Ачитская детская школа искусств

Кто не испытал ощущения, когда грудь захватывает от необозримых просторов лугов, и полей! Кто не замирал, не в силах преодолеть чувство восторга, перед видом заснеженных вершин Кавказа или внезапно раскрывшегося глубокого горного ущелья! Наконец, море – бескрайнее, спокойное или вздымающее свои валы, яростно обрушивающее их о берег!

Эти чувства человек испытывал и испытывает.

Наиболее ярко, однако, чувство красоты проявляется в человеческом обществе – как в поступках людей, так и в предметах, созданных их руками. История человечества изобилует такими примерами. Подвиг трёхсот спартанцев и 28 героев-панфиловцев, - всё это такие минуты в жизни человечества, когда человеческий дух как бы переходит свои пределы, порождает и людей, и поступки несравнимой ни с чем красоты.

Все эти взлёты духа можно видеть в труде человека, в пирамидах древних инков или Парфеноне, в готическом соборе или церкви Покрова на Нерли, в шпиле Адмиралтейства или силуэте Московского университета.

Какую же особенность, сторону, грань прекрасного выделяет понятие красота? Прежде всего, уже по смыслу слова видно, что перед нами что-то «возвышенное» над другими предметами и явлениями и потому, естественно, пробуждающее в нас соответствующие чувства. Ошибочно думать, однако, что красота – очень простое понятие. Например, многие современные дома – прямоугольники, не столько радуют человека, сколько придавливают его к земле своим однообразием и прозаичностью. Звезды в небе – пожалуй, наиболее яркий пример красоты в природе.

Долго ль впитывать мне мерцание ваше,

Синего неба пытливые очи?

Долго ль чуять, что выше и краше

Вас ничего нет во храмине ночи?.

(Фет, стихотворение «Угасшим звездам)

Раскрыть многообразие красоты в искусстве.

В чем же особенность скульптуры? Скульптуре подвластны тончайшие движения человеческой души. Она способна передать характер и внутренний мир человека, выразить его своеобразие и неповторимость. Помедлим еще минуту, дабы поразмышлять над возможностями этого удивительного вида искусства, «каменосечного», как говаривали в старину.

Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе,

Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и крушенье,

Лить жеребцов из бронзы гудящей, с ноздрями как розы,

И быков, у которых вздыхают острые ребра.

Веки тяжелые каменных женщин не дают мне покоя

(П. Васильев. «Быть мастером»)

Красота бывает броская, яркая, и бывает другая, не привлекающая своей яркостью. Красота многообразна, как сама жизнь.

Вот статуя Давида работы Микеланджело. Как прекрасен юноша, изображённый скульптором! Красиво мужественное, вдохновенное лицо, совершенны все его черты: большие выразительные глаза, прямой нос, чётко очерчены губы. Атлетическая фигура поражает одновременно спокойствием и стремительностью. Кажется, ещё секунда – рывок, и зажатый в руке камень молнией полетит в цель. Статуя, несмотря на колоссальные размеры, легка, как будто художник создал её единым дыханием, так безукоризненно точны её пропорции. Каждый увидит, как прекрасно это произведение искусства, как прекрасен был человек, послуживший моделью скульптору.

Согласно библейскому мифу, мальчик Давид победил великана Голиафа, убив его пущенным из пращи камнем. Эта героическая сказка неоднократно вдохновляла флорентийских скульпторов, предшественников Микеланджело. Так Донателло героизировал Давида, изобразив его обнажённым по античному образцу мальчиком и украсив его шляпу лавровым венком. Вероккио представил Давида также мальчиком, но в доспехах и с мечом в руках, которым он отрубил голову Голиафа. И Донателло, и Вероккио выбрали момент уже после победы Давида. Микеланджело порывает с этой традицией. Его Давид – не маленький мальчик, а юноша – гигант, и изображён он не после победы, а перед битвой, когда собраны все силы, когда максимально напряжена воля. Это не торжествующий победитель, а борец, готовящийся к решительной борьбе.

Создать свой мифический образ Давида Микеланджело помогала Библия. В Книге Царств Библии Давида говорит: «Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь, и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его: и если он бросался на меня, то я брал его за космы и поражал его и умерщвлял его. И льва и медведя убивал раб твой». Разве есть ещё в Библии подвиг силы и отваги величавее этого? Юноша, без оружия и брони, преследует могучих зверей, хватает их и душит голыми руками.

Во Флоренции Давида изображали юным, его милое лицо, - нечто среднее между мужчиной и женщиной. Разве мог такой слабый мальчик задушить льва и медведя, а тем более убить Голиафа. Почему лучшие художники Флоренции изображали Давида или нежным юношей, или выхоленным и разнаряженным модником? Разве они знали лишь одно описание Давида: «он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом!», - и не читали про него ничего больше?

Давид был мужчиной! Он совершал эти подвиги ещё до того, как его избрал Господь. Всё, чего он достиг, он достиг один, обязанный только своему великому сердцу и могучим рукам. Что этому юноше Голиаф, если он смотрел в глаза львам и медведям, и побеждал их в честном поединке?

Микеланджело спрашивал себя: «Какие чувства владели Давидом в минуты победы? Волновала ли его слава? Думал ли он о почестях и награде? Ощущал ли себя самым великим и сильным человеком на свете?. » пустые никчёмные чувства, - Микеланджело даже не мог заставить свой карандаш передать их. Он не хотел высекать из мрамора портрет какого-то одного, определённого человека, он стремился показать человека, в котором бог совместил множество людей, всех тех, кто от начала времён отваживался сражаться за свободу.

Вот такого Давида ему надо было изваять. Давида в решительную минуту, когда он готовился ринуться в битву, ещё храня на лице следы – страха, неуверенности, отвращение, сомнений: надо было показать человека, который замыслил проложить среди холмов Иерусалима свой собственный путь, человека, не заботящегося ни о победном блеске оружия, ни о богатых наградах за подвиг.

Микеланджело работал над скульптурой под палящим солнцем и впитывал в себя его силу. В статуе не могло быть ни одной невыразительной, несовершенной детали. Микеланджело никогда не понимал, почему сталь неправильно изображают у человека половые органыЕсли Господь сотворил человека, как согласно Библии, он сотворил Адама, то разве создал бы он воспроизводящие органы такими, чтобы их требовалось прятать, считать чем-то нечистым? Может быть, люди сами извратили тут всякий смысл, как они умудрились извратить многое на земле. Скульптор сделает презренное богоподобным. «У искусства есть враг, и имя ему – невежество». Люди будут кидать камни в Давида, потому, что тот голый, бесстыдно изваян».

И вот Давид был установлен у подножия лестницы дворца, лицом к площади. Автору было всего 25 лет, когда он начал работать над своим творением. Прошло четыре года. Микеланджело взобрался на пьедестал и стал срывать бумажки, читая одну за другой:

«Мы стали вновь уважать себя».

«Мы горды от того, что мы флорентийцы».

«Как величествен человек!».

«Пусть никто не говорит мне, что человек подл и низок; человек – самое гордое создание на земле».

«Ты создал то, что можно назвать красотой».

«Браво!». Микеланджело никогда не чувствовал такого человеческого взаимопонимания и единства, какие были в эту минуту.

И дорог нам лишь узнаванья миг

Человеческое взаимопонимание и единство!

Быть человеком – это высочайший труд. Смотреть и видеть трудно. Надо научиться. И как каждая наука так просто не даётся, так и видение и слышание с папироской не одолеешь.

Смотреть и видеть

Чтобы стоять, забывшись перед картиной или слушать музыку не дыша, нужен большой труд. Смотреть картину – не просто рассматривать блики, лица, тени. Это всегда диалог. Он становится интересным только тогда, когда мы готовы разговаривать, когда понимаем язык, на котором с нами говорят. Как-то в Москве, в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина открылась выставка «Шедевры Дрезденской галереи». Возле «Сикстинской Мадонны» Рафаэля стояло много людей – смотрели, о чём-то говорили И неожиданно громко, как бы рассекая толпу, чей-то голос возмутился: «Нет, я вот одного понять не могу Стоят вокруг, полно народу. А что толпятся?. Ну что в ней особенного?! Босиком, растрёпанная»

Монолог прервала Фаина Раневская: «Молодой человек, эта дама так долго пленяла лучшие умы человечества, что она вполне может выбирать сама кому ей нравиться, а кому нет!».

Мы хотим научиться понимать искусство, но прежде надо понять; понимание невозможно без уважения.

Научиться быть внимательным, уметь уважать другую, не похожую на нашу жизнь – вот что делает человека человеком, возвышает его и, конечно, умение доброжелательно прислушиваться к чужой душе сделает нас богаче, и мудрее.

Что настораживает в людях? Необычайная лёгкость суждений. Искусство не камень, который каждый может поднять на дороге и подбросить Здесь свои законы и свои исключения. И чтобы судить о них, надо знать, нужно иметь определённую направленность внимание. Самые высокие и сложные явления искусства одинаково могут захватить людей, находящихся на разных ступенях своего интеллектуального развития.

Анализ произведения искусства – сложная вещь. Но он необходим, если хотим понять искусство. Образование может стать плодотворным, если мы сумеем сочетать два разных пути: от общего к частному и от частного к общему, и оба эти пути приведут нас к одной цели – к всестороннему пониманию искусства во всех его взаимоотношениях с жизнью.

Читая дневники, письма, воспоминания людей, мы узнаём не просто художника, мы узнаём человека. Время соединят нас. Он стал нам ближе – он нас волнует, смешит, огорчает. Мы взволнованы тем, что взволновало его. Пытаемся понять его. О чём он думал? Что тревожило его, что заставляло страдать? Вот и меня огорчило познание некоторых фактов при работе над рефератом.

Как мог Леонардо да Винчи уничижительно отзываться о скульптуре, презирать ваяние по мрамору, считать его искусством низшего сорта, уделом простых ремесленников, механическим искусством, менее интеллектуальным, чем живопись. «Нет, нет, я никогда не буду ваять из мрамора. Эта работа вгоняет человека в пот и изнуряет всё его тело. Ваятель по мрамору заканчивает свой рабочий день, весь запачканный, будто штукатур или булочник, ноздри его забиты пылью, волосы, лицо усыпаны крошкой и щебнем, одежда насквозь провоняла. Занимаясь живописью, я надеваю свои красивейшие одежды. По вечерам я заканчиваю работу таким же безупречным чистым и свежим, как её начал Я утончённый человек. Скульптура же существует для мастеровых».

Слушая эти слова, Микеланджело охватило желание подойти к Леонардо и ударить в прекрасное лицо крепким кулаком скульптора, чьё ремесло этот человек презирает. Придёт время, и Микеланджело заставит глубоко раскаяться Леонардо да Винчи в своих словах.

Мы замираем перед творением Микеланджело, охваченные величием мифического героя. Нам такое не дано. Остается только восхищаться и бережно хранить увиденное в своей памяти.

Мир красоты

Красота. Не каждый человек замечает её. Один наслаждается красотой природы, людей, красотой скульптуры, живописи, музыки. А другие не замечают этого богатства или видят только его часть. Но для тех, кто лучше видит и понимает красоту, жизнь становится интереснее, духовно богаче.

Уже давно символом красоты стали скульптурный портрет царицы Нефертити и статуя богини Венеры. Мы не знаем, кто послужил натурой для скульптора, когда он создавал Венеру. Может кто-то позировал, а может собирательный образ, а может и то и другое. А вот про Нефертити известно, что она жила; кем была, а скульптор передал её облик. Она была очень красива, но кто знал о ней, о её красоте, в наше время. О деяниях её мужа, египетского фараона, написали историки. И в документах мелькнула запись о том, что у него была очень красивая и умная жена.

Кто бы знал о Нефертити, если бы скульптор не запечатлел её образ: её красоту, внутренний свет. Он сделал её бессмертной. Археолог Борхордт, нашедший во время раскопок портрет Нефертити, записал в дневнике: - «Описывать бесполезно – смотреть!»

Искусство делает красоту вечной, заставляет жить в веках, заставляет нас рядом с красотой быть лучше, красивее. Учит видеть и понимать прекрасное.

Увидев красоту на полотнах художников, в статуях скульпторов, в образах созданных артистами, мы потом встречаем её в жизни и узнаём её.

Эти гордые лбы винчианских мадонн

Я встречал не однажды у русских крестьянок,

У Рязанских молодок, согбенных трудом,

На току молотящих снопы спозаранок.

У вихрастых мальчишек, что ловят грачей

И несут в рукавах полушубка отцова,

Я видал эти синие звёзды очей,

Что глядят с вдохновенных к а р т и н В а с н е ц о в а.

(Дмитрий Кудрин)

Искусство! С ним связанно столько восторгов и проклятий, драм и загадок, обретённого потерянного счастья.

На языке многих народов слово это означает мастерство, умение.

О любом изделии человека, будь то хороший табурет или красиво сделанный хирургом шов, можно сказать: «Настоящее искусство!»

А что же такое искусство вообще? Со школы мы помним историю крестьянина Якима из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

С ним случай был: картиночек

Он сыну накупил,

Развесил их по стеночкам

И сам не меньше мальчика

Любил на них смотреть.

А потом случился пожар и Якимушка, вместо того, чтобы вынести деньги, стал спасать картиночки. Это пахарь Яким спасал искусство.

А сколько образованных людей жертвовали многим ради искусства. Русский художник Иванов свою картину «Явление Христа народу» писал 20 лет. Что заставляло его выполнять этот труд? А Репин работал до усыхания руки. Видимо какая-то сила есть в искусстве, которой подчиняются и в которой нуждаются люди. Зачем человеку искусство? Почему оно возникло и не исчезает? Можно попробовать ответить так: искусство приносит радость. Оно нам что-то сообщает, даёт знание о человеке и человеческой деятельности. А пейзаж? В чем его притягательная сила, ведь там человека, как правило, не изображают.

Образ природы на полотнах Шишкина – это не изображение леса, не картина деловой древесины, а образ матери-природы, к которой человек приникает в минуты горя. В картинах Шишкина зрители «прочитывают» и звуки, и ароматы, как будто эти картины представляют собой своего рода гербарий, только выполненный не из засушенных цветов и трав, а из целого леса, который художник волшебным образом «уволок целиком из натуры», как однажды выразился Ф. А. Васильев. «Вот он, наш смолистый, задумчивый красавец – сосновый лес, с его степенным шумом, смолистым ароматом право, остановясь перед этою картиной, замечтаешься». В «Старом валежнике» Шишкин тонко передал ощущение места, где «так хорошо пахнет смолою и мхом и пробившееся сквозь зонт хвои солнце ласкается к зеленому ковру, где все навевает тихую сладкую дрему и гонит прочь всякую мысль об оставшейся там, позади опушки, суетливой сутолоке». Шишкин в качестве эпического пейзажиста выступает в роли первооткрывателя, обнаружившего красоту в совершенно новых для русской живописи мотивах.

А. К. Саврасов известен прежде всего и главным образом как автор картины «Грачи прилетели» (1871г. ), положившей начало во второй половине 19 века лирическому пейзажу с его характерными чертами: изображение провинциальной России, интерес к «уголкам» природы, неказистым, но все же обладающим прелестью для взора русского зрителя, уголкам, вид которых непременно рождает воспоминание о чем-то похожем, виденном в реальной природе и милом сердцу – именно милом, то есть вызывающем умиление, а не восхищение или восторг красотой и эффектностью мотива.

Образ весны у Саврасова – это не грачи и берёзы, это щемящее человеческое чувство надежды, ожидания, радости, то есть весеннего «синдрома», который встречается только у человека.

Прекрасная красота как бы окутана ореолом непознаваемости. Это призрак? Мираж? Ещё древние греки ломали себе голову над тем, что общего у прекрасного облака и прекрасной лошади, прекрасного дерева и девушки. Это и есть загадка прекрасного.

Среди мифов Древней Греции есть миф о скульпторе Пигмалионе, ненавидевшем женщин. Однажды он сотворил из слоновой кости столь прекрасную статую девушки, что в любился в неё, как в живую. Боги сжалились над несчастным и оживили бездушную кость, подарив художнику подругу жизни. Красота победила ненависть. «Но ведь это сказка, небыль» - скажите вы. – Да, это сказка. Красивая небыль». Пигмалион влюбился в своё творение, а кто останется равнодушным перед Давидом Микеланджело? Только идиот скажет, что это голый мужик.

О красоте вещей.

Представление о красивой вещи восходит к глубокой древности. Насечки, орнаменты, остатки красок находят на орудиях, принадлежащих ещё человеку каменного века.

Но, разумеется, понятие о красоте вещи шло вслед за успехами цивилизации, изменялось, уточнялось и, наконец, в наши дни потребовало специального штата людей, работающих над тем, чтобы сделать вещь полезной и красивой.

Именуют их у нас ныне «дизайнерами», что по-английски значит – конструктор, чертёжник, проектировщик, а также – художник, художник-декоратор, что, однако, не передаёт смысла понятия. Речь-то идёт не просто о художнике, а о придании красоты вещам.

Какие же закономерности использования красоты можно подметить в декоративно-прикладном искусстве и промышленной эстетике? Если кратко – срастание пользы и красоты, переход одного в другое.

А ещё недавно было не так. Красота вещи была её украшением, чем-то не связанным внутренне с назначением предмета. Так, на швейной машинке могут появиться цветочки, или ёлочки или геометрические орнаменты, никак, естественно, не связанные с её работой.

Откуда же берётся красота? Она рождается непосредственно из назначения вещи, является проявлением её внутреннего состояния. Стремление увидеть красоту самой вещи приводит к тому, что меняется отношение к цвету, форме, ансамблю.

Красота, таким образом, выступает здесь как своего рода сигнал о совершенстве вещи. Если «некрасиво», - значит, чем-то и неудобно, и неэкономично, и непроизводительно.

Какова же роль художника в производстве? Он ищет наиболее выразительную форму, в которой «выскажется» суть конструкции. А элементы украшения, которые сохраняются, призваны лишь как бы сделать ударение в нужном месте.

Конечно, время меняет величины этого соотношения, и чаши весов склоняются то в сторону голой пользы, «функциональности», то в сторону красоты. Законом же остаётся простая истина: красота исчезает совсем, если положить слишком много на любую из них.

Когда речь заходит о красоте вещей, рано или поздно разговор коснётся моды – злой или доброй повелительницы наших одеяний. Мода – как баба-яга, никогда не засыпает, - говаривали в старину. «Вне моды человека просто нет, - говорит Вячеслав Зайцев, автор многих интересных замыслов в области красивой одежды. – Любой из нас либо приверженец старой моды, ушедшей, либо поклонник моды, идущей, может быть, впереди времени, либо моды современной».

И раз уж мода столь всесильна, придётся коснуться некоторых современных её проблем.

«Публика была обычная: богато одетые бедняки и бедно одетые богачи». Так негритянский писатель Джеймс Болдуин выразил один из очередных парадоксов американской моды. А вот выдержка из статьи о моде в нашей прессе: «Каждая новая мода, побеждая предыдущую, демонстрирует свою жизненность и закономерность». Не будем пока придираться к этим решительным словам. Оглянемся вокруг. Даже о «летающих тарелках», Бермудском треугольнике или телепатии говорят меньше, чем о моде. О ней спорят или молча подчиняются, во имя её совершают неожиданные поступки и даже идут на лишения. Она навязывает костюмы и причёски, блюда и украшения, подсказывает вид, а то и место отдыха, заставляет собирать ненужные вещи, а иногда и, увы, требует модных цитат и авторов даже в учёных сочинениях. Мода вынуждает носить бархат или нейлон, завиваться или выщипываться, мести тротуары клёшами или надевать лицемерно скромные - учитывая цену – джинсы

В противоборстве с нынешней модой, думается, как раз эстетика и могла бы от многого предостеречь доверчивых молодых, а порой и не очень молодых людей.

Во-первых, следует помнить, что каждая мода несёт в себе неустранимое противоречие. Её первая цель – будто бы сделать человека непохожим на других, отличающимся, особенным. Но чем больше следуют моде, тем меньше она удовлетворяет этому запросу, порождая целые толпы похожих, одинаково наряженных особ, однообразных, зауниформленных как войсковое соединение. Во-вторых, очевидно, что мода сплошь и рядом изменяет самой себе и предаёт собственные принципы, делая, например, из простых и удобных для пастухов брюк одежду «престижную», непременно снабжённую фирменными этикетками, которые, однако, не говорят о дерматозах, вызываемых джинсами. В этом же ряду стоит и «оженствление» мужской одежды, появление в ней кружев, рюшей. Иной эстрадный певец уже ныне неотличим от швейцара или слуги из богатых домов прошлого века.

Когда- то Маркс, отвечая на вопрос, что ему нравится в мужчине, а что в женщине, сказал, что в первом он ценит силу, а во второй – слабость. Так же и большие художники испокон веков подчёркивали в мужчине – мужественность, а в женщине – женственность. Не странной ли является мода, искажающая жизнь?

Этому поражались ещё древние греки. Увидев однажды женственного юношу, Диоген спросил: «И тебе не стыдно вести себя хуже, чем это задумано природой? Ведь она тебя сделала мужчиной, а ты заставляешь себя быть женщиной».

Всматриваясь в картину

До сих пор мы шли к частному явлению от общих понятий, теперь предстоит дать власть над собой частному явлению, маленькой крупице, атому, войти на картину. Если сознательно будем притуплять или приглушать свои эмоции, чувства, если будем сдерживать их, искусство уйдёт от нас – в руках останется лишь кусок холста, натянутый на подрамник, но от картины, осуществлённой мечты художника, не останется и следа.

Последуем за художником, всмотримся в картину, но так, чтобы она не ушла от нас.

В Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина хранится картина Рембрандта, «Асур, Аман и Эсфирь». В 17 веке легенда была известна многим. Встречаются люди, один из которых предал И единственное наказание ему – смерть Художник увидел и рассказал нам о страхе, раскаянии, о сожалении. И мы можем не знать библейскую легенду – краски передали нам напряжение, страх, страсть Но вот прошли века, и мы с таким же восторгом, трепетом, состраданием смотрим на картину. Всего три фигуры, самая хрупкая – Эсфирь. За ней, как тяжёлое яблоко, тянется роскошный плащ. От ярко-красного платья зловеще ложатся отсветы, из-под красного проступают сгустки белил – драгоценные каменья. Фигура женщины почти сливается с огромной, грузной, неподвижной фигурой царя в центре картины, словно окутанной золотым облаком. Двое идут против одного, против третьего. Он же со своей покорно склонённой головой и чашей судьбы в руках погружён во мрак, бескрасочен, и кажется бесплотной тенью.

Трудно отвести взгляд от этого костра красок с его танцующими языками пламени. По какому-то неписаному сговору с художником в жизни красочной материи угадывается самая суть человеческой драмы.

Врубель Такой таинственный, непонятный. Быть может по темпераменту Врубель не уступает Веласкесу. То немногое, что приходилось о нём слышать, похожее на сказку более чем на обыкновенную жизнь. Всё так просто, обыденно, а между тем в каждую страницу жизни вплетается зелёный стебель легенды. Говорят, он переписывал голову Демона до 40 раз. Однажды кто-то случайно заставший его за работой, увидел голову несказанной красоты. Голову Врубель впоследствии уничтожил и переписал вновь. Творение, которое теперь мы видим в Третьяковской галерее, есть лишь слабое воспоминание о том, что было создано в какой-то потерянный и схваченной памятью, но лишь одного человека миг.

«Что такое гений?» - размышлял Блок. – Дни и ночи глухой ветер из тех миров доносил обрывки шёпотов и слов на незнакомом языке, мы же так и не слышим главного. Гениален, быть может, тот, кто сквозь ветер расслышал целую фразу, сложил слова и записал их.

Художник обезумел, его затопила ночь искусства, потом ночь смерти. Он шёл потому, что «звуки небес» не забываются. Это он написал однажды голову неслыханной красоты, может быть, ту, которая не удалась в «Тайной вечере» Леонардо.

Для Врубеля рисунки и краски павлиньего хвоста, олицетворялись образом падшего Демона. Ван Гогу ряды старых веретён напоминал процессию стариков из богадельни, вид затоптанной у края дороги травы производил « впечатление чего-то утомлённого, запылённого, подобно рабочему кварталу», а корни деревьев, судорожно внедряющиеся в землю, борясь за жизнь, вызывали в воображении гибкое тело скорбящей женщины

Какое пиршество красок нас окружает! И художник помогает нам удивиться и обрадоваться ему Но мы сможем удивиться и обрадоваться, если наши чувства, наш ум будут готовы. Живопись воспитывает глубокую проницательность взгляда.

Мне очень хочется заглянуть в страну древней Русской живописи. Георгий – самый любимый герой Древней Руси, ему верили, им восхищались. В Москве, над Фроловскими воротами, служившими парадным входом в Кремль, было поставлено каменное изваяние Георгия. Фигура всадника и позднее украшала московский Герб, и великокняжескую печать. Да, на Георгия надеялись. И надежда раздвинула границы легенды. В древней русской живописи Георгий – не только бесстрашный воин, победивший чудовище – змея и освободивший красавицу царевну: рисуя его, художники сумели выразить очень глубокую идею: светлое, человечное, справедливое побеждает тёмные, злые силы Копьё поднято Ещё секунда Но как же долг этот поединок! И они всегда вместе, добро и зло

Старая легенда: девушка расставалась со своими возлюбленными, он уходил на войну, и, как только дорога скрыла его, она взяла плоский камень и начертала на нём дорогой лик, чтобы никогда не расставаться. Так появилась икона (по-гречески – изображение, подобие) - возможность сохранить любимые черты. В давние века живопись не могла быть ничем иным, кроме иконописи, - такова дань традиции, вере, обычаю. Русская икона вышла из византийской, многое взяла от неё, но они совершенно не похожи: душа другая. Икона простому человеку, народу служит книгой. Старинная картина – «памятники прежде жившим, их мыслям, их деяниям».

Когда человек смотрел на Власия, он вспоминал свою единственную лошадёнку; когда он взирал на грозный лик Ильи – ему припоминалась жаждавшая дождя иссушенная земля. Когда он стоял перед иконами Николы – он просил его помощи, чтобы уберечься от пожаров, когда он молился Пораскове – Пятнице – он думал о ближайшем базарном дне: она ведала торговыми делами, потому и ставили ей на базарных площадях церкви, а ярмарки устраивали по пятницам.

Удивительная книга – древнерусская живопись, но прочитать её можно, только зная и понимая её знания: если кто-нибудь изображён с рукой, прижатой к щеке, - знак печали. А протянутая вперёд рука с раскрытой ладонью – повиновение и покорность. Всем известно, что персонажи средневековой живописи озарены нимбами: золотым или цветным сиянием вокруг головы. Это всегда символ святости или божественности.

Сколько часов простаивал перед святыми иконами робкий монах Троицкого монастыря Андрей Рублёв. Его пугало, что величие образов Феофана Грека куплено ценой их сурового трагизма. Люди Феофана, прошедшие через жизненные испытания и убелённые сединами старцы, живут в вечном разладе с самими собой, в страхе искушения, в готовности покаяния и вместе с тем во власти своей гордыни. Но было образов наполненных безмятежной радости и гармонией. Плохо, когда печаль и скорбь переходят в уныние. В это время человек теряет веру, надежду избавиться от них когда-либо.

У Рублёва люди спокойны, свободны, гармоничны. Он мечтал о совершенстве, и мы ощущаем это, глядя на его иконы. Относимые к творчеству Рублева иконы из Звенигорода Спас, Архангел Михаил и Апостол Павел входят в орбиту палеологовского искусства. Об этом говорят их живописное совершенство, благородство цветовой гаммы, изящество очертаний фигур, сравнимые с лучшими мозаиками церкви монастыря Хора (Кахриеджами). Но содержание образов необычно для Византии. Христос не восседает на престоле как грозный судия, он смотрит прямо в глаза молящемуся, словно принимая у него исповедь один на один. Нет на рублевских ликах молниеподобных феофановских пробелов: кажется, что свет идет изнутри преображенной плоти, это то «свет миру», о котором говорится в Евангелии и который святые носят в себе. Христос Рублева – истинный Спаситель, он пришел в мир не наказывать, а миловать, он снисходителен к людям, и их грехи не сердят, а огорчают его.

Как всё связано в жизни, как вновь и вновь возвращается и нам когда-то и кем-то пережитое, выстраданное. Несколько строк в летописях, несколько фраз, случайно обронённых в старинных книгах, - как мало слов осталось от мастеров «старых и славных» и как много осталось от их жизни.

И за этим светом мы приходим к ним.

В жизни нам приходится решать три вопроса: Справедливо это или не справедливо? Истинно это или ложно? Красиво это или безобразно?

Так вот, наше образование должно помогать нам решить эти вопросы

Образование помогает нам глубже понять другого человека, искусство усиливает способность сочувствования. Узнавая других, мы пристальнее взглядываемся в себя. Самая яркая одарённость может остаться бесплодной, если богатства культуры её не разовьют. Наше образование – импульс таящихся в нас способностей.

Утоляя умственный голод – любопытство, мы непрестанно творим себя. И это творчество тем полнее, чем лучше мы умеем размышлять о том, что делаем. «Если б я мог снова пережить свою жизнь, то я бы поставил себе правилом читать поэзию, любоваться живописью и слушать музыку по крайне мере раз в неделю». Это признание сделал Дарвин.

Человек не знает, насколько он талантлив, он не сознаёт своих возможностей. Экстремальные условия могут проявить способности, наклонности. А постижение искусства, наслаждение искусством могут заменить эти экстремальные условия. Искусство способно пробудить в каждом человеке скрытые возможности, способности художника, творца. Самая большая ценность, которой награждает человека искусство – это ценность доброты. Награждённый даром понимать искусство человек становится нравственно лучше, а, следовательно, и счастливее.

Одним словом, вступая в мир, человек никогда не останется один, с ним всегда рядом – в живом слове, в камне, на холсте, в нотной записи или на киноплёнке – его советчики, воспитатели, друзья. Причём самые лучшие – без указки и ремня, без угроз поставить в угол и лишить удовольствий Конечно, мы имеем в виду при этом лучшие образы искусства. Тем более что, сколько бы мы ни старались, нельзя до конца исчерпать загадки его очарования для человека. Пусть же останется немного тайны во встрече с ним, чтобы каждый новый читатель, зритель, слушатель удивлялся его силе, подобно девочке из стихов Н. Заболоцкого, живущей у старой тётки-актрисы, когда-то блестящей красавицы, а ныне – скупой, жадной старухи

Разве девочка может понять до конца,

Почему, поражая нам чувства,

Поднимает над миром такие сердца

Неразумная сила искусства!

(Н. Заболоцкий. «Старая актриса»)

Поразимся и мы и порадуемся этой «неразумной» силе.