Павел Петрович Филевский - человек, не поменявший ни при каких условиях своих убеждений

«Судьба П. П. Филевского – пример сильной человеческой личности в переломный период истории, не поменявшей ни при каких условиях своих убеждений», так начинается предисловие ко II изданию книги «История города Таганрога» П. П. Филевского. Именно с нее началось мое знакомство с создателем этой значительной, уникальной книги и единственной на данный момент наиболее полного исторического исследования по истории Таганрога. Мое внимание привлекли необычные для предисловия строки «О трагедии человеческой личности в переломный период истории». Что имел в виду автор, написавший это? Почему имя человека, создавшего такой объемный, такой важный и поистине научный труд о Таганрог (который и по сей день является наиболее полным и наиболее умным исследованием по истории города) был, более чем на 100 лет практически забыт? И что мы, современные молодые жители Таганрога, должны знать о первом историке нашего города, кроме фамилии, имени, отчества создателя бессмертной и известной большинству таганрожцев книги по истории Таганрога? Именно эти проблемы и вопросы были положены мной в первоначальный план моей работы

Но посетив нашу городскую библиотеку, собрав там первые материалы о П. П. Филевском, я понял, что только печатными материалами не обойтись.

Задач и проблем много, но главной целью своей работы я считаю необходимость собрать достоверные сведения и рассказать о достаточно известном в нашем городе и нашем крае первом историке города Таганрога – Павле Петровиче Филевском и ещё простое человеческое сочувствие к человеку, жизнь которого была сломана революцией. Меня также очень интересовало то, почему советская власть не пыталась окончательно избавиться от него, а ограничивалась арестами, с последующими оправданиями.

Для того, чтобы иметь возможность получить полное представление о личности Павла Петровича, чтобы понять его довольно сложную, как мне показалось, личность, чтобы решить главную проблему – «в чем была трагедия человеческой личности П. П. Филевского и кто виноват в ней», чтобы ответить на вопросы: почему произошла эта трагедия; какова роль в ней самого Павла Петровича и нашего общества, его руководства в 30 – 50е годы ХХ века; и как нам относиться к личности этого человека; что мы должны знать о нем; необходимо обратиться к историческим материалам.

В Таганрогском историко – краеведческом музее старший научный сотрудник Цымбал Алла Августовна, помогавшая мне в создании этой исследовательской работы, показала материалы отдела ФПИ (фотописменные источники) и отдела «Редких книг», в которых сосредоточенны основные материалы (письма, записки, фотографии и т. д. ) П. П. Филевского. Они переданы в эти фонды государственными органами в 60е годы и внучатым племянником Павла Петровича – Леонидом Игоревичем Михайловым, жившем в Санкт – Петербурге. В музее также сообщили, что часть материалов храниться в частных коллекциях у Ольги Федоровны Орешко (в семье которой жил последнее три года П. П. Филевский) и у краеведов О. П. Гаврюшкина, А. И. Николаенко. К этим источникам и публикациям данных краеведов в книгах «По старой Греческой» Таганрог 2003 год, «Из прошлого старого Таганрога» Таганрог 2003 год О. П. Гаврюшкина, публикациям А. И. Николаенко в журнале «Вехи Таганрога» №11 2002 год при изучении проблемы пришлось также обращаться.

Основой работы послужили, прежде всего, дневники, письма, автобиографические записки самого П. П. Филевского, документальные материалы 50х годов конца XIX века г. Таганрога, воспоминания людей, знавших и общавшихся с П. П. Филевским, а также материалы по истории нашей страны, труды историков, краеведов г. Таганрога.

П. П. Филевский не коренной таганрожец, он родился в городе Бахмуте в 1856 году, а семья его переехала в Таганрог в 1860х годах. Отец его – выпускник Харьковского университета. Сразу после окончания университета работал в Одессе, где и познакомился с будущей матерью Павла Петровича, а после открытия в Таганроге Окружного Суда он работал в его архиве. Как вспоминал сам Павел Петрович в своих автобиографических записках:

«мы переехали в Таганрог (из Бахмута)». «Как только приехали, это было в августе, так и стали меня готовить в гимназию, чем и занялся мой старший брат, но известно, какова бывает подготовка, когда свои готовят. Готовился в третий класс, но попал во второй»

«При переходе из VII в VIII класс я получил приглашение на урок в течение каникулярного времени к донскому помещику Михаилу Владимировичу Адрианову заниматься с двумя мальчиками. Я в это время уже был озабочен средствами к продолжению образования в университете, так как знал, что отцу неоткуда взять их, чтобы меня содержать в другом городе и потому поехал на полтора месяца за сто рублей».

В 1877 году Павел Петрович окончил таганрогскую мужскую гимназию. В своем дневнике он запечатлел годы учебы в гимназии и оставил свои воспоминания о жизни в гимназии, о ее преподавателях. В частности Филевский описывает литературные вечера, которые проходили в здании гимназии. И об участии А. П. Чехова Павел Петрович вспоминал, что: «Антон Павлович Чехов не выступал в этих вечерах, вероятно, по своей скромности, а может быть, у него угадывался беллетристический талант, который не подходил нашим литературным занятиям».

В фондах таганрогского историко-литературного музея заповедника (ТИЛМЗ) сохранились фотографии, «свидетельство таганрогской мужской гимназии ученику VI класса Павлу Филевскому на право преподавания в частных домах» 1874 год.

В 1879 году городская дума г. Таганрога постановила выдать десять стипендий по 300 рублей, каждая в ознаменование спасения императора Александра II от грозившей ему опасности при покушении на его жизнь. Стипендии выплачивались молодым людям для окончания высших учебных заведений. В числе стипендиатов был Антон Чехов и Павел Филевский.

Павел Петрович по поводу данной стипендии вспоминал:

«Хотя я не был из блестящих учеников гимназии по отметкам, и не получил ни золотой, ни серебряной медали при окончании, а только отметку об исключительной исправности: с пятого класса и до окончания VIII класса и не пропустил ни одного урока, то начальство гимназии меня отличало, и из каких-то сумм выделило мне для продолжения учебы 150 рублей. Я один получил такое пособие и без всякой просьбы, даже не знал, что такие субсидии выдаются.

Мне казалось, что брать эти деньги, когда есть беднее меня неловко. Такой идеализм смутил отца он, очевидно, был несколько недоволен, не обращая на то, что эти средства облегчают нужду собственной семьи, но однако не препятствовал мне из этой суммы половину отдать товарищу Вульфовичу и когда я уже это сделал, он сказал, - «Это какой-то перст божий, оплатить добром за большое зло, сделанное мне отцом этого Вульфовича».

При этом он рассказал мне уже ранее изложенную историю, когда отец потерял место в Бахмуте по доносу отца моего товарища.

В течение каникул шли домашние совещания, куда ехать и на какой факультет поступать. Я решил идти на историко-филологический, потому что любил историю и знал ее уже в пределах университетских, т. е. по фактической части даже более, а карьера учительская меня привлекала, я как то чувствовал себя врожденным педагогом»

Не только товарищу помог Павел Петрович своей стипендией, из этой же суммы он помог и семье, находящийся в бедственном положении и рассчитывавшей только на скромную зарплату отца Павла – архивариуса суда. В письме матери читаем: «Павочка, когда получишь стипендию, пришли сколько-нибудь денег, положительно ни копейки нету». И приписка отца: «Верь, что если бы я имел такую возможность, я бы не допустил тебя до такой крайности, но верь, что я не знаю, когда видел в руках рубль. Да, вот ни то бедность – не могу стекла вставить в очки» и так в каждом письме. Как это похоже на положение еще одного таганрожца в столице А. П. Чехова. Испытывая большую потребность в той же стипендии АП. Чехов писал П. П. Филевскому из Москвы в Харьков:

« П. П. Филевскому

27 октября 1880 г. Москва.

Уважаемый Павел Петрович!

Беру на себя смелость опять беспокоить Вас просьбой: извинить меня за беспокойство и написать мне, получили ли Вы стипендию? В этом году я не получал еще стипендии. Что это значит? В положении я нахожусь в сквернейшем. Ваш ответ покажет мне, один ли я или все мои товарищи претерпевают то же самое, что и я. Я послал в управу прошение, но ответа не получил еще. Не слышали ли Вы чего-нибудь? Напишите, за что я Вам буду очень благодарен. Кланяется Вам Зембулатов. Будьте здоровы, счастливы и не забывайте, что у вас есть покорнейший слуга.

А. Чехов

Адрес: Москва, Грачевка, д. Внуковой, Ан. П. Чехову.

Поклон моим товарищам по гимназии».

(Примечание опять беспокоить Вас просьбой - С какой просьбой Чехов обращался до этого к Филевскому, неизвестно.

получили ли Вы стипендию? – П. А. Филевский учился в это время в Харьковском университете и, подобно Чехову, был стипендиатом Таганрогской городской управы. Ответа на это письмо в архиве Чехова нет.

В этом году я не получал еще стипендии. – Стипендии высылалась управой сразу за треть года, но не аккуратно и часто с большим опозданием.

Я послал в управу прошение - 16 октября 1880 года Таганрогская городская управа извещала ректора Московского университета: «лица, получающие стипендию, обязаны представить в начале каждого академического года удостоверение, что они состоят студентами. Между тем студент Московского университета Антон Чехов, прислав в управу прошение о высылке ему стипендии, требуемого удостоверения не представил» (ЦГАМ, фонд МГУ).

Уважение, любовь к близким, заботы о них – одна из главных черт Павла Петровича, сохранившаяся по свидетельству документальных материалов, воспоминаниях современников (о них пойдет речь позже) до последних дней его жизни. Еще одной немаловажной чертой, сформировавшейся у Павла Филевского в юношеском возрасте и сохранявшаяся всю его жизнь – была решимость, которую он не скрывал; о этом свидетельствуют дневник Павла Петровича:

«. среди студенчества религиозность была не в моде. Помню я такой факт: я был уже на третьем курсе, однако ходил по коридору и между аудиториями, вдруг подходит ко мне студент первого курса Назаревский с такими словами, - «Простите, вы меня не знаете, но я хотел несколько поделиться с моими мыслями. Вы знаете, я – вам завидую».

- « В чем же», - спросил я.

- «А вот в чем, когда вы проходите мимо университетской церкви или собора, то снимаете шляпу и креститесь, несмотря на то, что перед входом в университет стоит толпа студентов, которые это видят, конечно, не одобряют, а может быть, смеются. – И добавил, «Я бы тоже хотел это делать, но никак не могу».

- «Напрасно вы об этом думаете так, находите потребность перекреститься и креститесь. Это вам так кажется, что на это обращают внимание и осуждают. Вот вы же не осуждаете и, таких может быть много.

Да если бы осуждали, что вам до того. Кто отвернется от меня перед людьми, от того отвернется и Отец мой небесный».

Молодой человек, робкий и стеснявшийся, стал извиняться, поблагодарил меня, не знаю за что, и ушел

Но, несмотря на все трудности, особенности характера Павел Петрович в 1881 году оканчивает Харьковский университет, в котором учился вместе с будущим украинским историком академиком Яворницким, и получив степень кандидата исторических наук за сочинение по древней истории «О скифах». При этом он по-прежнему остался, по словам современников, очень обаятельным, умным, довольно милым, обходительным и довольно порядочным молодым человеком. Как указывает таганрогский краевед Олег Павлович Гаврюшкин: «В Таганроге Павел Петрович пользовался большим уважением. Выше среднего роста, пропорционально и гармонично сложенный, с густой волнистой шевелюрой, пышными усами и большой бородой, он невольно привлекал к себе внимание. Его интеллигентная внешность и голубые глаза не оставляли равнодушными учениц женской гимназии, и не раз он был воспет ими в своих многочисленных стихотворениях.

«Тебе не нужно украшений,

Тебе не нужно красоты,

Одной душой своих суждений

Очаровать способен ты!»

«Не мните скрыться,

Мы с ногами,

Вы в магазин,

А мы за вами».

В отношении с женщинами П. П. Филевский всегда проявлял учтивость и деликатность, никогда не допускал грубости. Женщина для него была чиста и непорочна».

Павла Петровича связывали дружеские, нежные отношения с Ариадной Блонской, сестрой известной художницы Серафимы Иосомовны. И хотя Ариадне не суждено было стать спутницей жизни Павла Петровича, но «он сохранил верность Вере Матвеевне до глубокой старости и в то же время до конца своей жизни молился за упокой души рабы Ариадны».

Какие чудесные, трагические письма писала П. П. Филевскому Александра Домбровой, видевшая в нем своего учителя и кумира. Как уважительно о нем отзывалась Надежда Малаксиано, ставшая впоследствии революционеркой и погибшая на каторге в Сибири Все они видели в Филевском прежде всего человека уважающего жизнь, благородно относящегося к ней. В письмах, как нигде раскрывается характер человека по отношению к людям. В одном их последних писем Ариадна Блонская написала Павлу Петровичу: «Я верила, что люди могут быть хорошими, потому что знала Вас. Я Вам всегда буду благодарна»

Саша Домброва и Ариадна Блонская, Надежда МалаксианоПервые две стали сельскими учительницами, третья ушла в революционную работу

А Павел Петрович Филевский, служивший им образцом для подражания, женился на Вере Добровольской из купчих. Ей принадлежал дом, позже она приобрела особняк у директора коммерческого банка, владела книжным магазином на главной улице Таганрога. И как утверждает большинство хорошо знавших его таганрожцев, сделал он это не только из-за любви к своей избраннице, но и из-за стремления к благополучию. Эта точка зрения, вероятно, была оправдана в его понимании. В литературном отношении ему приходилось рассчитывать только на себя, особенно, когда Филевский учился в Харьковском университете, ему приходилось жить на стипендию и помнить о семье.

Бедственное положение семьи, материальные трудности в студенческие годы не прошли бесследно, сказались на характере Павла Петровича. Дворянин, выпускников Харьковского университета, каждых исторических наук, честолюбивый, не лишенный стремления к благополучию, таков был Павел Петрович Филевский в начале своей служебной карьеры, приехав в Таганрог молодым студентом.

После окончания университета, с 9 августа 1881 года, Павла Петровича утвердили в должности учителя истории и географии мужской гимназии Таганрога в чине коллежского асессора. Впоследствии, в конце 1880х годов, после того, как в этом учебном заведении закрылись параллельные классы, он перешел на преподавательскую работу в старших классах Мариинской гимназии и преподавал в ней до 1917 года.

Из формулярного списка, составленного на 24 июля 1907 года известно, что «Павел Петрович в 1885 году за выслугу лет был произведен в надворные советники, в 1893 году – в статские советники. Имел к этому времени два ордена св. Анны 2 – й и 3 – й степени и два ордена св. Станислава. Был так же награжден серебряной медалью в память царствования императора Александра III. В том документе указывается , что «жалование получает за преподавание 2160 рублей, по должности библиотекаря 200 рублей, пенсии 700 рублей, всего 3060 рублей». Раньше зарплата исчислялась годовым заработком».

«В 1906 году Филевский отмечал свое 50-летие. В юбилейном приветствии, оглашенном в присутствии воспитанниц и сослуживцев, отмечалось к нему любовь и расположение присутствующих, основательность суждений, работоспособность, педагогический талант, сердечность и готовность во всякое время оказать помощь и содействие».

Сам Павел Петрович о своей педагогической должности в дневниковых записках писал так: «Самое главное в моей деятельности было то, что прослужив учителем 44 года, я всегда шел на уроки с удовольствием, иногда просто с наслаждением». Ученицы о его уроках отзывались так: «Когда ваш урок кончается, и вы выходите из класса, мы не потягиваемся и не злимся, а как будто были в гостях».

Как лектор П. П. Филевский неоднократно выступал в Таганроге, Ростове, Запорожье и других городах. По просьбе членов таганрогского общества «Самопомощь», целью которого была защита прав служащих, он прочитал серию лекций с широким диапазоном тем, в том числе о Египте и Индии, что говорит об его обширных познаниях.

Журналист М. Дмитриев в газете «Донская речь» за 3 мая 1901 года дает такую характеристику услышанному: «Редкая способность излагать свои мысли простым, понятным языком, чуждым всякой ораторской витиеватости, и в то же время чисто литературным языком, умение поддерживать в своих слушателях ни на минуту не ослабевающее внимание, глубокое знание предмета и литературы – всеми этими качествами вполне владеет господин Филевский, и я не покривлю душою, не ударюсь в крайность, если назову его идеалом лектора.

Нужно, впрочем, самому слышать речь господина Филевского, чтобы оценить его по достоинству. Я слышал его и могу сказать, что такого лектора встречать мне до сих пор не приходилось. Заслуживает внимание манера его читать свои лекции. Он входит на кафедру без всяких пособий, даже без клочка бумаги и начинает разговаривать со слушателями, именно разговаривать».

Павел Петрович до конца дней занимался общественной деятельностью, старался всемерно приносить пользу обществу и тому делу, которому старался оказать помощь. Он являлся председателем попечительского совета Мариинской гимназии, постоянным корреспондентом по Таганрогу газеты «Южный край». Уделил много внимания церковному образованию. В обзоре о работе таганрогского отделения Екатеринославского епархиального училищного совета в пример ставится П. П. Филевский, «который жертвует свой досуг делу».

По его инициативе в 1908 года было учреждено «Общество пособия бедным детям церковно-приходских школ», которое «затрачивает ежегодно около 400 рублей на одежду и другие нужды бедных детей». Когда в 1909 году срок полномочий Павла Петровича, как члена училищного совета истек, его навсегда зачислили почетным членом.

28 февраля 1897 года по всей России производилась первая всеобщая перепись населения. Таганрог был разбит на три участка, для заведования которыми после долгого обсуждения были утверждены два члена городской управы П. Ф. Иорданов и А. И. Миллер, также преподаватель женской гимназии П. П. Филевский. Второй участок, который обслуживал Павел Петрович, включал в себя всю середину города – от Итальянского до Кладбищенского переулка. Помогали 26 счетчиков из числа интеллигенции. Население в основном с пониманием отнеслось к переписи, и она прошла успешно. Численность Таганрога оказалась равной (в круглых цифрах) 51 тысяче человек. За работу при проведении переписи П. П. Филевский был награжден темно-бронзовой медалью.

При всем этом сослуживцы, знакомые, товарищи характеризуют Павла Петровича Филевского не столько как яркую личность, которой не безразлично то, что происходит в родном городе, но как реакционера по убеждениям, ярого поклонника религии, человека с довольно сложным характером, который может прямо и часто резко, но зато честно высказать свое мнение.

Неотъемлемой частью Филевского – человека, историка, краеведа являются его печатные труды. В коллекции ТИЛМЗ в разделе «Краеведение» фонда «Редкая книга» находится 17 единиц печатных трудов Павла Петровича. Отсутствует, к сожалению, исторический роман «Падение Византии» (1892 год) и работа «Из истории таганрогского театра 40х годов». Всего коллекцию можно разделить на две части: краеведческие материалы и учебно-методические пособия».

В 1888 году П. П. Филевский издал учебник для педагогического класса женских гимназий «Преподавание истории (практические советы)». Это краткая характеристика предмета истории как науки; указаны также воспитательные и образовательные задачи истории, связь ее с другими науками. Отдельно рассмотрена деятельность учителя истории при подготовке и проведении урока Большое внимание П. П. Филевский уделил историографии, подразделив ее традиционно на древнюю, средневековую и новую. Русская историография описана отдельно и значительно подробнее, чем общая.

Это издание является самой первой подробной работой историка П. П. Филевского в области учебно-методической. Впоследствии, в 1909 году, он издал еще один учебник «Руководство русской истории».

Учебник, как и методическое пособие, активно использовался в таганрогских гимназиях. В 1914 году автор осуществил три издания учебника. Продолжая работу в этом направлении, Павел Петрович в 1914 году издал «Конспект истории человечества». Это был первый и, пожалуй, единственный довольно долгое время опыт создания учебников и методических материалов в Таганроге. Большую часть трудов Павла Петровича составляют все же его труды как историка-краеведа. В его работах собран бесценный материал по истории, географии, экономике, статистике, этнографии Дона и Приазовья.

Первое свое сочинение по древней истории на тему «О скифах» П. П. Филевский написал на защите диссертации при окончании Харьковского университета и получил за эту работу серебряную медаль. В дальнейшем его основной темой всегда оставался родной город, его окрестности, побережье Азовского моря и торговля на нем.

Долгое время Павел Петрович работает над важным для него, как историка, трудом. «Генеалогическое древо царей», который должен представлять особый интерес для специалистов. Достаточно сказать, что в нем перечислены царствующие особы, императоры, папы римские и прочие правители всех стран и континентов мира в хронологической последовательности их правления, всего свыше 10 тысяч имен. В этой работе Павел Петрович Филевский предстает перед нами как опытный, зрелый историк, представитель классической школы русских историков XIX века. Свою приверженность монархическим традициям России автор тоже скрывает, как и свою религиозность.

Особого интереса заслуживает книга П. П. Филевского «История города Таганрога», изданная в 1898 году на 376 страницах типографией К. Ф. Александрова на Арбате в Москве. Мотивом написания книги послужила приближающаяся дата 200-летия основания города. Вот что пишет в приложении к изданию сам автор:

«Взялся я за предлагаемый вниманию моих сограждан труд не потому, что считаю себя лучшим из могущих быть автором «Истории Таганрога», и не потому что меня увлекла назначенная городским управлением премия, хотя она для меня, как для человека небогатого, разумеется, не лишена интереса. Взялся же я за этот труд потому, что история Таганрога, как мне казалось, могла бы и вовсе не появиться к 200-летнему юбилею, а какой же юбилей, если нет истории двухсотлетней жизни города».

До П. П. Филевского изучением истории Таганрога занимались многие исследователи, но итогом становились лишь отдельные статьи, касающиеся либо какой-то одной узкой темы. Ему же, первому, удалось обобщить практически весь материал, накопленный таганрогскими «собирателями старины», систематизировать его и значительно дополнить.

Заканчивая свой труд, Филевский вещими словами: «всякий гражданин по мере сил своих может содействовать процветанию своего родного уголка. А когда все отдельные личности соединяются в одну единодушную, себя сознающую массу, тогда они составят несокрушимую силу тогда мы, как один человек по собственному почину и сознаю, понесем на алтарь общественного служения наши труды, наши знания глубоко веря в будущность нашего дорогого, всем давно родного Таганрога»

Однако городская Управа, ссылаясь на отрицательный отзыв Исторического Общества при Санкт-Петербургском университете, куда была послана эта работа, рекомендовала автору ее исправить. Но П. П. Филевский наотрез отказался это сделать и обратился в Управу с предложением о том, что, «если она выдаст ему 300 рублей, он напечатает ее на свой счет». Предложение историка было принято, и ему «вместо премии были предоставлены в собственность все экземпляры книги, за исключением 50-ти», - сообщил неизвестный автор в газете «Приазовский край». Он же дал оценку книге: « труд Филевского представляет большую ценность: в нем последовательно описана вся жизнь города от самого возникновения. Все его радости и печали, все мытарства, - одним словом, все двухсотлетнее существование города до мельчайших подробностей нашло в этой истории яркое и беспристрастное отражение весь труд проникнут глубокой любовью к родному городу, судьбы которого близко интересуют автора, а неудачи заставляют скорбеть».

Удивительная и полная драматизма судьба ожидала книгу П. П. Филевского. Более десяти лет после выхода в свет можно было видеть ее на полках книжных магазинов, а потом, как по команде, пошла нарасхват и исчезла, став библиографической редкостью. Автора наперебой приглашали с лекциями в научные общества, ученные Москвы, Украины, Ростова вступали в переписку с ним, предлагали даже выдвинуть «Историю города Таганрога» на соискание ученой докторской степени.

П. П. Филевский на основе изучения и научного анализа громадного фонда литературных и архивных источников, исторических документов и воспоминаний старожил, коренных жителей города, создал фундаментальный труд по истории Таганрога.

Таким же искренним и трогательным чувством проникнуто стихотворение П. П. Филевского «К Таганрогу», которое открывает брошюру «Веночек на памятник Петру Великому», ставшему первым дополнением к «Истории города Таганрога». Она была издана в 1903 году в память 200-летия города и в канун открытия памятника Петру I. Если первые главы представляют собой историческое обобщение прошлого Таганрога, то в последней автор постарался подробнее описать празднование юбилея, указав всех именитых его участников. Историк отметил большие заслуги члена городской Управы Иорданова, который «один вынес на своих плечах трудное дело – почти без денег создать памятник и не убогий, а один из лучших в России». Не забыл П. П. Филевский поблагодарить за участие в сооружении памятника и «верного гражданина города А. П. Чехова, через которого Иорданов сносился со скульптором Антакольским».

Выпуском в свет «Таганрогских сборников» №1 и №2 в 1909 и в 1910 годах Павел Петрович продолжил свои краеведческие публикации. Из шести статей, разных по стилю и содержанию, три представляют собой интерес. Первая является описанием жизни и творчества Н. В. Кукольника, известного русского писателя, жившего последние годы в Таганроге, умершего и похороненного здесь же, на своей даче в Дубках. Критически относясь к литературному творчеству Н. В. Кукольника, автор с благодарностью описывает жизнь писателя в Таганроге и то уважение, которым он здесь пользовался.

В статье «Таганрогская революция 1905 года», опубликованной во втором сборнике, очень субъективно, с резким осуждением и сожалением о случившемся автор пишет о события первой русской революции 1905г. как о явлении, появившемся вдруг, ниоткуда, совершенно не интересуясь при этом причинами описываемых событий. А появление черносотенных организаций приветствует, с явной симпатией характеризуя их как «ревнителей русской самобытности». Но, несмотря на столь негативную оценку происходящего и полное неприятие П. П. Филевским описываемых событий, данная статья представляет собой несомненный интерес для историков, так как содержит мельчайшие подробности этого периода.

Продолжает краеведческую тему Павел Петрович и в двух следующих работах, вышедших в 1906 и 1911 годах: «Очерки из прошлого Таганрогской Мариинской гимназии по случаю столетнего юбилея» и «Очерки прошлого Таганрогской Мариинской женской гимназии». В этих брошюрах собраны сведения по истории создания гимназий, освещены наиболее яркие эпизоды «внутренней» жизни этих учебных заведений.

Павел Петрович вел и активную исследовательскую работу по истории Таганрога. Он подробно изучает материалы о пребывании императора Александра I в Таганроге. По воспоминаниям ученицы Павла Петровича Ольги Федоровны Орешко и по записям в его дневнике: «Когда стали выходить «Записки Общества» (это было в 1927 году) я поместил там маленькую историческую справку, в которой доказывал, что во время путешествия А. С. Пушкина на Кавказ с семьей Раевских, поэт посетил Таганрог, и останавливался там, где был Дворец Александра I. На эту мысль меня натолкнул М. Батура, присяжный поверенный, с которым мы работали в таганрогском историческом обществе».

Он первый из тех, кто собирал «таганрогскую старину» (Я. Флоренсов, П. К. Ромено, С. Е. Синоди–Попов и другие любители старины) обратился к прославленным старожилам, которые предоставили историку интересные источники, воспоминания и об этом благородный, уважающий людей и ценящий их помощь П. П. Филевский с благодарностью написал в предисловии к своей книге.

«Филевский был писателем, поэтом, публицистом, церковным историографом, общественным деятелем. Он любил свой город святой любовью, не позволяющей ни лжи, ни обмана, ни лести».

Казалось, все в жизни П. П. Филевского получилось, складывается удачно. Но приближалась революция и почти 40 лет жизни Павла Петровича прошли при советской власти. В 1917 году окончился период работы П. П. Филевского в гимназии. Начался новый период его жизни. Он был очень сложен и трагичен. Все это время Павел Петрович вел дневник (дневниковые записи). Ведя регулярные записи, Павел Петрович не особенно выбирал выражения, описывая происходящие события такими, какими видел. Бывший практически постоянно под надзором, и не единожды пострадавший, Филевский всячески скрывал свои записи от посторонних и в течении нескольких лет свои ценные мемуары хранил в самых неподходящих местах: в небольшом ржавом металлическом ящике, стоящим под помойным ведром умывальника, в сарае в закрытом угле, в подвале, под клеенкой но обеденном столе, пока уже, после его смерти дневники не оказались в руках честных людей, в семье которых Павел Петрович прожил последние три года жизни. Семья Орешко и предоставила в распоряжение рукописи Филевского для работы сначала краеведу О. П. Гаврюшкину, а тот, с разрешения О. Ф. Орешко, передал их в ТИКМ (Таганрогский историко-краеведческий музей). Именно этими дневниками мне было позволено пользоваться и изучать их.

В феврале 1918 года в Таганроге установилась советская власть, семья Филевских продолжала жить в своем доме по улице Греческой, который находился в собственности жены Павла Петровича. Из окон своего дома Павел Петрович не раз видел генерала А. И. Деникина, ставка которого находилась весной 1919 года ( в годы гражданской войны) в Таганроге. Он оставил такие воспоминания о генерале: «Он был плотный, богатырски сложенный человек 55 лет. Затем я часто видел его в Константино-Еленской церкви». Практически до 1924 года семью Филевских не трогали. Самому Павлу Петровичу разрешили работать в трудовых школах. В 1918 году он был арестован, правда, из-за отсутствия улик он был освобожден. Сам Павел Петрович в своем дневнике это объяснил так: «Теперь перехожу к воспоминаниям об арестах, которым я подвергся. Вскоре после водворения советской власти учитель Тодоров стал заигрывать с ее представителями, желая вступить в коммуну. Надо было проявить свое рвение, да, кстати, отомстить некоторым товарищам. Он делает донос на начальницу С. Н. Ефимьеву, священника Березинского, учителей Глебова, Гуцевича, классную даму А. С. Кирпичеву, С. Д. Котелевскую и меня. Особые свирепые обвинения были против Ефимьевой и меня, они вели прямо под расстрел. Говорилось в доносе ,например, что я веду сношения с эмигрантами ( у меня за границей не было ни одного русского знакомого и за все время ни одного письма из-за границы не получил и ни одного туда не писал). Чрезвычайная комиссия находилась на углу Петровской и Итальянского переулка. Обыск и арест были вечером, часов в 10. Жена и Миля (дочь П. П. Филевского) были убиты обыском, расстрелы были тогда обычны. Очень ободряла их Александра Николаевна Монтасова. Вечером были арестованы Глебов и я, остальные утром. Арестованные помещались во дворе во флигеле, который был битком набит людьми, клопами и невероятным количеством блох. Я подряд три ночи не спал, прислонялся к стене, погоды были хорошими, это было в сентябре, и целый день все заключенные были во дворе. Ужасного режима государственного политического управления еще не было. В подвале сидел только Резников, служащий в Азовском банке, его потом расстреляли. Однажды послали мужчин на работу подметать улицу, мне кто-то шепнул – «Идите вы, вас проводят до Греческой улицы, и вы можете повидаться со своими». Я видел, как грустит Глебов, у которого дома остались жена с маленькими девочками, и передал ему это потихоньку.

Он действительно, на Греческой улице оставлен для работы и виделся со своими. Кто был этот добрый человек, из служащих Чрезвычайной комиссии, я не знаю, но только таких проявлений великодушия потом не понадобилось, но тогда еще у большевиков попадались люди с человеческими чувствами. На другой день после ареста начальницу гимназии и классных дам, потребовали мыть полы в помещении, выходящем на Петровскую улицу, конечно, для того, чтобы унизить, хотя допроса еще не снимали и степени виновности никто не знал. Одна из дам была беременна, но на это не обращали внимания, и ее работу делали другие дамы. Работа для арестованных придумывалась. Маленькие комнаты были битком набиты, когда вечером запрещали оставаться на дворе.

На второй день освободили Гуревича и отца Березского, а через три дня и нас всех. Из вопросов на допросе было ясно, что мы были арестованы по доносу Тодорова. А потом коммунист Жогло, тогда игравший роль, а потом попавший под суд за тайную продажу водки».

Окружение П. П. Филевского оставалось прежним, что и до революции: таганрогская интеллигенция: учительская среда, церковные служители. Свое окружение, как и свои убеждения, первый историк Таганрога не поменял. Он считал, как вспоминает О. Ф. Орешко: «что в России должен быть царь». Но открытых против существующей власти, с его стороны никогда не было, ни к каким группировкам он никогда не примыкал, а, наоборот, он говорил: «Все от Бога – царь, и революция, и большевики». Родившись в семье с глубокими религиозными убеждениями, он оставался все время верующим, соблюдал все религиозные обряды и праздники, регулярно посещал церковь».

Однако ряды друзей и близких Павла Петровича редеют. О трагической судьбе многих его знакомых, подвергшимся репрессиям и высланным из родного города мы узнаем из писем, полученных Павлом Петровичем от них.

Письмо от учителя Д. Л. Винникова: «Вы, возможно, уже слышали о постигшем меня несчастье: аресте и ссылке в «не столь отдаленные места», как принято у нас, русских, это называть, начал ходить, т. к. за время в «исправительных и предварительных» местах разучился от этой природной способности на столько, что и теперь еще, через два с лишнем месяца, ноги мои не имеют твердого шага. Нас, то есть меня и 180 человек таких же счастливцев, направили из Алма-Аты в южный Казахстан на постоянное отбывание места ссылки. Я виновным себя не чувствую, но неумолимая статья 54 – я была мне пришита, как оспа, и я от нее страдаю».

Письмо от учителя Иосифа Ивановича Калины, сосланного в Сибирь: «Знаете, дорогой Павел Петрович, иногда бывает так тяжко, горя и скорби так много, что только одна глубокая вера поддерживает слабые силы и удерживает от безрассудного шага. В моей жизни так много бед и скорби, что не хочу Вас беспокоить, да и раны свои, еще не совсем зажившие, не хочу тревожить. Да будет воля твоя!»

Письмо от Эдуарда Карловича Юргенса, работника библиотеки музтехникума. Он знал несколько языков, перед войной был выслан в Среднюю Азию по причине немецкого происхождения: «Должен Вам сказать, что моей перепиской интересуются и другие лица «по долгу службы», письмо получил распечатанным. Одно смягчающее обстоятельство нахожу для себя. Я любил все прекрасное в человеке, искусстве, природе, оставался верен источнику этого прекрасного. Он не осудит меня. Перевожу Вам 25 рублей на дыньку, дорогой мой патриарх, так как не могу угостить вас своей».

И только бывший квартирант Филевского, грек Константин Периклович Метаксопуло, высланный в пожилом возрасте в Грецию, не пострадал, а напротив, все сложилось хорошо. Оказалось, что «в Греции все есть»: «Какая роскошь, автомобили на главной улице идут беспрерывно один за другим. Магазины колоссальные, роскошь необыкновенная, все они переполнены товарами С первого дня приезда едим арбузы, дыни, всевозможные овощи, фрукты, ягоды, виноград, лимоны, целый день пьем лимонад, чай с вареньем, турецкий кофе с молоком от своих коз и т. д. ».

О своей судьбе они пишут осторожно, опасаясь цензуры, но все же не скрывая иногда своего отчаяния. Многие из них были сосланы в Сибирь, в Среднюю Азию. Все они продолжали быть верующими, находя в вере единственное утешение.

Павел Петрович продолжает преподавать в металлургическом фабзавуче, авиационном техникуме. Судьба внешне складывалась удачно. Он продолжал преподавательскую работу, занимался общественной деятельностью как историк и краевед, о чем свидетельствуют следующие документы этого периода: «Удостоверение 1924 года о том, что П. п. Филевский подвергался политической и педагогической проверке и допущен к продолжению педагогической работы; удостоверение о том, что Филевский является членом Северокавказского краевого общества археологии, истории и этнографии; извещение отдела народного образования при исполкоме 1923 года о том, что П. П. Филевский, будучи учителем трудовой школы, избран членом предметной комиссии по географии и истории».

В 1930 году он был членом музейного совета, членом исторической секции, членом архива при центральной библиотеки, приглашался в музей для создания экспозиции истории старого Таганрога и даже принимал участие в работе издательства гослитмузея в 1946 году.

Но аресты не прекращались. В своем дневнике он скрупулезно фиксирует каждый: «Второй арест был по кляузе заведующего отделом Народного Образования Афанасия Вареласа, который донес, что у меня много учеников на дому, и что при моем вредном направлении надо меня подвергнуть наказанию. Я был арестован. Это был 1922 год. В декабре привели в тот же флигель. Там было кроме меня трое, два парня из села Николаевки и женщина из села Весело-Вознесенского. Женщина должна была спать в другой комнате, но под тем предлогом, что она боится, спала в нашей комнате вместе с парнями, обвиняемых в уклонении от воинской службы. У одного из них были пробиты барабанные перепонки так, что он раскрывал рот и надувался, и воздух со свистом выходил в уши. Эта компания такие разговоры вела и так не стеснялась вести себя, что я убедился, что разврат в деревне больший, чем в городе.

Однажды парней послали на работу, и их долго не было, я разговорился с этой женщиной и сказал, что я никак не предполагал такой распущенности, какая в деревни, судя по их разговорам и поступкам. Она на это ответила, что теперь девки везде одинаковые, а парням это на руку.

На третий день меня освободили. Деревенские еще остались там. Женщина просила зайти к знакомым передать, чтобы ей прислали чего-нибудь поесть, потому, что выдавали пшено и немного масла, а сварить негде было. У парней тоже не было денег. Они голодали, и не было папирос. Уходя, я дал денег, четыре миллиона, это что-то 4 рубля. Они были несказанно обрадованы и сказали, что, как только, выпустят так они и уплатят. Взяли мой адрес и добавили: «Да мы на базаре увидим, потому что мы привозим и молоко, и яйца, и прочее». Но они мне не уплатили. Если принять во внимание при таких обстоятельствах я им дал денег и притом, совершенно не зная их, то деревенская честность и здесь не высоко себя показала. Когда я уже был дома, то узнал следующее. После моего ареста дочь бросилась искать защиты и между прочим обратилась к прокурору, секретарем которого был бывший товарищ председателя Окружного суда Д. А. Ложкин. Когда он узнал об этом, то просил спросить, на каком основании я арестован. Если за незаконно устроенную школу, то это дело не политическое и подлежит народному суду. Меня немедленно выпустили, дело передали следователю, вывшему члену Окружного суда В. В. Мохову, который нашел, что школы не было, и дело направил в Бахмут, тогда губернский город для прекращения».

Как и в первом, так и во втором случае аресты Павла Петровича сделаны без особых оснований, только по доносам тех, которые, оговорив старого человека, тем более хорошо известного при прошлой власти, выслуживались, либо завидуя этому человеку, оклеветали его. В 1924 году, в возрасте 68 лет, он оставил службу, имея только лишь частные уроки взрослым. «Однако, благодаря «доброжелателям», а вы знаете, что у нас их всегда хватало, Павел Петрович постоянно ощущал трудности в своей работе из-за особого внимания к нему со стороны властей. Известны различного рода выступления против П. П. Филевского со стороны отдельных видных таганрогских деятелей того времени. Молодое поколение, выдвинувшееся при советской власти, в основном не воспринимало П. Филевского. В частности, писатель В. Д. Василенко очень недружественно к нему относился. Отец писателя Б. Изюмского написал донос на него. На основании этого доноса и доносов ряда других, хорошо знавших П. Филевского «коллег» по работе, он и был осужден. Произошло это в 1920–х годах».

В фондах таганрогского архива сохранились материалы 1926 – 1930 годов Таганрогского окружного исполкома по делу П. П. Филевского. Среди документов интерес привлекает заявление Павла Петровича Филевского в Таганрогский исполком: «Представляя при сем копию устава Донского общества археологии и истории искусств, которое поручило мне открыть филиальное отделение в Таганроге на основании параграфа №2, прошу разрешить мне осуществить сделанное мне поручение».

Заявление поступило в исполком 17 декабря 1925 гола, и на нем краткая резолюция заместителя председателя Окрисполкома Н. Нестюрина: «На президиум». На обороте заявления имеется запись: «ОНО по поручению президиума препровождается на заключение. Декабрь 28 дня 1925 год Управделами Окрисполкома – подпись, Делопроизводитель – подпись».

В отдел народного образования документы поступали в тот же день, о чем свидетельствует штамп (вх. №1366) на обороте заявления. Решение Окрисполкома по этому вопросу было уже известно: «Против открытия филиала в принципе не возражать; с выделенной кандидатурой на должность зав. филиалом гр. Филевского не согласиться. Поручить ОНО подыскать соответствующего работника и по согласованию кандидатуры с предокрисполкоимом допустить к работе»

Что же было написано в заключении ОНО, почему отказали Филевскому? Это еще предстояло узнать.

И вот в деле с перепиской окружкома ВКП(б) по кадровым вопросам нашелся отзыв ОНО. Гриф «секретно», видимо, был поставлен при регистрации документа Решение комфракции Окрисполкома почти точно (без указания фамилии Филевского) совпадает с решением Окрисполкома».

Сам Павел Петрович по этому поводу в своем дневнике писал так: «Ростовское археологическое Общество надумало открыть в Таганроге филиальное отделение и написало официальную бумагу мне, как члену и корреспонденту, чтобы я этим занялся. Я с этим отправился в Исполком и обратился к председателю за разрешением заняться организацией этго дела. Одним словом, он предоставил мне право набрать членов, подыскивать помещение и еще что надо будет, а письменное разрешение он выдаст после заселения президиума Исполкома. И я начал работу. Подобрал первый кадр, членов весьма солидных, прекрасное помещение и, наконец, Общество взаимного кредита обещало ежемесячную субсидию. А в исполкоме на заседании вот что произошло. Василенко запротестовал, что мне это дело поручили, и стал набрасывать тень на мое прошлое. Председатель возражал, что пусть он (т. е. я) откроет Общество, а там мы его может, и не выберем в председатели, да и никто о будущем состоянии Филиала и говорить еще не мог.

В конце концов, Василенко согласился, но потребовал бумагу Ростовского Общества для обсуждения. Когда я узнал об этом, то послал письмо председателю, что, узнав о переходе дела в Отдел Народного Образования, я отказываюсь от дальнейшего ведения дела, и об этом уже написал в Ростов. Тогда в Исполкоме посыпались обвинения на Василенко и тот, припертый к стенке, сказал, что согласен с председателем, но только «пусть Филевский зайдет поговорить ко мне об этом».

Я, конечно, не пошел. Я хлопочу не для себя, а для города и науки и наконец, если «нужны еще переговоры со мной, то пришли мне официальное приглашение и я приду». Это его взбесило и дело стало. Тогда он взял постановление Исполкома об открытии «Филиала Отделения ростовского Археологического Общества и Исторического Общества». Это постановление он послал заведующему музеем М. М. Андрееву-Туркину с просьбой подобрать кадр членов основателей и заняться устройством дела. На этой бумаге была приписка сбоку, рукою и с подписью Василенко, но без Филевского. Так из этого ничего и не вышло, а мне за это все готовилось беспощадное возмездие»

Другой эпизод относится к 1930 году. Как известно, в Таганроге в 1929 – 30 годах активно работала так называемая центральная комиссия по выселению нетрудового элемента и бывших домовладельцев города. «Карающая рука» пролетариата коснулась и П. Филевского. В протоколе № 18 этой комиссией (дата не указанна, видимо, до 3 февраля 1930 года) записано: «359. О выселении из дома №64 по улице III Интернационала Филевского Павла Петровича как бывшего владельца этого дома. Решили: выселить с предоставлением квартиры с наведенными людьми». Кто заступился за Филевского – неясно, однако комиссия вскоре пересмотрела свое решение Принимая во внимание, что гр. Филевский является научным работником, выселение не производить».

Круг друзей и знакомых П. П. Филевского редел, самого историка не оставляли в покое. Он неоднократно задерживался, не понаслышке знал, что такое ГПУ и постоянно проверялся, даже его преклонный возраст не был этому помехой. Павел Петрович сочувствует тем, кого из его знакомых и друзей уже коснулись репрессии, переживает за них, но участь репрессированных коснулась и самого Павла Петровича. В конце 20х годов (точно в 1927 году) он был все же осужден по доносу бывшего священнослужителя таганрогской Успенской церкви протоирея Михаила Знаменского. Арест Павел Петрович подробно описал в своем дневнике. Дневниковые записи почти бесстрастно, но точно и скрупулезно передают то, что происходило от задержания до совершения суда с теми, кто попадал в ГПУ. Допросы, расстрелы задержанных – то, как без суда в большинстве случаев решались судьбы арестованных невинно граждан – все встает перед ним во страницу дневника историка Павла Филевского. Вряд ли, работая над своими научными трудами, создавая первый фундаментальный труд по истории Таганрога Павел Петрович думал, что ему предстоит написать о том периоде нашей российской истории, о тех событиях в истории нашего города, которые не были и не будут никогда теми страницами нашей истории, которыми мы могли бы гордиться. Они вызывают только стыд, боль за то, что это происходило, за то, что делалось. Вот эти строки:

«Теперь перехожу к последнему аресту.

13 июня 1927 года явился следователь Хроколо (грек Хроколо, значит сор, хорошая фамилия) произвел беспощадный обыск, забрал много книг, одно стихотворение, рукописного, антисемитского содержания, поздравления меня с днем Ангела моего ученика Дранищева, коммуниста и еще не знаю что. Оставил я жену и дочь в ужасном состоянии, подумал, что мне поможет Дранищев, как видный коммунист. Но оказалось, что он сам получил выговор от партии за то, что поздравил меня с «днем Ангела». Мне потом жена его рассказывала, как над ним издевались, что он в Ангелов верит. Любопытно, как же иначе мог он соблюсти обычный знак вежливости. Я у них занимался более двух лет, отношения были хорошие, не мог он промолчать, не мог же он поздравить меня с чем-то другим. Удивительные фанатики, хуже раскольников и магометан! Обвиняют фашистов в фашизме, да куда же тем несчастным!

Когда меня привели в Государственное управление, которое тогда помещалось недалеко от нас в доме Ножникова по греческой улице, 76, то пометили в камере №1. Меня сейчас же окликнули по имени и отчеству. Оказалось, что тогда же многих арестовывали, и в том числе Ивана Евграфовича Платонова, который несколько лет назад с согласия Советского правительства возвратился из-за границы и служил советской службе. Камера была переполнена, и еще приводили после меня. Как я потом мог заметить, были захвачены в эту ночь на 13 июня 1927 года не за определенные деяния, а просто, по мнению властей социально опасные, а поводы придумывались с большой натяжкою были, насколько я припоминаю, следующие лица: Мясоедов, бывший товарищ прокурора, человек лет 35, молчаливый, постоянно писавший разные опровержения тех обвинений, которые ему предъявляли. Он производил грустное впечатление; очевидно, был из хорошей семьи. Его старушка-мать хорошо познакомилась с моей женой во время передач провизии. Он был интеллигентный человек не только по образованию, но по всему складу. Он был присужден к десятилетней высылке на Соловки.

Доманский, молодой человек, увлекшийся радио, оптимист; он утешает себя тем, что его не могут судить, потому, что он ничего преступного не сделал; я его в первый раз видел, а он знал меня хорошо, потому что жена его была моей ученицей Мария Зербина. Как видно но очень любил свою жену и ребенка, и говоря, о них, иногда плакал. Осужден на три года в Соловки, но его тесть заложил вещи и поехал в Москву хлопотать, и приговор был изменен на высылку в Мариуполь.

Дела эти до суда не доходили и решались в ГПУ.

Был Л. И. Степанов, служащий на авиационном заводе, очень скромный и молчаливый человек. Он прекрасно окончил курс в Коммерческом училище, но далее не пошел, революция помешала, он был женат на моей ученице, урожденной Попандопуло. Он, очевидно, тосковал, но не жаловался и не роптал; попал он, как и все взятые в этот период по указанию шпионов, без всяких фактических данных, а как люди, по их мнению, или монархически настроенные, или меньшевики, или другие какие-нибудь политически несходные субъекты. Коммунисты преследовали всех, но боялись только анархистов.

Сидел В. Л. Золотарев, который до того был миллионером, а потом служил чернорабочим на Балтийском заводе. Был в числе тех, которые грузили старые негодные снаряды в вагоны для отправки на Юзовку для переплавки, во время которой произошел взрыв, разнесший в куски печь. Возникло дело об умышленном вредительстве. Спрашивали о подкупе англичанами. Его сотоварищи по обвинению сидели в других камерах, а в этой был только Гайдуков, недалекий парень, трепетавший, что его расстреляют, дрожащий ежеминутно, говоривший глупости на допросе, которые иногда могли погубить его и других. Ко мне он часто приставал со словами: «а, что, дедушка, шлепка (расстрел)?». Он был очень жалкий, я его всячески утешал. Их всего обвинялось пять человек, в том числе Черенков, начальник двора. Их очень долго держали, но в конце концов выпустили, не нашедши их виновными.

Когда понемногу все ознакомились, он стал ко мне почему-то хорошо относиться. Так, например каждый день по очереди заключенные должны были прибирать, т. е. подметать камеру и двое выносили «парашу». Когда дошла очередь до меня, он заявил, что не позволит, чтобы дедушка выносил, что он будет за меня. Тогда другие заявили, что меня просто освобождают от этой обязанности. Старостой в камере был Ковалев. Я свои религиозные убеждения и моральные смело высказывал, мне казалось, что там уже смешно лицемерить. И вот к моему чрезвычайному удивлению Орлов заявляет, чтобы его останавливали, когда он будет сквернословить, потому, что это дедушке не нравится, и решил не курить по той же причине. И все это он выполнил.

Расскажу до конца грустную историю этого человека. Он много рассказывал о себе, где он скрывался, как он промышлял и замечательно, обойдя почти всю среднюю Россию, он больше всего интересовался в городах театрами, музеями, библиотеками и что было так, видно из тех подробностей, которые он сообщал. Однажды его спросил Даманский: «А, что, если вы освободитесь, прекратите ли вы свое ремесло?». – «Не знаю, думаю, что нет».

Однажды большинство уже спали, было 10 часов вечера. Двое играли в шашки, и наружный часовой в раскрытое окно напомнил, что им пора спать. А Орлов встал и подошел к шкафам, где всегда лежал чей-нибудь черствый хлеб, жевал хлеб и смотрел на игру. В это время раздается в коридоре звон звонка, и помощник коменданта вызывает Орлова. Вызовы ночью к допросу бывали неоднократно.

Обыкновенно дежурный следователь вызывал тех заключенных, дело которых он вел. Мой сосед мне говорил потом, что комендант был бледен, а в глубине коридора в темноте он видел следователя Хрокова. Только что закрылась за Орловым дверь, как раздался выстрел, за ним минуты через три другой. Все вдруг головы поднялись – бледные, испуганные. Было ясно – Орлов расстрелян. Это делалось так: из камеры заключенному велели идти в выходу, а затем к гаражу и сзади стреляли в затылок из револьвера и если сразу не убивали, то добивали; говорили, что эту обязанность нес Хроков, говорили, что за каждый расстрел ему платили 50 рублей. Мы поняли, в чем дело, а так как Орлов не возвращался, то и убедились в этом. На другой день после этого утром я был вызван к следователю в комнату 15, т. е. к Хрокову. После допроса, которых было несколько, о чем я скажу потом, следователь обратился ко мне с такими словами: «Каково настроение у вас в камере?». Я не совсем понял вопрос, но отвечал: «Настроение у всех тяжелое, так как никто за собой серьезной вины не чувствует и не знает, что его ждет». – «Нет, я не о том. Какое впечатление от вчерашних событий!». – «То есть, от расстрела Орлова?», - спросил я. – «А почему вы думаете, что его расстреляли?». Я объяснил, что было два выстрела и Орлов больше не возвращался. «Какое впечатление это произвело?». – «Ужасное, - ответил я, - некоторые до сих пор не могут прийти в себя, один (Гайдуков) заболел». – «Да почему же?». «Да ведь большинство на своем веку смертельной раны не видело, а тут насильственная смерть в двух шагах». – «Но ведь иначе нельзя!», - сказал он и возвратился к столу. Почему этот разговор именно со мной и почему именно Хроков, не был ли он действительно палачом. Я часто задавал себе этот вопрос, откуда берутся палачи, как у нас, так и за границей?

На другой день после моего ареста стали приводить из деревень. В камере делалось душно, несмотря на то, что три окна подвала были открыты и день, и ночь. Погоды стояли хорошие, особенно жарко не было. Между деревенскими помню: Цыба, крупный крестьянин, лицо совершенно круглое, гладко выбритое, говорил всегда с юмором, совершенно серьезно, что увеличивало комизм его разговоров. Как-то вечером говорили о разных организациях и о пионерах. Он заметил, что есть еще новая организация утробников и совершенно серьезно продолжал, что утробники уже сорганизовались и составили петицию. Все слушали совершенно серьезно, правда, не совсем понимая, но ждали, что будет дальше. Он продолжал: петиция утробников гласила – мы требуем сокращения девятимесячного срока, это очень долго, с момента революции все молодое стало быстрее созревать, только мы почему-то сохранили рутину. Второе – нам темно: мы требуем электрификации и в третьих – мы требуем, чтобы нас не беспокоили, тем более по ночам, совершенно спать не дают. Но последовал ответ правительства: срок будет уменьшен, электрификация будет проведена, что касается последнего требования, то это будет трудно исполнить, но власти постараются. Он много на злобу дня анекдотов знал.

Это был богатый крестьянин, у которого было хорошо поставлено хозяйство в Голодаевке и большая пасека. Все это, он знал, разоряется и гибнет, и все-таки природный юмор бился наружу. Когда я, выходя из подвала в тюрьму, прощался со всеми, он крепко меня поцеловал и прослезился. Он занимал в сельсовете видное положение, но не нравился властям

На допросах меня, прежде всего, обвиняли в том, что будто бы я председателем Союза русского народа. Я говорил, что не только не был председателем, но даже и рядовым членом. Рекомендовал спросить у кого-нибудь из бывших членов, которые вероятно известили Государственное Политическое Управление. Следователь сказал, что спрашивал у двоих, и они показали. Тогда я попросил вызвать моих сослуживцев. Вызванные показали, что я не был и, несмотря на то, что отрицательные факты свидетели с трудом могут удостоверить. Легко показать, что было, но как показать, что этого не было, можно сказать, что мне неизвестно, но нужно много уверенности, чтобы показать, что не было.

Оказалось, что есть письменный допрос бывшего соборного настоятеля протоиерея Знаменского, мне это показали. Впоследствии, когда я мог передать об этом домой, дочь моя поехала в Ростов, разыскала Знаменского и, увидев его дочь Елизавету, мою ученицу, сказала ей, что её привело к ней. Та была очень огорчена и сказала, что отец невменяем, с ним говорить бесполезно. Она вместе с моей дочерью отправились к краевому прокурору и после неимоверных усилий добились приема и тут Знаменская сказала, что отец её невменяемый, но прокурор резко отказал дочери: «Все равно не меняет дела, Ваш отец монархист и должен понести наказание».

Наконец 23 августа 1927 года сообщили мне, Корсуну, Горькову и Силопиеву, чтоб брали вещи и отправлялись в Государственное Политическое управление, где нам объявили, что мы высылаемся из Таганрога на три года Для сбора было дано 2 недели 10 сентября я выехал в Екатеринославль. Меня провожали жена и дочь, Василий Евст. , Вадим Иванов и Ефимий Григорьев, Глебова и всё время вертелись два шпиона из Государственного Политического управления, даже в вагон входили, когда я сел. Настроение было тяжелое. »

Когда читаешь эти строки дневника Павла Петровича, то невольно обращает внимание, то количество людей, которое попадало под подозрение ТПУ, их социальный состав. Среди представленных в «галереи П. Филевского» большинство рядовых граждан, «добротных хозяев», простых людей. Невольно задумывашься, если столько было действительно врагов народа, то какой шаткой была власть, тогда о какой победе советской власти можно было говорить. А если это было не так, то зачем уничтожать, отправлять в ссылки, тюрьмы, делать несчастными, в конце концов, убивать такое количество народа. Это не нормально, это похоже на сумасшествие.

Поражает и описание расстрела задержанного Орлова, по-видимому, одного из самых безобидных расстрелов ГПУ, из-за укрытия в спину, по воровски

Но больше всего удивляет сила духа русских людей, которые в большинстве своем не теряют человечности, помогая, поддерживая друг друга и оставаясь людьми. Понимаешь какая ценность наш народ, и сам Павел Петрович Филевский не изменил своим взглядам и убеждениям. «Павел Петрович никогда не менял своих раз и навсегда сложившихся убеждений»

П. П. Филевский был осужден на 3 года по статье 58-11 и 59-п. п. 6 и 11 УК РСФСР. Наказанием ему была ссылка. Местом ссылки было выбрано Запорожье, в то время небольшой провинциальный город с населением чуть более 30 тыс. человек.

Здесь ему помог друг по учебе Д. И. Яворницкий, которому в те годы было поручено провести археологические изыскания поймы Днепра. Работы велись несколько лет в вязи с начавшимся строительством Днепровской ГЭС.

Остались скупые дневниковые записи Павла Петровича о его работе в Украине, документальных материалов не найдено.

Заинтересовавшийся данным вопросом таганрогский краевед А. И. Николаенко об этом свидетельствует так: «Мне случалось посетить Запорожский краеведческий музей, где я пытался ознакомиться с отсчетами о работе той экспедиции, о которой вы говорите. Я полагал, что там могли встретиться сведения о Филевском. Но, увы! Я нашел только один отсчет за первый год. Разумеется, имя Филевского там не упоминается»

Возможно, что Павел Петрович был очень скромным человеком и никогда, как свидетельствуют воспоминания тех, кто знал П. П. Филевского близко, не выпячивал свою личность в любой работе, не хвастался своими выпускниками, своими званиями. Возможно с тем, что и Павел Петрович и профессор Д. И. Яворницкий прекрасно понимали, какой статус был в этот момент у Филевского. Он был ссыльным. А возможно и с тем, что документы данной экспедиции в дни оккупации Запорожья фашистами попали в руки фашистов, активно интересовавшихся скифскими древностями. Во всяком случае это тень еще одного возможного исследования связанного тесным образом и с П. П. Филевским, и с профессором Яворницким в развитие археологии в нашем крае в предвоенные годы.

В ссылке Павел Петрович встретил немало людей, которые не только сочувствовали, но и помогали ему.

«Уезжая из Александровска в июне 1929 года, я оставлял все этим добрым людям, к которым питал самые искренние чувства благодарности, да они сочувствовали моему горю».

Приехав в родной, столь любимый город Павел Петрович в своих дневниковых записях отметил: «Особой перемены я не нашел в жизни города, что благодаря письмам и частым посещениям родных и друзей все знал, что здесь делалось».

Друзья и близкие не отказались, не отвернулись от Павла Петровича в трудные минуты его жизни, наоборот они всячески поддерживали его, помогали. И Павел Петрович всегда это понимал и ценил. Приезд Павла Петровича в родные места вызвал у соседей и близких радость, восторг, ведь мало кто возвращался из ссылок, лагерей в то время. П. Филевский так вспоминал о своем возвращении в Таганрог после ссылки: «В Таганрог прибыли в пять часов после обеда. Первый, встретивший меня, был наш бывший дворник Василий. Он восторженно схватил мои вещи и потащил. А затем весь двор один за другим прибежали к нам, даже Дмитрий Метаксопуло, который никогда не поднимался наверх, прибежал поздороваться со мной. Одним словом, как дома, так и куда бы я не пошел, я встречал такое горячке приветствие, что свою высылку могу считать за счастье, она показала, что я не даром жил, что много есть людей, искренне расположенных ко мне».

Дома всегда лучше, чем где-нибудь, дома и стены помогают и лечат, а тем более, если дом в Таганроге, где и воздух города и его улицы, на которых дремлет уютно примостившись то там, то тут на старинных и старых камнях муза истории Клио, все, все помогает и располагает к душевному отдыху, покою

Павел Петрович вернулся в родной и любимый для него Таганрог и к своей семье и был по-человечески счастлив Счастье его омрачали только необходимые вызовы или приводы в ГПУ. Поводы были разные, один из них довольно нелепый приводит в своих воспоминаниях ученица Павла Петровича О. Ф. Орешко: «История забавная. Это было бы смешно, как говорится, если бы не было так грустно. П. Филевский считал образ Татьяны Лариной из «Евгения Онегина» идеалом русской женщины. Один из преподавателей считал иначе. Для него образцом русской женщины, им он утверждал это перед учениками, была Анна Каренина. Все это было еще до революции. Каждый оставался при своем мнении.

Когда шло следствие по делу Филевского, тогда и всплыли показания оппонента П. П. Филевского. Он уже не жил в Таганроге, но свои показания прислал. Дескать, Филевский был против того, чтобы молодежь брала пример с Анны Карениной, не согласившейся с существующими порядками, выступившей против. «Только Анна Каренина должна своим протестом звать молодежь к действую», - давал в своих показаниях этот «недоброжелатель». Анна Каренина – это что-то вроде нового «луча света в темном царстве». П. Филевский был, разумеется, по показаниям оппонента противником построения нового общества и к этому призывал молодежь. Вот такие были на следствии обвинения».

Но в Таганроге хорошее в это время знали Павла Петровича (хотя его книги не издавалась при советской власти ни разу) узнавали его, уважали. Об этом свидетельствуют дневниковые записи Павла Петровича: «27 апреля 1933 года В три часа ночи явились с обыском из Государственного Политического Управления. Перерыли все, взяли несколько писем и книжек и арестовали Мой допрос продолжался около двух часов. Говорили о моей деятельности, о моих исторических трудах, при этом вынул из ящика мою «Историю Таганрога» и сказал: «Я прочитал вашу книгу». В это время вошел в комнату начальник Государственного Управления и, увидев меня, сказал: — «Мы опять с вами встретились». (Это он меня хотел выселить из квартиры). Следователь, передавая ему «Историю Таганрога», сказал, что это труд Филевского, на что тот, обращаясь ко мне, сказал: А так вы не только капиталист и монархист, а ещё и писатель».

В 1939 году Павел Петрович остался один, умер друг, помощник, любимый человек – жена Вера Михайловна. Несколько ранее, в 1935 году мучительно умерла, болев раком, вторая дочь П. Филевского Мелитина (Меличка, как любовно называл ее отец). Оставшись в полном одиночестве, Павел Петрович сдерживая слезы, вывел дрожащей рукой в своем дневнике: «Передо мной как живые встают Вера и Мелитина, и Теичка как бы в тумане; она умерла маленькой девочкой и еще не разделяла моих мыслей и чувств. Даже не верится, что я один в своей квартире. Не могу писать, глаза застилаются слезами. Господи, пошли им царствие твое, как и другим близким, родным и друзьям, которых уже нет.

Такая ужасная тоска! И все давнишнее, пережитое встает как живое, большая тоска и по церкви. Я думаю, что в такие минуты прослушать и проплакать обедню среди таких же страждущих, как и я – было бы большое утешение. Господи, Господи, возврати нам возможность снова едиными устами и единым сердцем, восхвалять тебя и молиться тебе в доме твоем. Какие окаменелые сердца у тех, кто лишил нас этого блага!»

Для Павла Петровича начинается новый период – период, связанный с еще большим одиночеством, бедностью, непониманиями, равнодушием, неуважением хотя бы к его преклонному возрасту. Городские власти забыли о том, что жив еще человек, создавший единственный научный труд по истории Таганрога. Заходили к нему, как вспоминает О. Ф. Орешко «работники городской газеты. Они просили на время его рукописи под предлогом якобы возможной из публикации, а потом почему-то «забывали» их вернуть. Правда, спустя много лет после смерти об этих рукописях вспомнили и даже напечатали некоторые из них. Но это к слову. В то время Павел Петрович им был не нужен».

Сам Павел Петрович в своем дневнике пишет: «12 июня 1939 года в Ростове стали выходить брошюры с описанием городов области. В местной газете помещены значительные выдержки о Таганроге. Конечно цель такая: прежде все было скверно, а теперь так хорошо. Все, что касалось истории, без тенденции взято из моей «Истории Таганрога», разумеется, без ссылки на меня: мое имя им страшно, они его обходят и злятся на меня, потому что публика продолжает увлекаться моей книгой и ищет возможность прочитать ее, очень больно, что я лишен возможности издать ее вновь с большим дополнением: рассчитываю, что по моим материалам ее издадут после моей смерти. Упоминается брошюре о посещении Таганрога Пушкиным, это конечно, ссылки на меня тоже нет».

Горько осознавать и говорить теперь, что этот человек, эрудированный, знающий специалист, каких в 30 – е годы в Таганроге было мало, остался ненужным, не получил возможность нормально работать. Сколько упущено возможностей, сколько не получили мы, потомки, интересного и важного об истории нашего края

Старость Филевского переплелась с годами массовых репрессий. Он остался один, без средств к существованию. Близкие родственники умерли, другие не принимали участия в его судьбе. Многие знакомые из интеллигентной среды были высланы в Сибирь, Среднюю Азию, Грецию, в том числе учителя: Д. Л. Винников, И. И. Калин, библиотекарь музыкального училища Э. К. Юргенс, сосед К. П. Метаксопуло, с которым вел переписку.

Доведенный до отчаяния, в тех же дневниковых записях в 1940 году Павел Петрович восклицает: «Господи Милосердный! Когда же мы, наконец, успокоимся? Неужели только в могиле? Начались выселения из Таганрога. За что, для чего? Одни говорят, будто разгружают население Таганрога, другие предполагают какие-то политические соображения.

Никто не знает, все ждут и трепещут. Если это законно, то почему не оповестят население? Что можно сказать о режиме, в котором уже 23 года я, по крайней мере, ни одного дня, а тем более ни одной ночи не провел спокойно. Ведь это я говорю без преувеличения, всегда чего-то ждешь, чего-то опасаешься и за себя, и за близких друзей. И ведь так живет 99% населения. Довольно уже этой тревоги, чтобы подписать приговор этой системе».

Единственной отдушиной был, пожалуй, для Павла Петровича в то время краеведческий кружок, куда и пришла заниматься историей родного города и края юная Оля Орешко. Кто знал, что в семье этой девушке проведет последние дни Павел Петрович. Сама Ольга Орешко так написала о своем краеведческом кружке: «Краеведческий кружок – это одно из воспоминаний молодости. Кружок был организован при музее. Это был не школьный кружок. Собирались часто, еженедельно или по памятным датам. Количество членов кружка менялось за время его существования, но средним числом я считаю 12 человек. Кружок существовал 5 лет, до самого начала войны 1941 – 1945 годов.

Из членов кружка я часто вспоминаю Федю Конькова, Нестора Котова, Генриха Степина. Сегодня в живых уже нет никого. Многие из ребят погибли в Великую Отечественную войну, защищая Родину.

Помню собрание членов кружка, посвященное Полтавской битве. Беседы проводил Павел Петрович. У него был патефон, мы слушали пластинки по теме собрания, читали стихи. Часто ездили на экскурсии – посещали Новочеркасск, Старочеркасск, много экскурсий было сделано в Танаис.

К концу 1940 года в Таганроге появился В. М. Базилевич, кандидат исторических наук. Он тоже участвовал проведение занятий кружка. Он работал в музее. Базилевич был расстрелян немцами».

Великую Отечественную войну Павел Петрович встретил в Таганроге. Краевед Олег Павлович Гаврюшкин так описывает остававшегося в Таганроге старого, одинокого Павла Петровича: «При оккупации Таганрога, немецкие власти. Неоднократно приглашали П. П. Филевского работать в музей. Он откровенно заявил им, что «русская интеллигенция вам служить не пойдет».

На втором этаже дома, над Филевским, жил Юрий, один из братьев Кирсанновых, пошедших в услужение немцам. Это был человек высокого роста, почти совершенно лысый, мысли свои выражал грамотным, литературным языком, был слесарем-металлистом высокого класса. До войны часто заходил к Павлу Петровичу.

С первых дней оккупации Юрий предложил свои услуги немцам и удостоился должности начальника полиции. Целым дням к нему свозили мебель, вещи. Одно увозят, другое привозят. Павел Петрович не раз убеждал и просил соседа прекратить дела неугодные и противные Богу, осуждал его служение гитлеровцам. Наконец написал стихотворение, смысл которого можно выразить словами: «из каждого шкафа выглядывают лица расстрелянных евреев, особенно тех, которые жили в этом доме». Узнав об этом, Кирсанов пообещал расправиться с Филевским, намекнув, что у него для этого имеются большие возможности. Свой замысел выполнить не успел: при сдаче награбленного имущества расстрелянных, утаил от немцев несколько золотых вещей, его самого посадили, но благодаря усилиям братьев, которые также служили у немцев, Юрия выпустили».

Подтверждает эти строки и дает более конкретные данные о том, как жил Филевский в годы оккупации в Таганроге О. Ф. Орешко в своих воспоминаниях: «Во время оккупации П. П. Филевский жил трудно. Уроков у него не было, жил тем, что продавал вещи. Его приглашали работать в музей, в газету (а в годы оккупации выходила городская газета, в которой печатались многие горожане). Но он отказался, оставаясь верным себе.

Приведу пример. Во время оккупации существовало что-то вроде цензуры. Работавший таким цензором обязан был проверять книги и ставить специальный штамп на книге, подтверждающий, что проверена и ее можно выдавать читателям. Для блестяще знавшего русскую и мировую литературу Филевского выполнять такую работу никакого труда не составляло, а это все же давало ему средства для существования. Ему предлагали работать таким «цензором», но он отказался. Не подымалась рука Филевского ставить на «Евгении Онегине» штамп, который разрешал его к чтению. А вот отдельные работники библиотеки того времени печатались в городской газете «Наше слово», рассказывая, как им хорошо работается и как они благодарны немецким властям. Павел Петрович, несмотря на то, что он был серьезно обижен советской властью, до этого не опустился.

Все эти факты показывают, что П. П. Филевский в трудные годы суровых испытаний оставался глубоко русским человеком, любящим свою родину, человеком, не изменившим себе, не поменявший свою, раз и навсегда сложившихся убеждений».

После освобождения Таганрога и окончания Великой Отечественной войны П. П. Филевский продолжает жить в Таганроге и испытывать те же трудности, что и испытывают обыкновенные граждане. Но надо учитывать и возраст Павла Петровича, и те проблемы, которые существовали у него до Великой Отечественной войны. Они никуда не делись, а еще больше усугублялись с возрастом.

Пенсия по старости у П. П. Филевского была 50 рублей. Оставалась надежда на гонорары за публикации своих печатных работ, но как он пишет ы 1949 году своему знакомому В. Е. Примаченко, «очень странно получается. Мои должники – Ростовский музей, Таганрогское краеведческое общество нахально не платят. Очевидно, все ждут моей смерти. Редакция местной газеты в лице редактора все обещает выделить дело с изданием «Сборника юбилейного». Рукопись моя «Биография Щербиных» так и не обнаруживается в литературном музее в Москве. Я думаю, и так мне говорят, что в этом музее множество служащих, и есть такие, которые крадут и прячут, а пройдет несколько лет, они выдают за свое. Ужасные люди стали и нравы. Но напрасны жалобы, на этом и успокоимся. Бог лучше знает, как нам помочь, надо только верить Богу и просить Его».

В 50е годы, незадолго до смерти, Павел Петрович познакомился с журналистом, краеведом И. И. Бондаренко, который в это время создавал школьный музей в той школе-гимназии, в которой когда-то учился П. П. Филевский. Сначала по заданию редакции, как крупнейшему краеведу, и историку Таганрога обращается Иван Иванович за документами, справками, консультациями. Затем краткие консультации переросли в дружбу: «Павел Петрович Филевский запомнился как интеллигентный, классически образцовый человек. Между нами были теплые, доверительные отношения. Ученный жил уединено и любил беседовать, узнавать новости городской жизни. Ведая в газете вопросами культуры, искусства, науки всегда был в курсе местных событий.

Бывало встретимся, обязательно спросит: «Как ваше здоровье?»

Он дарил для музея редкие книги, фотографии, рукописи. Его старинная, вторично переплетенная книга «История города Таганрога», изданная в 1898 году стала редкостью нашего музея: подобная реликвия была тогда только в городском краеведческом музее».

Близкие отношения позволили И. И. Бондаренко часто обращаться к П. П. Филевскому с неясными вопросами о гимназии, Таганроге, истории, как науки, Павел Петрович часто письменно отвечал Бондаренко на его вопросы, так появились справки Филевского об И. А. Варвации, Д. А. Алфераки и т. д. Приходилось Павлу Петровичу читать и рецензировать «неожиданные находки» молодого краеведа: «В моем поиске бывали неожиданные находки. Вот так оказалась в моих руках рукопись бывшего таганрогского гимназиста, известного революционера Василия Васильевича Зелененко. Это были «клочки» воспоминаний о гимназии второй половины 70 – х и первой половины 80 – х», и я попросил Павла Петровича рассказать о Зелененко. Филевский охотно согласился и дал развернутый письменный отзыв о рукописи.

П. П. Филевский написал, что воспоминания Зелененко перенесли его во времена «первой молодости; многое ясно вспомнил и как бы вновь пережил, до того все написанное мне знакомо, так оно было близко мне и в большинстве правдиво изложено».

Будучи современником А. П. Чехова, помня тех преподавателей, которые работали в Таганрогской гимназии в 80е годы XIX века. Павел Петрович высказывал свои сомнения и несогласия с автором рукописи: «Упоминание о том, что многие учителя Таганрогской гимназии нашли «свое отражение в творчестве Чехова», неверно. Я ни одного не знаю, а относительно «Человека в футляре», будто бы Александра Федоровича Дьяконова, я положительно убежден, что признавать это – отрицать у Чехова умение понимать людей. Да вообще герои Чехова характера синтетического: он, наблюдая особенности современников, создавал из них, обобщая, свои типы».

Эти замечания автора «Истории Таганрога» только сейчас находят подтверждения, а более 40 лет о них не помнили, или пренебрегали. Павел Петрович делился свои педагогическим опытом, давал советы по устройству музея. А 17 января (30 января по новому стилю) 1950 года Павел Петрович прислал в школу приветствие: «Кандидат исторических наук П. Филевский. 30 января 1950 года Павел Петрович прислал в школу приветствие, которое цитирую тоже в сокращении:

«17 января церковного стиля и 30 января гражданского день св. Антония Великого, день рождения и тезоименитства А. П. Чехова, с каковым духовно связанна школа. Поздравляю вас с большим душевным подъемом с праздником и желаю успехов в Вашем прекрасном труде

Вместе с этим радуюсь с Вами закладке школьного музея вы не волнуйтесь, что он мал; при должной работе он быстро вырастет при согласии малые вещи растут, без согласия и великие разрушаются Будем верить в успех этого дела»

Успех пришел, и эхо музея прокатилось по земле русской и досмтигло ее окраин»

Потеряв близких людей и друзей, забытый практически всеми Павел Петрович Филевский коротал свои последние дни, иногда за консультациями приходили бывшие участники краеведческого кружка. А Олю Орешко Павел Петрович готовил к поступлению в университет. Ей не безразлично было бедственное положение старого историка, судьба того, который много сделал в ее моральном и духовном воспитании. Когда Ольгу провожали в ссылку, ее мать Раиса Константиновна сказала:

« - Павел Петрович совершенно один остался , родными забыт. Мы очень нуждаемся сами, но все равно ради любви к тебе, ради милосердия возьмем его к себе».

На следующий день Вера Орешко, сестра Оли, наняла тачечника, погрузила скарб Павла Петровича и перевезла его самого, завшившего, к себе домой. После стольких лет неустроенности в жизни и одиночества, когда за плечами 90 лет жизни. П. П. Филевский обрел свой последний дом, семью.

Самые последние свои дни, часы, минуты П. П. Филевский провел в доме Раисы Константиновны Орешко, женщины образцовой, верующей. О жизни в этот период он пишет в своем духовном завещании на ее имя так: «Я много раз переделывал свое духовное завещание, оно все уменьшилось до крохотного остатка. Сначала все складывалось в дом, чтобы на старости его доходность увеличилась, дом отобрали. Но силы еще были, работали все втроем, кое-что собрали на черный день, но внезапно, как снег на голову, упала так называемая монетная система. Новыми из моих 6500 рублей мне дали 650 рублей, а затем наступила глубокая старость и потеря голоса и вообще трудоспособности, хотя работал по силе и возможности, но денег не платили, видя, что старик может быть безнаказанно обижен, да простит Господь им их поступки».

В эти годы Павел Петрович упорно ходатайствовал о повышении ему пенсии. В обращении зам. министра образования РСФСР к зам. министру финансов РСФСР говорится о том, что комиссия установила бедственное положение учителя Филевского, который отдал 50 лет жизни народного образования и который находится в возрасте 94 лет. Министерство образование обратилось с просьбой увеличить пенсию Филевскому Павлу Петровичу с 50 до 160 рублей. Но и этому не суждено было сбыться, так как Филевский умер в 1951 году 2 февраля.

Сама О. Ф. Орешко так описала последние моменты жизни Павла Петровича: «Пробыл он у нас два года. Мама за ним ухаживала, разговаривала с ним. Он написал завещание маме. Оно, кажется, хранится в фондах музея-заповедника. Перед смертью он сильно болел, не вставал. Чувствуя приближение смерти, Павел Петрович попросил пригласить священника Никольской церкви отца Петра, который исповедал и причастил умирающего.

Умер Павел Петрович спокойно. Когда стало известно о его смерти, почему-то сразу появилась внучатая племянница. Посетили также сотрудники соответствующего органа (не помню, как он тогда назывался), описали все его вещи и книги и изъяли. У нас в семье долгое время хранился этот акт, но потом куда-то исчез. Сохранился только второй лист этого акта. Позвольте прочитать его, чтобы вы имели преставление, что было изъято после смерти старого человека: «1) облигации общества Троицкой жел. дороги, 2)докладная записка Таганрогского городского головы Иорданова об устройстве в Таганроге глубоководного порта, 3) выписка из протокольной книги Таганрогского Нотариального архива, 4) план дома по улице Греческой, 5) орденская лента, 6) деревянная шкатулка, 7) барельеф Филевского работы скульптора Егорова, 8) портрет Петра I (копия), 9) копия картины Маковского «Боярская свадьба», 10) портрет поэта Щербины, 11) именной серебряный подстаканник, 12) именная печать Филевского, 13) инока «Троица».

Дело доходило да абсурда, мне рассказывала мама: «по православным обычая, после смерти человека, наливают в стакан воду и ставят на блюдечко на 40 дней. Так вот посетивший сотрудник органов, потребовал убрать все это, а воду вылить»

Хоронили его о нас, мы сами. Никаких торжественных похорон, речей – не было. Похоронили мы его рядом с нашими родителями, на старом кладбище».

Умер Павел Петрович 2 февраля 1951 года в 11 часов вечера на 95 году жизни. Умер, как все старые люди, неслышно и тихо, ушел в небытие. Заключение о смерти – декомпенсированный порок сердца.

На следующий день газета «Таганрогская правда» поместила некролог о смерти старейшего историка города.

Но нападки на П. П. Филевского продолжались и после его смерти. Его труды, его деятельность не раз подвергались критики. Читаешь материалы 60 – 80х годов (в частности статью А. А. Пушкаренко «Политические и исторические взгляды П. П. Филевского в Краеведческих записках выпуск №1, 1957 год) и понимаешь, что для эпохи 20 – 70х годов труды П. П. Филевского, «реакционера, «пропагандиста теории официальной народности», религиозного фаната» не являются важными и ценны только, «как сводка интересного фантастического материала, рассказывающего некоторые стороны жизни юга России в XIX веке». А сам автор, как человек, как личность со своими взглядами, убеждениями, верой плох, только потому, что не революционер и идеи марксизма-ленинизма ему чужды. В тоже время П. П. Филевский был обыкновенным человеком. И не надо думать, что он абсолютно идеален. Павел Петрович имел трезвый ум, расчетливость тоже была ему характерна, он не был лишен и тщеславия, амибциозности. Но все это и его строптивый, неудобный характер теряет силу, когда понимаешь сколько пережил, перенес этот человек Но при этом он не потерял своих главных человеческих качеств и остался верен своим взглядам, не поменявший своих убеждений. К сожалению, такое мнение об уникальном, интересном человеке, патриоте Таганрога, России сохранялось более 30 лет. И только в период «перестройки» медленно начались изменяться исторические воззрения и также медленно изменились взгляды на П. П. Филевского и его труды.

У меня сложилось свое мнение о Павле Петровиче Филевском – историке и человеке, это мнение отлично от мнения историков-краеведов 50 – 80х годов и не совсем соответствует мнению современных историков – краеведов. Я, конечно, могу идеализировать, возможно, что-то при изучении материалов я увидел не так, как они, но для меня Павел Петрович, прежде всего умный, честный, цельный человек, который сумел пронести через всю свою жизнь свои взгляды, свои идеалы, не поменявший ни при каких условиях сложившихся убеждений. Павел Петрович был и оставался всю свою жизнь человеком глубокой веры, которую он не скрывал в угоду конъюнктуре, которой не изменил. Для меня он настоящий профессионал, много и честно трудившийся, как в образовании, так и на литературном поприще. Павел Петрович Филевский это пример патриота, любящего свою родину, свой город.

Павел Петрович Филевский в силу своего характера мог быть неудобен и с ним, как мне показалось, сойтись могли далеко не все. Прямолинейный и честный, он не стеснялся, многое из своих взглядов озвучивал, не боясь, т. к. это были его убеждения, его мысли. Это приносило ему много бед и неопрятностей, но он при этом от своих мыслей и убеждений не отказывался. Те, кто помнили его, ценили, любили, уважали, те, кто обижались, доносили, но равнодушных людей по отношению к П. П. Филевскому не было. Человек сложной судьбы, интересный, многогранный, таким предстает перед нами Павел Петрович Филевский, создатель «Истории города Таганрога», первый историк, писатель нашего города.

Судьба П. П. Филевского – «пример трагедии человеческой личности в переломный период истории». Высоко почитаемый и уважаемый человек, талантливый педагог, глубокий исследователь, не скрывавший никогда своих политических взглядов, после Октябрьского переворота 1917 года попал в число неугодных новому режиму. Все написанное П. п. Филевским относилось в разряд чуждому новому времени и подвергалось гонению и порицанию. Его лишили собственности, права преподавания, и, дожив до глубокой старости, автор «Истории города Таганрога» по существу нищенствовал.

Обращался к страницам своей забытой истории, возвращаясь в лоно христианского мира, возрождая моральные и культурные ценности, свойственные русском народу, складывавшиеся течение его больше, чем тысячелетней истории, мы стремимся как можно больше узнать о талантливых людях, стараниями которых создавалось история нашего города.

И мне очень повезло в только начинающийся жизни познакомиться довольно подробно со столь необыкновенной, сильной личностью, как Павел Петрович Филевский. Благодаря сохранившимся в фондах ТГЛИАМЗ и ГАРО обширным материалам П. П. Филевского, благодаря дошедшим до нашего времени дневникам Павла Петровича, сохраненными не одним поколением, благодаря работам наших краеведов О. П. Гаврюшкина, А. и. Николаенко, воспоминаниям О. Ф. Орешко, близко знавших Филевского, и помощи старшего научного сотрудника ТИКМ Аллы Августовны Цымбал, жизнь Павла Петровича, представленная в документах и материалах дает возможность не только увидеть его как сильную, многогранную личность, но и почувствовать обаяние личности первого таганрогского историка.

Увидеть, оценить, почувствовать всю трагедию этой человеческой личности, которая была готова и могла трудиться на благо родного города, края, России. Но которую, прежде всего, не поняли, а точнее не захотели понять, навешав ярлыков (монархист, церковник, верующий), а затем не дали возможности нормально работать и даже после смерти долгое время не признавали

Но в этом противостоянии вопреки всему победителем вышел Павел Петрович Филевский – сложная, многогранная, цельная личность, никогда не поменявшая своих раз и навсегда сложившихся убеждений.

Можно спорить о художественном идейном научном уровне работ П. П. Филевского, можно принимать или не принимать его взглядов, высказываний, идей. Но ни у кого не вызывает сомнений историческая значимость материалов, собранных Павлом Петровичем Филевским. Прожив долгую и плодотворную жизнь, Павел Петрович оставил яркий след в истории Таганрога, сам став частью этой истории.

Таганрог медленно, но уверенно возвращает себе историческое лицо, казалось бы, навеки утраченное. Жизнь, деятельность, исторические труды, наконец, книга П. П. Филевского помогает современнику понять истинное предназначение человека, его место в сложившейся структуре общественный отношений. Вчитываясь в страницы прошлого города Таганрога, мы яснее понимаем задачи настоящего и пытаемся мысленным взором выявить проступающие контуры будущего.