отвыкать от деревенской речи и протяжно: «Как-то?», «Чево-ста?». Односельчане подмечают эту новизну и осуждают: дескать, стал важничать. Те, кто послужил в господских домах, начинали употреблять незнакомые словечки и говорили на особый лад, как бы подчеркивая свое превосходство.

Испокон веку отдельным людям, деревням, уездам, целыми губерниям давались прозвища. Добровольский и этот вид устной словесности не обошел своим вниманием. В сборник включены некоторые прозвища, бытовавшие тогда в народе. Известно, что смолян называли «рожками».

Записывая пословицы, Владимир Николаевич стремился дать наиболее полную картину бытования крылатых выражений. В книгу включены пословицы, которые можно встретить в любом уголке России: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». А рядом – поговорки, встречавшиеся в данной местности. Например, в Бельском уезде он записал такое выражение: «Куст много за водопой берёт». Тут дается такое пояснение: речь идет об узких лесных дорогах – куст вытаскивает много сена из саней.

Четвертый том вышел в 1903 году в Москве. В предисловии Добровольский писал: «Не могу не выразить моей глубокой благодарности тем учреждениям и лицам, которые не дали мне заглохнуть в провинциальной глуши и поддерживали во мне заглохнуть в провинциальной глуши и поддерживали во мне энергию в работе на излюбленном поприще, и в особенности из петербургских ученых – академиках В. И. Ламанскому и А. А. Шахматову».

Редактировал том этнограф Н. А. Янчук. Он сделал необходимые примечания к разделам, составил (с помощью автора) словарь малопонятных местных слов, без которого возникли бы затруднения при чтении.

Первые страницы книги посвящены описанию игрищ. Владимир Николаевич указывает, где он узнал о них: в Данькове, в Свалах, в Шиловичах. Трудно даже приблизительно сказать, когда появились эти народные действа.

После описания игрищ идут песни. Их в сборнике более 1500. Добровольский расположил песни в зависимости от принадлежности к празднику и теме: «Колядные», «Масленичные», «Веснянки», «Жнивные», «Пирушечные», и др. Конечно, такое деление условно, но оно отражает сюжет и атмосферу того или иного праздника: ведь, скажем, колядные песни часто привязаны к местности, к реальным людям, о которых кое-что можно узнать из колядок. Вот, например, девушки, собравшись на посиделки, поют о том, как бы они поделили «быка» среди своих деревенских жителей:

Ивановым – рожки – живут у дорожки,

Кравченковым – ребра – их девушки дробны,

Андреевым – око – глядит в чарку глубоко,

Егоровым – требух – он у речки протух,

Антоновым – кишки – их двор без накрышки,

Маркиным – почки – у них гладки дочки.

Владимир Николаевич записал в Данькове песню, в которой прославляются жители этого села: «Ах, там мужики да богатые, все богатые, таровитые: сынов женят, пиво варят, а дочек отдают – меды варят». В другой песне, услышанной собирателем в деревне Долгие Нивы Краснинского уезда, порицаются жители соседней деревни: «Старые бабы – все табашнички».

Мы уже отмечали, что Добровольский стремился к тому, чтобы не только записать фольклорные произведение, но и рассказать о той среде, в которой оно бытует, сообщить какие-то дополнительные сведения, помогающие глубже понять народное творчество. Перед текстами песен-веснянок Владимир Николаевич публикует очерк, из которого читатели многое узнают о птицах, обитающих в наших краях. Деревенский люд немало накопил интересных наблюдений за жизнью птиц. Он как бы перевел на человеческий язык звуки птичьих голосов. Невнятное бормотание тетерева по весне означает как бы вот что: «Продам шубу, продам шубу – куплю балахон!»

Наверно, не случайно Владимир Николаевич выделил в особую группу посиделочные песни. На вечернюю беседу собиралась, конечно, прежде всего молодежь, которой хотелось повеселиться, поозорничать, пошутить.

Песня – биография народа, его судьба. Все, что он пережил за долгие столетия своей исторической жизни, отразилось в слове. Владимир Николаевич выстроил песни исторического содержания таким образом, что они дают представление о событиях далекого ордынского нашествия и о сравнительно недавних баталиях Крымской кампании.

Включил Владимир Николаевич в сборник целый цикл духовных стихов. Это пространственные истории религиозного содержания об Алексее – божьем человеке, о святых Борисе и Глебе и т. п. Созданы они в духовной среде и пропагандируют церковные постулаты.

Путешествую по селам и деревням, Добровольский беседовал не только с взрослыми жителями, но и любил разговаривать и с ребятишками, слушать их считалки, дразнилки, наблюдал за детскими играми. Он дотошно вникал в правила игр, подробно описывал их, а позднее включил эти материалы в четвертый том этнографического сборника.

С 1894 по 1903 год, то есть девять лет, ждал Владимир Николаевич выхода завершающего, четвертого, тома этнографического сборника. Но эти, как и другие, годы не были временем пассивного ожидания. Добровольский продолжал этнографические поиски и о своих находках рассказывал в статьях и очерках. Более двадцати лет он активно сотрудничал в журнале отделения этнографии Русского географического общества «Народные сказания о самоубийцах», «Киселевские цыгане», «Образцы говора Жиздринского уезда Калужской губернии», «Смерть, похороны и причитания», «Загадки, записанные в Смоленском уезде», «Нечистая сила в народных верованиях» и др.

Работа смоленского этнографа публиковались и в журнале «Этнографическое обозрение», с которым он был связан со студенческих лет. Там появились его статьи «Звукоподражания в народном языке и в народной поэзии», «Значение народных праздников», «Свечи», «Суеверия относительно волков», «Кросна» и т. п. Ряд статей был напечатан в «Известиях отделения русского языка и словесности Академии наук». Одна из крупных его работ – «Обряды и поверья, относящиеся к домашним и полевым работам крестьян Смоленской губернии» – была включена в сборник «Памятная книга Смоленской губернии на 1909 год». А в 1914 году вышел в свет «Смоленский областной словарь», который стал как бы последней страницей книги длиною в целую жизнь.

Четыре этнографических сборника явились краеугольными камнями для «Смоленского областного словаря». Владимир Николаевич в предисловии к словарю говорит, что брал материал из своих же работ и работ других авторов.

Так прослеживается жизнь слова в разговорной речи, в творчестве, в быту. Вот почему в такой словарь не просто заглядываешь, как в справочное издание, нет, его читаешь, точно превосходное художественное произведение.

ПРИ ИСПОЛНЕНИИ ОБЯЗАННОСТЕЙ

Вознаграждения и субсидии от Академии наук и Географического общества были редки, поэтому материальные затруднения заставляли Добровольского искать постоянную службу. «Хлопотал я себе место инспектора народных училищ, – пишет он академику Залеману, – но мне, по русской пословице, не отказывают, но и не приказывают».

Казалось бы, такого маститого ученого, как Владимир Николаевич, должны были с поклонами зазывать на ниву просвещения. Ларчик открывается просто: губернское начальство считало Добровольского неблагонадежным человеком, который якшается с простым народом, записывает и публикует песни и сказки, далекие от канонов верноподданничества и благорасположения к престолу.

Однажды в Даньково по поручению губернатора прикатил пристав. Пыхтя и отдуваюсь, он вошел в дом. Не остановившись в передней, не снимая галош, шинели и форменной фуражки, полицейский чин прошел тяжелыми шагами через столовую, проходную спальню Анастасии Тимофеевны прямо в зал.

Гость плюхнулся на диван и, достав платок, начал громко сморкаться. Вскоре в зал вошла Анастасия Тимофеевна и, поздоровавшись, спросила, что нужно приезжему. Пристав ответил, что ожидает хозяина дома.

– Так он дней десять в отъезде, и когда точно вернется – точно сказать нельзя.

С раздражением поднявшись с дивана, пристав сказал, что господина Добровольского требует к себе губернатор. Оставив записку на имя Владимира Николаевича, полицейский чин удалился.

Прибыв домой, Владимир Николаевич поехал по вызову и пробыл в Смоленске два дня. Вернулся он грустный и расстроенный. И, по привычке заложив руки за спину, стал нервно расхаживать по комнате. В постоянной службе ему отказали, хотя вакантные должности были.

Только благодаря покровительству профессора Миллера в 1902 году Владимиру Николаевичу удалось получить место инспектора народных училищ в Рязанской губернии. С 6 марта Добровольский приступил к исполнению обязанностей. В архиве сохранился документ, какой сейчас мы называем карточкой по учету кадров. А в те времена название было длинное: «Формулярный список о службе инспектора народных училищ Рязанской губернии 7-го участка состоящего в 6 классе, Владимира Николаевича Добровольского».

Из этой официальной бумаги мы узнаем, что инспектор ни в каких походах против неприятеля участия не принимал, никаким наказаниям не подвергался и за все время своей службы в отпуске не был. Кроме того, сообщается, что с 7 января 1883 года по 1 марта 1902 года он находился в отставке без награждения чином. Итак, после девятнадцатилетней вольной жизни опять пришлось надевать служебный хомут. Добровольский согласился работать в Рязанской губернии, вдалеке от семьи, потому что материально его это устраивало. Он получал в год 900 рублей жалованья. Кроме того, выдавалось 500 рублей разъездных, 400 рублей квартирных и 200 рублей на канцелярские расходы. Всего – 2000 рублей. Таков был бюджет инспектора народных училищ. Если учесть, что в те годы квалифицированный рабочий получал 20-25 рублей в месяц, то, можно сказать, условия были более чем сносные.

Годовые отчеты, который писал Владимир Николаевич, и воспоминания учителей-современиков говорят, что он заботился о строительстве новых школ, об оснащении учебных заведений наглядными пособиями, лабораторным оборудованием и т. д. Приезжая в школы, спрашивал:

– Покажите-ка, как вы занимаетесь садоводством и огородничеством?

На экзамене Владимир Николаевич был простым только гостем, а учителя ставил в положение хозяина. Между тем как другие инспектора делали наоборот, совершенно отстраняя учителя от участия в проверке знаний своих питомцев. Добровольский задавал вопросы ученикам просто, ясно и понятно. Объезжая свой участок, он не прекращал свое деятельности по изучению народного быта Зная пристрастия Владимир Николаевича к этнографам, учителя иногда злоупотребляли этим, в особенности, если не все благополучно обстояло в школе.

Инспектор действительно, как сказал поэт, был «искателем живой воды». И под его влиянием учителя и школьники становились своеобразными участниками фольклорной экспедиции: с трогательным усердием они записывали от своих односельчан поговорки, загадки, песни и были рады, когда Владимир Николаевич благодарил их за помощь.

К рыленковскому определению «Он числился инспектором училищ, а был искателем живой воды» можно добавить, что Владимир Николаевич был защитником памятников старины и самой природы. Когда в Смоленске в 1908 году создавалось «Общество изучения Смоленской губернии», мы видим Добровольского в числе основателей. И был он не почетным его членом, а работающим.

Добровольский выступал с интересными сообщениями о белке-летяге, о бобре, который был пойман рыбаками в Хмаре и некоторое время жил в неволе. Не терпя ни в чем легковесного любопытства, Владимир Николаевич даже в разговоре о бобрах углубляется, как принято говорить в глубину вопроса. Он перечитывает древние летописи, исторические труды, выуживая в них самые различные сведения о бобрах и охоте на них. Читатель получил истинно научное исследование под названием «Бобр на Смоленской земле по летописным, археологическим и современным данным». Этот очерк был напечатан в «Смоленской старине» в 1916 году. Пора была трудная. Шла первая мировая война. Деревни обезлюдели – во многих дворах не осталось мужиков-работников. Из-за бескормицы и неурожая в 1914 году крестьяне продали половину лошадей, сократилось и поголовье коров. Хлеб неслыханно вздорожал: пуд ржаной муки стоил 1р. 40 коп. вместо 25-30 коп. Разъезжая по делам службы, Владимир Николаевич не мог привыкнуть к тому, что многие деревни расползлись по хуторам – крестьяне выделились «на отрубах».

Губернские газеты длинными колонками печатали список убитых, пропавших без вести и раненых. Тут уж было не до песен, не до посиделок. Горе не обошло стороной и семью Добровольских: на фронте погиб сын Владимира Николаевича.

Добровольскому уже было за шестьдесят, когда совершилась Октябрьская революция. Принадлежа по рождению дворянскому сословию, Владимир Николаевич был представителем трудовой интеллигенции. Это резко отделяло его от тех, кто жил только эгоистическими интересами своего класса, панически боясь утратить сословные привилегии. Добровольский спокойно отнесся к национализации поместий, барских особняков (в некоторых из них поселились дети войны – беспризорники, которых взяла под свою опеку новая власть).

Весной 1918 года военный комиссариат задумал открыть для бойцов Красной Армии общеобразовательные курсы. Поручили это дело профессору Архангельскому. Тогда он обратился к коллегам – ученым, педагогам с предложением преподавать на курсах. Одним из первых откликнулся Добровольский. Он немедленно засел за составление программы. Владимир Николаевич был человек порывистый, нетерпеливый. Ему хотелось поскорее взяться за дело. Он все спрашивал:

– Когда же приступим к занятиям?

Между тем все шло на лад. В учебных заведениях Смоленска подобрали сорок две классные комнаты. Из Москвы привезли наглядные пособия. Более ста преподавателей готовы были к встрече со своими учениками.

Перед Владимиром Николаевичем сидели те самые крестьянские дети, одетые в солдатские гимнастерки, те ребята, о просвещении которых он хлопотал, работая инспектором народных училищ. Он смотрел в ждущие глаза и волновался, словно на первом своем уроке. Говорил о языке, о том, как народ на протяжении веков творит его, обогащает, обновляет.

Все, кому посчастливилось слушать лекции Добровольского, единодушно говорят, что он творил их на глазах у слушателей. Нет, он, конечно, выдерживал план и тему, но был совсем не похож на тех ученых «дятлов», которые, взойдя на кафедру, монотонно читают текст, вперившись взглядом в свои записи. Владимир Николаевич начинал тихим голосом, иногда даже сбивчиво, по ходу своего рассказа воодушевлялся – ведь он говорил о том, что любил, чему посвятил всю свою жизнь, – о народной словесности. И тогда сходил с кафедры, расхаживал из угла в угол, то поднимал руки, то закладывал их за спину. То стоял боком к аудитории, то вообще на мгновение поворачивался спиной. Это было творчество – и все, кто слушал его, становились соучастниками. Темно – карие глаза лектора сверкали восторгом, развевалась широкая борода. Он был в эти минуты похож на сказочного богатыря.

Архангельский свидетельствуют, что красноармейцы жадно слушали Добровольского. Может быть, не все было понятно, но одно понимал каждый – то, о чем говорит профессор, важно, дорого – это нужно обязательно знать. То ли от духоты, то ли от напряжений умственной работы у некоторых бойцов выступает пот на лице. Два часа идет лекция, но Владимиру Николаевичу удается удерживать внимание своих слушателей. Его провожают из аудитории восторженные и признательные взгляды.

Так день за днем встречался он с красноармейцами. Рассказывал им о русской поэзии, о народном творчестве, о возникновении театра. Все шло хорошо – и вдруг

Расстроенный Архангельский пришел в дом Добровольского и, как говорится, прямо с порога ошарашил его неприятной вестью:

– Курсов больше нет.

Это известие потрясло Владимира Николаевича. Ему нравились занятия, он усердно готовился к каждой лекции, нашел, казалось ему, нужный стиль в общении с аудиторией – и все напрасно.

Добровольский прекрасно понимал, что новое общество не может обойтись без науки, без знаний. Не может быть такого, чтобы людям вдруг стали не нужны поэзия Пушкина, трагедия Шекспира, музыка Глинки. Не должно этого быть!

Его пригласили читать лекции по истории театра в Витебск, он вел курс в Смоленском отделении Московского археологического института. Со студентами Добровольский довольно быстро нашел общий язык. Владимир Николаевич охотно задерживался в аудитории, когда после лекции его окружали слушатели и засыпали вопросами.

Мысли о новых поисках, поездках не покидают Добровольского.

«Живу в Смоленске, читаю лекции». Миром и благополучием веет от этих слов. Между тем весна двадцатого года была трудной. Губернская газета печатала на первой полосе оперативные сводки с фронтов гражданской войны. Продолжал грохотать и кровоточить Западный фронт, штаб которого находился в Смоленске.

Творческий поиск Добровольского не прерывался. Он не упускал случая остановить на улице знакомого и затеять с ним беседу, внимательно вслушиваясь в речь. Иной раз просил собеседника:

– Повторите, как вы сказали?

Тех, кто не знал его близко, смущала эта настойчивая, всепоглощающая ловля новых слов. Жизнь его была одной бесконечной этнографической экспедицией.

Узнав о появлении в России звукозаписывающих аппаратов, он не успокоился до тех пор, пока не приобрел такой аппарат. Это был фонограф, изобретенный Эдисоном, – прадедушка наших магнитофонов.

В начале 1920 года возвратился с войны сын Добровольских – Владимир Владимирович, которому шел тридцать третий год. Но радость этой встречи вскоре была омрачена тяжким горем.

Однажды рано утром, как вспоминает коллега Добровольского В. П. Лапчинский, постучал к нему в дом Владимир Николаевич:

– Жена умерла!

Больше он ни слова ни произнес и вышел. В глазах его была такая боль и тоска, что хозяин дома ничего не мог сказать в утешение. Да и чем можно успокоить человека в такую минуту? Владимир Николаевич ходил потерянный и повторял одну фразу: «Если бы я тут умер, на этом самом месте».

Евдокия Тимофеевна, умершая 29 марта 1920 года, была верной и надежной помощницей в научных занятиях мужа. Сорок лет они прожили вместе, вырастили и воспитали восемь детей, вывели их в люди.

После кончины жены Владимир Николаевич погрузился в состояние какой-то отрешенности. В. П. Лапчинскому он признался:

– Внушаю себе смерть, а она не приходит.

А потом засобирался в дорогу, объясняя домашним свой отъезд так:

– Надо голову в порядок привести.

Дорога не раз выручала его в трудные дни. В пути нисходило на душу успокоение, отвеивались тревоги и заботы. Была у него и рабочая: побывать в тех местах, где жил гусляр и певец Колосов. Он уложил в свой дорожный мешок самые необходимые книги, рукописи – стало быть, собирался поработать в деревне, отойти душой от только что пережитого. Без Евдокии Тимофеевны он чувствовал себя одиноким на белом свете: она была самым близким человеком.

Вышел Владимир Николаевич из Смоленска пешком вместе с сыном Алексеем. За день они успели дойти до деревни Замятлино, где и остановились на ночлег. Там застали прудковских коммунаров, которые на подводе возвращались из Смоленска домой. Крестьяне давно и хорошо знали Добровольского и предложили ему ехать с ними. Хоть стоял май, но было довольно холодно, и Владимиру Николаевичу дали овчинный тулуп. Устроившись с Алексеем на мешках с зерном, они продолжали путь в месте с коммунарами. Где-то, примерно в 25 километрах от Смоленска, прозвучали из кустов два выстрела. Одним из них был сражен наповал Владимир Николаевич Добровольский.

Суховатый милицейский рапорт ничего не поясняет в этом загадочном убийстве: «в ночь с 7 на 8 сего мая на коммунаров Прудковского сельскохозяйственной коммуны, ехавших на подводе из Смоленска и везших 19 пудов пшеницы, напали неизвестные бандиты, произвели два выстрела и убили ехавшего с коммунарами бывшего помещика села Данькова Прудковской волости Владимира Николаевича Добровольского». В то время по уездам, как волчьи стаи, рыскали бандиты, совершали нападения, грабили. В данном случае никакого ограбления не было, хотя коммунары везли хлеб. Скорее всего, это была расправа.

Коллеги-краеведы не забывали о своем знатном земляке. В 1926 году В. В. Дмитриев опубликовал в «Рабочем пути» статью «О жизни и работе В. Н. Добровольского», а в 1930 году в Смоленском книжном издательстве вышел краткий биографический очерк «В. Н. Добровольский» того же автора. В нем всего 16 страниц, да и тираж более чем скромный – 500 экземпляров; брошюра со дня своего появления стала библиографической редкостью.

ИСКАТЕЛЬ ЖИВОЙ ВОДЫ

Памяти В. Н. Добровольского

С тех пор, как в детстве с песней повстречался,

Он край смоленский исходил пешком.

Всю жизнь косилось на него начальство,

А сослуживцы звали чудаком.

Слова, как звезды, для него лучились

И наливались соком, как плоды.

Он числился инспектором училищ,

А был искателем живой воды.

В пути минуя барские усадьбы,

Давным-давно невежею сочтён,

Не сторонился он крестьянской свадьбы,

Не обходил крестин и похорон.

Вникал он в смысл и небыли и были,

Хозяин в сказке больше, чем в дому,

И лучшими приятелями были

Мирские люди добрые ему.

И хоть не раз сдавало сердце,

Он все вмещал, на праздник жизни зван:

И тайные приметы земледельца,

И говор непоседливых цыган.

Меняются и нравы и природа,

Но мы откроем пожелтевший том

И в мир заветных чаяний народа

Дорогой зачарованной войдем! (1963год).

Сделав этот реферат и исследования – мы ответили на вопрос о том, зачем мы его проводим.

Изучив и составив характеристику жизнедеятельности знаменитого этнографа – Владимира Николаевича Добровольского, уроженца земли починковской, Смоленской области.

Тема, которую мы исследовали, описана в различных литературных источниках, с которыми мы познакомился. Я начинал со справочников и энциклопедий. Они дают точную, но очень краткую информацию. Фильмы и телепередачи о жизни и деятельности - Владимира Николаевича Добровольского, нам посмотреть не удалось. В Интернете данных и материалов не опубликовано. Мы консультировались и использовали материалы члена союза писателей, ответственного секретаря редакции газеты «Сельская новь» Починковского района, Смоленской области – Василия Дмитриевича Савченкова, он и представил нам уникальные материалы и фотографии.

Задачи исследования уточняют цель. Главными задачами в нашей работе мы решили:

- Познали жизнь известного русского этнографа В. Н. Добровольского;

- Расширили знания по заинтересовавшей нас теме;

- Сформировали ответственность, деловитость, готовность преодолевать трудности, потребность самостоятельно пополнять знаний, заниматься самообразованием;

- Совершенствовали навыки работы с компьютером;

- Стремление целенаправленно пользоваться научно-популярной и – справочной литературой, словарями, энциклопедиями.