«Буран» как отражение эпохи и судьбы человека в русской литературе XIX – начала XX веков»

Русские писатели наполнили содержание пейзажной лирики и прозаических произведений размышлениями об очень сложных вопросах человеческого бытия – о родственности и враждебности явлений природы человеческой душе, о том, есть ли в природе разумное начало или она бессмысленна в своем грозном могуществе, связаны ли каким-нибудь образом природные стихии с мыслящим и чувствующим человеческим «я».

Функции пейзажа в художественном произведении очень многообразны. Во-первых, с помощью пейзажных зарисовок воссоздается внутренний мир самого автора. Во-вторых, это важный композиционный элемент, помогающий воссоздать реальное время и пространство. В-третьих, пейзаж – это композиционная вставка, которая задерживает развитие действия, замедляет ход сюжета. Поскольку пейзаж часто появляется в самый интригующий момент, это помогает держать читателя в постоянном напряжении. Наконец, пейзаж играет важную роль в раскрытии внутреннего мира героя.

Русские писатели, отводя особую роль пейзажу в художественном произведении, стремились подчеркнуть еще и таинственное единство природы и человека, что наиболее полно проявилось, на наш взгляд, в изображении метели.

Манит образ метели, который в классической литературе, несомненно, является символическим. Это магический образ. Человек и стихия (буран – синонимы к слову метель, буря, ураган, вьюга) живут по разным законам, но эти законы взаимообусловлены.

Нужно заметить, что исследуемая тема в современной критике раскрыта несколько односторонне: обычно рассматривается изображение снежной стихии на примере одного произведения.

Какую же роль, по мнению критиков, в своих произведениях отводят писатели бурану?

Нельзя не согласиться с общепринятой точкой зрения, что в произведениях разных писателей «метель становится движущей силой сюжета».

Определяя функцию метели в литературе XIX века, С. Бочаров отмечает: «Это демонологическое существо присутствовало в качестве «верховного» инфернального явления в «книжной» демонологии пушкинского времени».

И. Кульпина охарактеризовала не только изображенную Пушкиным стихию, но и увидела в буране с «живой душой» «разрушительную силу», которая «все смешивает в мире» и в то же время дает «ощущение внутреннего просветления, величия, торжества».

Непосредственно нашей теме посвящена критическая статья «Воздух пушкинской поры» С. Доценко, сравнившей повести «Метель» Пушкина и «Метель» Соллогуба. И все же мы привнесли и собственное видение роли метели в указанных произведениях.

Так как нам не удалось обнаружить сопоставительного анализа картин бурана, нарисованных различными писателями, мы посчитали, что данная тема нуждается в дальнейшей разработке. Новизна нашей работы в том, что мы, анализируя произведения русских писателей, сравнили картины бесовского наваждения в стихотворении «Бесы» и повести «Метель» Пушкина, буран в изображении Пушкина и Соллогуба, Пушкина и Аксакова, рассмотрели роль снежной бури в рассказе Бунина, охарактеризовали зимнюю стихию и ее художественную роль в литературе начала XX века

Образ вьюги в стихотворении «Бесы»

Метель — очень важный символ в пушкинской дьяволиаде. Мчится вьюга в «Бесах». В повести «Метель» совершается брак по недоразумению (вместо тайного брака без благословения: открыт путь бесовской путанице). Во время бурана (в повести «Капитанская дочка») Гринёв встречает Пугачёва, совсем как в «Бесах»:

Там верстою небывалой

Он торчал передо мной.

Кони стали. «Что там в поле?» –

«Кто их знает? пень иль волк?»

Но когда и почему возник образ метели в творчестве Пушкина?

Осень всегда вызывала у поэта прилив творческих сил, была самым любимым временем года, порой его литературных занятий, а приходилось хлопотать о житейских нуждах, да и свадьба его была под вопросом.

Поэтому не случайно одним из первых стихотворений болдинской осени 30-гo года стало стихотворение «Бесы» – самый точный снимок душевного состояния поэта в эти дни.

В «Бесах» строка за строкой кружила и неслась куда-то вьюга, занося дороги, плюя в очи снегом, сбивая с пути. Каждый русский человек знал это чувство тревоги и тоски, когда вьюга плачет и злится, а снег уже не просто снег – он кажется чем-то неведомым и злым, толкающим в овраг коня. Кружишь и кружишь в поле, не в силах вырваться из чьих-то колдовских объятий. В народе говорят: это водит бес. И разве не видит его отчаявшийся путник – этот сверкающий искрой глаз? Разве не слышит жалобного бесовского воя? Не так ли и в жизни порой кружат возле нас бесы разные, стращая и надрывая сердце своим визгом?

Образ бесов вводится здесь целым комплексом средств. Мало того, что сами слова «бесконечны, безобразны» дают представление об огромной, неисчислимой массе. Тучи параллельны бесам, напрямую связаны с ними. Мчащиеся тучи оказываются мчащимися бесами. Невозможно понять, кто есть кто. И буря, и бесы знаменуют переживания поэта в переломный момент его судьбы.

Среди этой круговерти поэт обмолвился ещё одним фольклорным образом, каламбурно обыгрывающим его предсвадебные заботы: «Домового ли хоронят, // Ведьму ль замуж выдают?» Домовой смертен, поэтому у Пушкина домового. хоронят. На смену старому домовому приходит молодой. Ведьмы и бесы – злые существа. Бес может вселиться в человека и мучить его. Может запутать человека, и тот собьётся с пути: «Сбились мы. Что делать нам?»

В этих двух строчках тема женитьбы в переосмысленном виде прорвалась в текст. В образе бесовского праздника можно увидеть причудливо переплетённые отголоски мыслей о предстоящей свадьбе, о холерных смертях, о холере, угрожающей невесте.

А есть ли власть над тёмной бесовской силой? Грядущая женитьба у Пушкина парадоксальным образом связывается с образом метели, единственным внешним аналогом которой в эту осень могла быть лишь разгулявшаяся эпидемия холеры да, может быть, листопад. Наверное, именно поэтому в конце октября снова возникает «метельный» сюжет. Это повесть «Метель». В ней мы найдём мотивы сватовства и женитьбы, мотив глупой и роковой «шалости» Бурмина, обвенчавшегося зимою, в метель, с незнакомою девушкой, собиравшейся венчаться с другим. Но главное – лейтмотив метели, олицетворяющей слепую и бешеную судьбу, играющую людскими жизнями, сводящую и разводящую людей по своему произволу.

Картины бесовского наваждения в стихотворении «Бесы» и в повести «Метель»

Картины бесовского наваждения в стихотворении «Бесы» и в повести «Метель» разительно похожи. Марью Гавриловну накануне бегства с любимым «поминутно пробуждают ужасные мечтания: то казалось ей, что отец её останавливал, с мучительной быстротою тащил её по снегу и бросал в тёмное, бездонное подземелье. и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим».

Сравним с этой картиной тёмную бездну ночи, ночного неба, «бесконечных, безобразных» бесов, несущихся в этом небе.

Перед самым бегством в решительный момент «на дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; все казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием». А вот что происходит в это время с женихом: «Едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилось с землёю. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова попасть на дорогу».

Как видим, здесь ситуация «Бесов» с точностью повторяется, часто даже в тех же словах. Очевидно, что в основание и «Бесов», и «Метели» легли сходные авторские представления. И стихотворение, и повесть являются отражением сложного сплава переживаний. Здесь и тревога за будущее, связанная с предстоящей женитьбой, и любовь, сплетённая со страхом погибнуть в эпидемии и не увидеть ни свадьбы, ни невесты. Этот комплекс тревожных чувств выразился в страшной и захватывающей пляске бесов, в картине зимней ночной бури, столь частой в стихах и прозе Пушкина.

Роль религии в жизни человека Х1Х века была велика, отношение героев повести к венчанию в Божьем храме серьезно. Преступить через это не просто невозможно, а преступно. Ведь супруги, венчаясь, дают обет верности. Таинство брака соединяет их навеки. Недаром говорится, что браки совершаются на небесах. Человек не волен расторгнуть то, что скрепляется свыше.

Или, как учит Христос, «что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Это понимает Владимир, это понимают Марья Гавриловна и Бурмин, якобы случайно оставленные перед аналоем. Обстоятельства впервые свели их в смутное для каждого время. Марья Гавриловна в ту пору и была романтически влюблена. во Владимира. Но в повести автор подсмеивается над романтическими влюбленными, подвергает сомнению естественность, жизненность чувств Марьи Гавриловны и Владимира.

Авторскую иронию мы чувствуем и в описании отношений Марьи Гавриловны и Бурмина. Самое смешное, что Марья Гавриловна и Бурмин, уже будучи мужем и женой, разыгрывают новый роман.

Восприятие метели Марьей Гавриловной лишено трагической окраски, вступает в единоборство с метелью один Владимир.

Итак, венчанные не по любви, а по обстоятельствам, Бурмин и Марья Гавриловна расстаются надолго. Метель-судьба разбросала их. Однажды они почувствовали, что любят друг друга. Между этими событиями – венчанием и любовью – прошло, пролетело смутное время. Но метель улеглась, обстоятельства прояснились, и оказалось, что оба не нарушили обета, данного в Божьем храме. Оба остались верны долгу, который не был для них пустым словом. Он-то и свёл их в конце концов в настоящей любви. Значит, есть над бесовской силой власть – светлый Божий храм.

Трижды возникает образ метели в повести, объединяя все события в ней, объясняя всё в судьбах героев. Образ метели-судьбы тесно связан с образом Божьего храма. Нет Божьего благословения – нет пути. Один из героев, Владимир, обречён блуждать в жизненной метели и потерпеть неудачу. Марью Гавриловну же метель-судьба соединяет с её суженым, которого конём не объедешь. Впоследствии она чувствует симпатию к своему неизвестному мужу (ведь таинство брака свершилось и они — муж и жена перед Богом). И Бурмин, подобно Марье Гавриловне, тоже следует Божьему промыслу. Он тоже «заблудился в метели и оказался у известной церкви». Метель «помогла» раскрыться характеру каждого из них, затем пропала, оставив после себя успокоившуюся, красивую равнину, «устланную белым волнистым ковром».

Образ метели в повести – это образ, олицетворяющий высшие, необъяснимые, неподвластные человеку силы. Метель у Пушкина – это сама судьба. По ходу повести утверждается главное значение всепроникающего образа метели. Именно он переводит повесть Пушкина в разряд произведений о человеческой судьбе, о благости Божьего промысла, о способности слышать глас судьбы.

Метель, давшая название повести и сыгравшая главную роль в судьбе всех трех героев, не ощущается той страшной и враждебной человеку силой, которая рисовалась Пушкиным в стихотворении «Бесы». Стихия распорядилась жизнью героев, наказала их за легкомыслие, заставила их пройти через страдания, и вознаградила за все пережитое.

«Метель» Пушкина и Соллогуба

В 1849 году писатель В. А. Соллогуб опубликовал рассказ, который назывался по-пушкински – «Метель».

Заглавия произведений Пушкина и Соллогуба замыкают намеченный в них ряд реминисценций – повторение, воспроизведение чужого текста: описание метели, постоялого двора, мотив случайной встречи.

«В обоих произведениях метель становится движущей силой сюжета. Она символ непредсказуемости жизни. Только пушкинская «Метель» соединила судьбы Марьи Гавриловны и Бурмина, а соллогубовская – подарила радость встречи и рождение любви».

Сравним описание метели у двух писателей.

«У Пушкина дана яркая картина непогоды и дана немногословным описанием, но от этого она и кажется ужасом, страшной реальностью».

В повести Пушкина «небо слилося с землею»; точно так же все перепуталось в душе «молодой преступницы», покидавшей без благословления родительский дом. И Владимир блуждает в метели: «В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла. Метель не утихала, небо не прояснялось». Герой без конца проваливается в снегу, самостоятельно не может найти дороги «во мгле мутной и желтоватой», потому что заблудился не только в метели, но и в жизни.

Несколько по-другому изображена метель Соллогубом. Не кажутся яростными ни снег, который «падал густыми хлопьями», ни ветер, что «порывисто сыплет им во все стороны». Да и земля «резко отделяется от чёрного неба». Страдает лишь одинокая буря, голос которой «плачет, и воет, и ревёт. Летит метель на крыльях вихря. Начинается что-то непонятное, чудное, невообразимое Метель со всех сторон. Тут её царство, тут её разгул, тут её дикое веселье». И хотя автор предупреждает: «Беда тому, кто попался ей в руки: она замучит, завертит его, засыплет снегом да насмеётся вдоволь, а иной раз и живого не отпустит» – возникает ощущение, что в рассказе Соллогуба разгулявшаяся метель несет не столько ужас, сколько какое-то «дикое веселье», возбуждение, неожиданную развязку, но ни в коей мере не трагедию.

Очень похожи «милые героини, которых закружила метель-непогода, метель-жизнь, даря одной супружество, другой – любовь». Сходными являются и мотивы случайной встречи в жизни девушек. Но офицер и дама, проговорив всю ночь, разъезжаются, хотя «изба казалась им раем», потому что Соллогуб следует пушкинской идее святости брака. А метель в пушкинской повести развела Марью Гавриловну с «заблудившимся» Владимиром, но соединила с Бурминым, случайно попавшим в церковь и обвенчавшимся с незнакомой девушкой.

Буран в изображении Пушкина и Аксакова

В повести Пушкина «Капитанская дочка» и в рассказе Аксакова «Буран» изображено одно из самых ужасных явлений зимней непогоды – буран. Что общего и в чем отличие этих описаний?

В обоих произведениях стихия разыгрывается в оренбургской степи. Простираются «печальные снежные пустыни, пересеченные холмами и оврагами», вокруг Петруши Гринева, следующего к месту службы со своим дядькой. Кибитка, которой правит ямщик, продвигается по узкой дороге, «а точнее, по следу, проложенному крестьянскими санями», среди бескрайних снегов.

Удивительно похоже пишет об этом и Аксаков. Небольшой обоз в его рассказе «Буран» тянется «по узенькой, как ход крестьянских саней, проселочной неторной дорожке, или следу, будто недавно проложенному по необозримым снежным пустыням».

Садится солнце в пушкинской повести, и в рассказе Аксакова «солнце склоняется к западу».

Казалось бы, вокруг только простор и покой, ничего не предвещает опасности. Но «опытный старик» из аксаковского рассказа, «приметил грозу заблаговременно». «Быстро поднималось и росло белое облако с востока, и когда скрылись за горой последние бледные лучи закатившегося солнца – уже огромная снеговая туча заволокла большую половину неба и посыпала из себя мелкий снежный прах уже в обыкновенном шуме ветра слышался иногда как будто отдаленный плач младенца, а иногда вой голодного волка (И как тут не вспомнить пушкинские строчки о метели: «То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя»!) Снеговая белая туча, огромная, как небо, обтянула весь горизонт и последний свет красной, погорелой вечерней зари быстро задернула густою пеленою. Вдруг настала ночь. наступил буран со всей яростью, со всеми своими ужасами.

Разыгрался пустынный ветер на приволье, взрыл снеговые степи, как пух лебяжий, вскинул их до небес. Все одел белый мрак, непроницаемый, как мрак самой темной осенней ночи! Все слилось, все смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось».

И ямщик из повести Пушкина объяснил Гриневу, что совсем безобидное на первый взгляд белое облачко «предвещает бурю». «Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло Все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным».

«Сердце падает у самого неробкого человека, кровь стынет, останавливается от страха, а не от холода, ибо стужа во время буранов значительно уменьшается. Так ужасен вид возмущения зимней северной природы. Человек теряет память, присутствие духа, безумеет. и вот причина гибели многих несчастных жертв», – пишет Аксаков в своем рассказе. Но есть у героев обоих произведений путь к спасению.

Гринёва из метели выводит Пугачёв, но так они оказываются связанными, что едва не кончается катастрофой для молодого офицера. Пугачёв, вышедший из дьявольской метели, и притягивает, и отвращает. Воля, безудержность – вот Пугачёв, но воля оказывается бесовской, кружащей:

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

А опытный старик рассказа Аксакова посоветовал составить возы в круг и переждать буран, укрывшись от него в повозках. Послушавшие старика возницы остались живы, а «взбунтовавшиеся» молодые парни отправились в путь и, изможденные, напуганные свирепой стихией, замерзли в нескольких шагах от человеческого жилища.

Буран в аксаковском рассказе бушевал всю ночь и весь следующий день. Когда «утих буйный ветер, улеглись снега», то степь «представляла вид бурного моря, внезапно оледеневшего. Выкатилось солнце на ясный небосклон; заиграли лучи его на волнистых снегах». Всего вечер и ночь свирепствовал буран в пушкинской повести, а наутро «солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи».

Разыгравшийся в оренбургской степи буран не только важный композиционный момент, но и настоящее испытание для героев. Гринев был «выведен» из бурана Пугачевым и, несмотря на коллизии судьбы, вступил на правильный жизненный путь, путь честного (с честью) офицера, верного слову и долгу. Старик-возница «выводит» товарищей из бурана, спасает их. Как это ни покажется странным, но и умудренный опытом, проживший долгую жизнь старик, и молодой, только начинающий жить Петр Гринев очень похожи. Оба готовы помочь людям, с которыми их свела судьба, хотя каждую минуту возникает угроза собственной жизни.

Метель в рассказе Бунина

В 1895 году И. А. Бунин написал рассказ «В поле», где показана стихия во всей ее «всеразрушающей силе».

В безмерном поле, «далеко от проезжих путей», затерялся хутор Лучезаровка, вокруг которого накануне Рождества «к ночи поднимается вьюга.

В повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» тоже накануне великого праздника разбросанные сказочным чертом кучи замерзшего снега превращаются в метель: «Снег метался взад и вперед угрожал залепить глаза, рот, уши пешеходам» Но не возникает ни чувства страха, ни переживаний за судьбу оказавшихся один на один с вьюгой героев повести. Ленивый Чуб ругает себя, кума, черта, но при этом его «досада была притворная», он «очень рад поднявшейся метели». Сквозь «метущийся снег ничего не было видно», но ветер подтолкнул каждого героя к желаемому: как по волшебству, кум «набрел прямо на шинок», Чуб «увидел свою хату», но, выгнанный из своего же дома Вакулой, попал к Солохе.

Совсем другие ощущения возникают, когда знакомишься с бунинским рассказом.

Над «утопающим во мгле поземки» полем «все ниже нависает небо». В туманной дали угасающего дня появляются «зловещие таинственные огоньки»:

Вон уж он далече скачет;

Лишь глаза во тьме горят

Писатель изображает буран довольно своеобразно. Кажется, что метель начинает свое безумное веселье в степи, постепенно сужая круги, а эпицентром стихии является домик в Богом забытом хуторке.

Сначала в рассказе сказано, что шумит вокруг хутора, «как море, ветер и на дворе, по высоким белым сугробам, как по могильным холмам, курится поземка».

В этом заброшенном хуторке, в нетопленном и ветхом домишке, два одиноких старика. Оставшись один на один с разгулявшейся стихией, приятели с ужасом замечают, как начинает неистовствовать вьюга, испытывая на прочность их жилище. Сначала «метель бушует вокруг дома», но, усиливаясь с каждой минутой, «в трубе начинает завывать на разные голоса», а «ветер бушует и рвет крышу, шумит у крыльца»

«Жалок и беспомощен» человек, когда «не смолкая бушует метель за окнами». Но еще более бессилен он, оставаясь лицом к лицу со стихией. Со стариков, которые вышли из дома, чтобы предупредить заблудившегося в буране путника о том, что рядом с ним находится человеческое жилье, «ветер рвет одежду», подхватывает звуки старого звонкого рога и «несет в непроглядную степь, в темноту бурной ночи».

Всю долгую ночь бушует в темных полях буря, «грозно потрясает стены, слепит и засыпает снегом окна». Неприятно дребезжат отсвечивающие свинцовым блеском стекла, за которым «мрак и метель, метель». Понимают старики, как «одинок и беспомощен их хуторок в этом бушующем море степных снегов». Глубокой ночью услышали (сами одинокие и беспомощные) приятели «тяжелые шаги наверху где-то», и кажется, что метель проникла в ветхий домишко и стала расхаживать по потолку.

Под шум неумолкающей метели возникают слуховые и зрительные галлюцинации. То мерещится «гул векового бора», то «звон отдаленного колокола», то «невнятный лай собак», то крик работника, то «один за одним с рожками, в пиджачках, мал мала меньше» бесята «разделывают транташа»:

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре

Сколько их!.

В медленно наступающем дне «буря не унимается». За ночь она намела сугробы, возвышающиеся до самой крыши. Но и этого ей мало. «Ветер повалил трубу», «с шумом летят кирпичи с крыши». «Это плохой знак: скоро и следа не останется от Лучезаровки!»

Выходит, что человек совершенно беспомощен перед стихией, если он не научился сопротивляться обстоятельствам, если природная лень и пустая болтовня (обломовщина) заменяют реальное действие, стремление изменить и себя, и окружающую жизнь.

Зимняя стихия в литературе начала XX века

Зимний пейзаж, увиденный писателями начала XX века, приобретает совершенно новое звучание. Некоторые критики считают, что метель, изображенная в произведениях этого периода, – символ революции, другие – что метель – атрибут старого мира, показанного на стадии окончательного разрушения. Так каково же символическое назначение описания вьюги в произведениях писателей постреволюционной эпохи?

«Революции приходят, опоясанные бурями», – писал А. Блок, отразив события Октября в поэме «Двенадцать» как вихрь, стихию, надлом веков.

Январь 1918 года, когда поэт приступил к работе над поэмой, действительно был метельным, снежным. Блок ходил по ночным петербургским улицам, вглядываясь в даль, в снег, крутящийся в желтом, дрожащем свете фонарей. И воющая вьюга, бушующая в переулках, в творческом сознании поэта претворилась в грозную стихию истории, беспощадно сметающую старый, одряхлевший мир.

Вой, свист небывалой, страшной вьюги начинают поэму. Символические образы ветра, метели на фоне черного неба придают буре-революции едва ли не всемирный характер. И в этой дикой снежной буре, как в калейдоскопе, мелькают сатирические образы петербургских обывателей, появляется «паршивый пес», который неотступно плетется за двенадцатью красноармейцами.

В описании вьюги преобладают два символических цвета – черный (ветер, небо), свидетельствующий о жестокости, и белый (снег) как символ новой жизни, очищения. В снежной стихии символически зарождается новая жизнь, явившись их самых черных глубин, из темных глубин душевной пустоты двенадцати, которым «ничего не жаль».

Одно из очевидных значений метели – символ социальных катаклизмов, потрясений. Торжествует хаос, разгул стихийных сил. В безудержном вьюжном движении красногвардейцев вперед отражается анархическое стремление к воле, к мести за поруганные, исковерканные жизни, готовность на все, даже на преступление. Метель символизирует вырвавшуюся из глубин народную мощь, переворачивающую мир, бросающую человека в хаос. И в этой разрушительной стихии неизбежна смерть. Расстрелы, казни, кровь на снегу – это тоже революция у Блока. За метелью поэт хочет услышать «музыку Революции», за хаосом угадать созидающее начало. Но пока за вьюгой «не видать совсем друг друга за четыре за шага!» Не только потому, что метель слепит. Дело в том, что идущие вперед не видят дальше четырех шагов. И это символическое замечание многое объясняет в последующих событиях революции.

Примечательно, что некоторые реплики, ни за кем специально не закрепленные, раздаются прямо из «метели». Интересно, что П. Флоренский назвал поэму Блока «бесовидением в метель». При таком прочтении эти реплики условно-символически можно приписать невидимым духам, бесам города. Все сливается воедино в торжестве снежной и революционной стихий. Такое смятение мыслей, переплетение голосов, обращенных то к Богу, то к революции, то просто говорящих о тоске и скуке – это тоже атмосфера эпохи.

«Вьюжные образы» в поэме Блока «Двенадцать» напоминают о буране в степи («Капитанская дочка»), о «Бесах» Пушкина. Путники сбились с пути. Водоворот пугачевщины, ситуация «Бесов»:

Закружились бесы разны (Пушкин)

Разыгралась чтой-то вьюга (Блок)

Полное совпадение интонационного хода и дальше: «Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло» («Бесы»), «И вьюга пылит им в очи// Дни и ночи// напролет» (Блок). У Пушкина рассыпанные по всему тексту вопросы и восклицания («Сбились мы. Что делать нам? Кони стали. Что там в поле? Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят? Ведьму ль замуж выдают?») и у Блока («Кто еще там? Выходи! Кто в сугробе – выходи!. Эй, откликнись, кто идет? Кто там машет красным флагом? Приглядись-ка, эка тьма! Кто там ходит беглым шагом, Хоронясь за все дома?») воссоздают не что иное, как атмосферу смутной тревоги и неуверенности; кто-то, от кого исходит опасность, невидим, неясен, но он рядом, не отступает, преследует, исчезает, чтобы тут же опять пристать. У Пушкина «Вьюга злится, вьюга плачет Визгом жалобным и воем» – у Блока «Только вьюга долгим смехом заливается в снегах» Поразительное сходство позволило символизировать содержание поэмы, ввести образ русской революции в контекст философских исканий.

Переносится метель в город и в повести М. Булгакова «Собачье сердце». Тема дисгармонии звучит с первых строчек произведения. Воплощением этой дисгармонии является вьюга, превратившись в ведьму, которая гремит воротами, «помелом съездила по уху барышню». Совсем беззащитен человек (равно, как и собака, погибающая от холода, голода и боли) перед стихией: «Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на улице ее стало вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала». Природа как бы предупреждает, что нельзя вмешиваться в ее законы, что она достаточно сильна, способна не только «вертеть» человеком и «раскидывать» людей, но и может «завинтить винтом» так, что любой может пропасть.

В романах М. Булгакова и А. Толстого метель разгуливает на полях гражданской войны. В хаосе природной стихии бушует стихия человеческой вражды. Ничего не видно в снежной мгле, но герои произведений слепы не только от «снежной тьмы», а и от злобы, которая переполнила их сердца, разделив на своих и чужих.

«Густейший снег шел четырнадцатого декабря 1918 года и застилал Город Очень сильно мело. Четыре мрачных и страшных пушки уже заносило снегом, и на дулах и у замков начало наметать гребешки. Крутило и вертело, и капитан тыкался в холодном визге метели, как слепой. Так в слепоте он долго возился, пока не снял на ощупь, в снежной тьме первый замок Затем ушел в тьму, утопая в снегу, совершенно невидимый и темный» (М. Булгаков «Белая гвардия»)

«Бой начался под Ригой, студеной ночью. Вместе с открытием артиллерийского огня – поднялась снежная буря. Солдаты двигались в глубоком снегу, среди воя метели и пламени ураганом рвущихся снарядов. Десятки аэропланов во мгле снежной бури косили из пулеметов врагов и своих». (А. Толстой «Хождение по мукам»)

Можно считать роман Б. Пастернака «Доктор Живаго» самым «снежным», самым «метельным» произведением. Бесконечно заносит снегом землю, укутывает, как саваном, бесконечно бушуют метели в поле, в городе, в душе человеческой.

Впервые метель врывается в жизнь одиннадцатилетнего героя после трагедии – похорон матери. Ночью бушующая вьюга разбудила Юру стуком в окно, «сознавая, как она страшна, свистела и завывала и всеми способами» Она «старалась привлечь Юрино внимание», наслаждаясь производимым на мальчика впечатлением «С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, ничего с ней не соперничало».

Известие об Октябрьской революции – еще одно сильное потрясение в жизни Юрия Живаго, которое тоже сопровождается снежной бурей: «Сильный и все усиливающийся ветер превращался в снежную бурю. Стала разыгрываться метель которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся. Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях. Метель хлестала в глаза доктору и покрывала строчки газеты серой и шуршащей снежной крупою. Но не это мешало чтению. Величие и вековечность минуты потрясли его и не давали опомниться». Но Живаго не мог представить последствий проделанного над Россией эксперимента.

Наступившая эпоха принесла голод, разруху, нищету. Поняв, что выжить в городе будет сложно, практически невозможно, Живаго с семьей уезжает в далекий Юрятин. Очередная трагедия, и опять – снежная буря накануне отъезда: «Ветер взметал вверх и к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые белым вихрем возвращались на землю, улетали в глубину темной улицы и устилали ее белой пеленою».

Внутреннее состояние Живаго в плену у партизан (тоже трагедия) непосредственно отражено в образе метели: «Погода была самая ужасная Резкий порывистый ветер нес низко над землею рваные клочья туч, черные, как хлопья летящей копоти. Вдруг из них начал сыпать снег, в судорожной поспешности какого-то белого помешательства. В минуту даль заволакивалась белым саваном, земля устилалась белой пеленою».

Душевная боль, нарастающая в сердце Юрия Андреевича, когда он читал письмо жены, как буря за окном, возникла внезапно и становилась все сильней: «пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая это не снег шел, а продолжалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые, без конца, без конца».

Герой романа оказался заложником истории, которая безжалостно (как и зачастую снежная буря) вмешивается в его жизнь и разрушает ее. Через описание бурана, который постоянно «присутствует» на страницах романа, «взаимодействует» с литературными персонажами, легче постичь трагическую сущность судьбы человека в эпоху революции и гражданской войны.

Раскрывая гипотезу (взаимодействие стихии человеческих страстей и природной стихии), можно сказать, что действительно существует таинственное единство природы и человека: внутреннее движение в природе влияет на настроение человека, стихия влияет на судьбу литературных героев.

В рассматриваемых произведениях русской литературы XIX – начала XX веков общим в описании метели являются зрительно осязаемые детали движения, кружения, переменчивости, но роль пейзажа различна.

Так, писатели XIX века с помощью разнообразных художественных средств создали некое демонологическое существо, живущее по своим законам и в то же время олицетворяющее слепую и бешеную судьбу, играющую людскими жизнями, сводящую и разводящую людей по своему произволу. Основной мотив исследуемых произведений – метель, стихия жизни, которую человек должен принимать как данность, бороться с которой не имеет смысла, ее надо принимать и проживать, пережидать, терпеливо сносить. Как показал анализ, писатели сумели охарактеризовать саму стихию, её «душу». Метель словно живая, похожая на человека, словно ей самой неуютно, будто самой нужна помощь в чём-то.

Чрезвычайно важно, что в русской литературе мотив метели связан не только с темой инфернальных сил, но и с темой бунта.

В произведениях писателей начала XX века между словом «буран» и выражением «разрушительная сила» можно поставить знак равенства. В описании зимней стихии все в контрасте, отсутствуют полутона, им нет места среди революционных событий, где все делится лишь на черное и белое, разделенное красным цветом крови. И всё-таки, не только трагическое звучание притаилось за «мутным кружевом метели». Во всеразрушающем мятежном снежном вихре, как и всеразрушающей революционной стихии, возникает ощущение бодрости, какой-то смелости. То же ощущает человек, когда начинаются колоссальные социальные преобразования, словно попадаешь в метель и ощущаешь в себе какой-то подъём, возбуждение. Таким образом, метель – это еще и ощущение внутреннего просветления, величие, торжество. В произведениях русских писателей много общего: картины бесовского наваждения, сюжетные линии, картины мира, где все перемешалось, разительно похожи. Метель становится движущей силой сюжета. Она символ непредсказуемости жизни. Во время метели человек ощущает свое единство с миром и в то же время осознает независимость, неподвластность, таинственность, мощь и красоту природной стихии. Авторы исследуемых произведений начала XX века не просто показали разнообразие мира, но подчеркнули связь внутреннего состояния человека с меняющейся природой. Природа слепа, она не знает, что такое добро и зло, ее активность часто враждебна человеку, но она всегда стремится к гармонии, к восстановлению равновесия, к сохранению жизни в своем лоне.