Эпистолярный жанр в литературе

Эпистола – письмо, послание.

Эпистолярный – в форме письма, свойственный письмам.

Эпистолярная литература – переписка, изначально задуманная или позднее осмысленная как художественная или публицистическая проза, предполагающая широкий круг читателей. Такая переписка легко теряет двухсторонний характер, превращаясь в серию писем к условному или номинальному адресату. Однако именно ориентация на адресата, пусть воображаемого, составляет важный опознавательный признак эпистолярной литературы, отличающей ее от записок и дневника.

Письма бывают частные и официальные. Как правило, письмо начинается этикетной формулой: Дорогой (уважаемый) Александр Сергеевич! (в частном письме), Дирекции официального заказчикагосподину Погодину А. Ф. (в официальном письме).

Содержание частного письма – это обычно событие или ряд событий, которые произошли с автором и о которых адресат не знает. При этом чаще всего используется повествование как форма текста. Официальное письмо содержит сообщение, просьбу или требование, поэтому обычно начинается с объяснения, почему та или иная организация или частное лицо обращаются в ту или иную организацию. Затем идет изложение просьбы или сообщения о требованиях и их обоснование. Заканчиваются письма тоже этикетной формулой и подписью: До свидания, моя дорогая (в частном письме), выражаем надежду на сотрудничество, на выполнение нашей просьбы (в официальном письме) и т. д.

Словом «эпистолярный» мы обязаны грекам. Они же подарили миру и первого классика жанра, афинянина Эпикура. Правда, всего три его письма дошли до нас, и то в изложении Диогена Лаэртского, который, как известно, был великим путаником. Зато какие письма! Особенно – третье, к Менекею. Это ведь здесь впервые сформулировано: «Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет».

Сенека и Спиноза, Гете и Гейне, Мюссе и Честерфилд Грозный, Карамзин, Тургенев, блок, Горький, Чехов Все эти люди писали принципиально разные письма. Одни изначально предлагались для публики, другие – для одного единственного лица, но все-таки четкой границы между ними нет.

Эпистолярное наследие творческой интеллигенции конца XIX – начала XX вв. является собранием документов эпохи, отражающим многогранность личностей участников переписки, и содержит интересные сведения из литературной, научной, общественно-политической жизни современной им эпохи. Особый интерес представляет лингвистическое изучение писем, поскольку в них демонстрируется состояние языка соответствующей эпохи, особенности его функционирования; в письмах ярко проявляется своеобразие индивидуального стиля автора.

«Дружеские письма» А. С. Пушкина как пример особого эпистолярного жанра

Рассмотрим такую форму письма, как дружеское, которое является разновидностью частного неофициального письма. Неофициальность, непринужденность общения, характерные для него, могут создать впечатление, что данный тип письма в стилистическом отношении представляет собой явление разговорного стиля. Однако разговорный стиль ограничен, как известно, лишь сферой бытовых отношений, а в письме, отличающемся, по сути, политематичностью, могут быть использованы языковые средства различных стилей речи.

В данном случае необходимо учитывать социальный статус корреспондентов. Социолингвистическую значимость частного неофициального письма подчеркивал еще Ш. Балли («Французская стилистика»). Так, личное письмо в зависимости от социального статуса корреспондентов, сферы их интересов, уровня речевой и общей культуры может быть ограничено сферой бытовых отношений и реализовано языковыми средствами, характерными для разговорного стиля; такое письмо целесообразно отнести к разговорному стилю и квалифицировать его как бытовое. С другой стороны, личное письмо может быть тематически не ограничено: наряду с автобиографизмом, «домашностью» материала в нем могут обсуждаться вопросы профессиональные, из общественно-политической, литературной жизни. Подобное письмо следует рассматривать как межстилевое явление, т. е. синтезированный, синкретический тип текста.

Отнесение дружеского письма творческой интеллигенции к разговорному стилю и тем более к разговорной речи не представляется возможным.

Очень интересен и показателен пример писем А. С. Пушкина, которые являются важным источником познания жизни и творчества писателя. Они в большей мере, чем мемуары, раскрывают внутренний мир, сокровенную суть писательской личности, его неповторимую индивидуальность в «ее стремительном изменении и обновлении». «Биография в письмах» - именно так говорят, когда речь идет о переписке большого поэта, когда размышляют о его духовной жизни. Первый биограф Пушкина Павел Васильевич Анненков по этому поводу писал: «Непрерывная литературная переписка с друзьями принадлежала к числу любимых и немаловажных занятий Пушкина особенно драгоценна тем, что ставит, так сказать, читателя лицом к лицу с его мыслями Мы имеем только весьма малую часть переписки Пушкина, но и та принадлежит к важнейшим биографическим материалам».

Г. А. Гуковский назвал письма Пушкина «самой увлекательной биографической книгой», созданной самим поэтом. В Указателе лиц, упоминаемых в пушкинской переписке, значится около тысячи имен: политиков и историков, общественных деятелей и публицистов, императоров и царей, литераторов и беллетристов, живописцев, актеров и музыкантов, сановных и «простых» людей прошлого и настоящего. Как же огромен был мир пушкинских познаний, круг интересов, которыми жил поэт! Пушкин стремился «в просвещении стать с веком наравне». Этого он достиг: Пушкин был энциклопедически образованным человеком. Об этом говорит его переписка. Ее воспринимают как «многосюжетный, разноплановый, с творческими отступлениями эпистолярный роман-эпопею». В ней прослеживается процесс становления великого поэта. По ней можно судить о том, как складывался пушкинский круг писателей, что вмещает в себя понятие «культура пушкинской поры». Перед нами проходит не только судьба Пушкина, но и судьба его адресатов. Пушкинская эпоха оживает в лицах. Очевидно, письма творческой интеллигенции нельзя отнести только к разговорному или другому стилям. Убедимся в этом, обратившись к некоторым письмам А. С. Пушкина.

Например, в письме поэта к А. И. Казначееву (25 мая 1824г. , г. Одесса) можно выделить главным образом следующие микротемы:

1. сообщение о своем положении («надеюсь на вашу снисходительность и приемлю смелость объясниться откровенно насчет моего положения»);

2. интересные замечания поэта о стихотворстве («Ради Бога не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека»);

3. о своем желании вернуться в Москву («Я поминутно должен отказаться от самых выходных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2000 верст от столицы»);

4. сообщение о своей болезни («Вы, может быть, не знаете, что у меня аневризм»);

Таким образом, сфера общения в дружеском письме творческой интеллигенции тематически не ограничена, что убеждает в невозможности отнесения данного типа письма к разговорному стилю, ограниченному сферой бытовых отношений.

Кроме того, такой признак разговорного стиля, как неподготовленность речи, и тем более – спонтанность, практически не характерны для дружеского письма, «письменная форма речи даже самого непринужденного вида переписки так сказать, «записочный диалог» допускает элементы некоторого обдумывания».

Представляется, что следует говорить не о неподготовленности, а о различной степени подготовленности речи в дружеском письме. Это определяется ориентацией автора на определенного адресата, характером личных отношений между корреспондентами, коммуникативными намерениями автора.

Так, в ряде случаев дружеское письмо представляет собой именно книжную письменную речь, рассчитанную на зрительное восприятие, о чем свидетельствует использование дополнительного канала передачи информации – графических средств: подчеркивания, курсив; особое употребление прописных букв как авторский прием; членение текста на абзацы. Например, в письме Пушкина А. А. Бестужеву (8 февраля 1824г. ) поэт выделяет курсивом строки, выражающие наиболее значимую информацию (отзыв Корниловича о повести Бестужева), членит письмо на абзацы, определяя свои коммуникативные намерения.

Переписка А. С. Пушкина с женой

С другой стороны, имеются дружеские письма, отличающиеся меньшей подготовленностью речи, в которых в большей степени обнаруживаются элементы разговорного стиля. Особенно это характерно для писем в том случае, когда между корреспондентами устанавливаются фамильярно-дружеские отношения. Например, таковы письма Пушкина жене, которые продолжают традицию дружеского письма. События из жизни, бытовые факты, мелочи, жанровые сценки, анекдоты, вставлены в оправу стиля непринуждённого домашнего разговора.

По долгу своей службы, Пушкин часто оставляет свою жену дома. Письма Пушкина к жене дают нам богатейший материал для его биографии, они же, больше чем письма к кому-нибудь из корреспондентов поэта, соотносятся с его художественной прозой.

Наталья Николаевна Пушкина — самый частый корреспондент поэта. По количеству писем, ей написанных, соперничать с ней может только Вяземский, первые письма к которому лежат у самых истоков пушкинской переписки. Вяземскому больше чем за двадцать лет знакомства Пушкин отослал семьдесят два письма, жене за семнадцать месяцев разлуки - семьдесят восемь писем. Письма писались из Москвы, Петербурга, Болдина, Михайловского, Нижнего Новгорода, Казани, Оренбурга, Симбирска, из сёл Павловское и Языково. Первое письмо написано 20 июля 1830 года, последнее 18 мая 1836 года.

Внимательное прочтение писем открывает события и факты жизни Пушкина, показывает повседневное её течение, позволяет проникнуть в душевную настроенность поэта. Из них мы черпаем сведения о быте Пушкина и его семьи, буднях и праздниках, о встречах с друзьями.

В первый раз оставлял жену в декабре 1831 года. Он очень скучал без Натальи Николаевны, торопился домой, часто писал ей, до нас дошло шестьдесят три письма к жене.

Эти письма показывают, каким вниманием, какой заботливостью он её окружал. Пушкин входил во все мелочи домашней жизни, давал молодой жене указания, как обращаться с прислугой, с деньгами, как вести себя в обществе. Знаменательно то, что письма ей он писал исключительно по-русски. Этим он как бы устанавливал норму семейного стиля. Но это был не простой нейтральный, стилистически никак не окрашенный русский язык. Можно быть уверенным, что таким языком Пушкин ни с кем в Петербурге не разговаривал - таким языком он, возможно, говорил с Ариной Родионовной. Вот как он обращается к Наталье Николаевне: «жёнка», «душка моя», «какая ты дура, мой ангел!», «ты баба умная и добрая». Мыслями своими он с ней не делился, знал, что ей это скучно. Но о своих настроениях, о своих чувствах писал ей просто, подчас трогательно: «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, - я у твоих ног, чтобы поблагодарить тебя и просить прощения за причинённое тебе беспокойство».

Между 10-16 декабря 1831 года Александр Сергеевич пишет ей: «Ангел мой, люблю тебя так, что выразить не могу; с тех пор как я здесь, я только и думаю, как бы удрать в Петербург к тебе, жёнка моя».

13 декабря Пушкин пишет ей: «Ангел мой, люблю тебя так, что выразить не могу; сделай такую милость: побереги себя».

Наталья Николаевна была очень недовольна, что Пушкин уехал. По-видимому, она в письмах «топала ножкой», корила Александра Сергеевича, что недостаточно часто пишет.

Пушкин постоянно называет свою жену «мой ангел». Это не случайно, ведь в Гончаровой он увидел свою Мадонну. Об этом свидетельствует письмо Пушкина к ней, в котором он говорит: «Я утешаюсь тем, что провожу целые часы перед белокурой Мадонной, которая похожа на Вас, как две капли воды. ».

Пушкин постоянно пишет Наталье Николаевне о своей литературной работе, пишет без подробностей, как, впрочем, и в письмах к друзьям. Мы узнаём его образ жизни, писательские привычки. Из Болдина, отправившись туда для сбора творческого урожая, он пишет: «Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу дс трёх часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да гречневой кашей. До девяти часов - читаю. Вот тебе и мой день, и все на одно лицо» (30 октября 1833 года).

Или, например, письмо 1 ноября 1833 года: «Жёнка! Жёнка! - Ты мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счёты, доишь кормилицу. Ай да хват баба! Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить. Прощай, душа моя. Христос с тобой».

Это весёлые ссоры. Письма ещё звучат молодым счастьем уверенностью, смехом. «Дела мои, кажется, скоро могут кончиться, а я, мой Ангел, не мешкая ни минуты, поскачу в Петербург. Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же всё беспокоюсь, на кого покинул я тебя! Ах, жёнка, душа! Что с тобой будет?»

«Жёнка моя прелесть не по одной наружности», - отмечает поэт в марте 1833 года.

«Какая ты умненькая, какая ты миленькая!» - восхищается поэт в другом письме, - «Какое длинное письмо? Как оно дельно! Благодарствуй, жёнка! Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить».

В 1833 году из Нижнего Новгорода: «Ты видишь. я всё ещё люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное моё сокровище, когда же я опять тебя увижу».

«Благодарю тебя за милое и очень милое письмо, конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет и жить с тобою в разлуке также глупо, как и тяжело» (июнь 1834 года).

Письма Пушкина в то время сохраняли литературную значимость. Пушкин предостерегает свою жену: «Смотри, жёнка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не даёшь». То есть Пушкин не исключает возможности читательского интереса к своим письмам. Он пишет жене из Москвы: «Вчера был я у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отправил тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства» (1833 год).

В Наталье Николаевне временами так и чувствовался провинциализм, жажда простых развлечений. Недаром в письме Пушкина к жене в 1834 году есть такие строки: «Описание вашего путешествия в Калугу, как ни смешно, для меня вовсе не забавно. Что за охота останавливаться в трактире, ходить в гости к купеческим дочерям, смотреть с чернию губернский фейворок, когда в Петербурге ты никогда и не думаешь посмотреть на Каратыгиных и никаким фейвороком тебя в карету не заманишь. Что за охота таскаться в скверный уездный городишко, чтоб видеть скверных актёров, скверно играющих, скверную оперу? Просил я тебя до Калуги не разъезжать, да, видно, уж у тебя такая натура».

Её житейская сметка проявляется и в том, что она предлагает Дмитрию дать взятку чиновнику, чтобы положительно решить тяжбу Гончаровых с купцом Усачевым по поводу полотняной фабрики. Она иногда ведёт дела со Смирдиным, издателем поэта, выпрашивая у него гонорар всегда больше того, какой запросил бы и сам Пушкин. И несмотря ни на что, поэт любил свою жену и считал свой брак необходимым и счастливым. Именно в Наташе Пушкин видел свой «идеал», который оберегал от всех, которым восхищался и который стал его смыслом жизни. Было что-то от чувства собственника в этой жажде обладания. Видимо, пылкая любовь поэта превратилась постепенно в не менее пылкое чувство «скупого рыцаря», сберегающего своё сокровище.

В 1834 году Пушкин был пожалован в камер-юнкеры. Придворный чин он встретил с негодованием: «Так я же сделаюсь русским Dangеаu». Мемуары маркиза де Данжо Пушкин воспринимал как документ, обличающий власть. Обличительный характер носят и записи Пушкина, негодующие высказывания в адрес императора и двора находим и в письмах к жене. Камер-юнкерский мундир для него — «шутовской кафтан»: «Умри я сегодня, что с вами будет? Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и ещё на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку» (май 1834 года). И в другом письме: «Хорошо, коли проживу я ещё лет 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения им мало будет, что их маменька ужас как мила была на Аничковских балах» (около 5 мая 1834 года). Детей он называет не Маriе и А1ехаndrе, как это было принято в его кругу, а Машка или Сашка.

10 мая 1834 года Пушкин узнал, что его письмо к жене с описанием присяги великого князя было перлюстрировано и что копия его была показана императору. Оскорблённые чувства, раздражение прорываются в письмах Пушкина. Он настойчиво напоминает жене о перлюстрировании писем - не только для того, чтобы она поняла, почему в его письмах меньше «нежных и любовных» слов, но чтобы унизить чиновников, занимающихся перлюстрацией, и более всего - царя, читающего чужие письма: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охладило, что я пера в руки взять был не в силе» (3 июня 1834 года). «Мысль, что мои письма распечатываются и прочитываются на почте, в полиции и так далее — охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен» (30 июня 1834 года). «Жду от тебя письма об Ярополице. Но будь осторожна. вероятно, и твои письма распечатываются, этого требует Государственная безопасность» (8 июня 1834 года).

Пушкин наставляет жену: «Не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться публике. Я не шучу, я говорю тебе серьёзно и с беспокойством. Письмо Бенкендорфа ты хорошо сделала, что отослала. Дело не о числе, а всё-таки нужное» (до 16 июля 1834 года). В другом письме: «Худо: не утерпела ты, чтоб не съездить на бал княгини Голицыной. А я именно об этом и просил тебя. Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где хозяйка позволяет себе невнимание и неуважение. Ты говоришь: я к ней не ездила, она сама ко мне подошла. Это-то и худо. Ты могла и должна была сделать ей визит, потому что она штатс-дама, а ты камер-пажиха — это дело службы. Но на бал к ней нечего было являться. Ей-богу, досада берёт. » (20 августа 1834 года).

После женитьбы поэта в орбиту его морально-этического и общественного кодекса попадает и жена. Действительно, он очень часто предостерегает жену от кокетства. Почему? Объяснение этого мы находим в его письмах. 14 августа 1834 года Пушкин пишет: «Ропщут на двух дам, выбранных для будущего бала в предводительницы петербургского дворянства: княгиню К. Ф. Долгорукую и графиню Шувалову. Первая — наложница князя Потёмкина и любовница всех итальянских кастратов, а вторая кокетка польская, то есть очень неблагопристойная; надобно признаться, что мы в благопристойности общественной не очень тверды». Именно как признак неблагопристойности общественной упоминается и в письмах к жене: «Ты, кажется, не путём искокетничалась. Смотри: недаром кокетство в моде и почитается признаком дурного тона» (30 октября 1833 года). «Дурной тон» - вот чего больше всего боится Пушкин. Однако он понимает, что молодость и красота берут своё {«Будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна»), и гордится успехами жены {«Кто же ещё за тобой ухаживает, кроме Огарёва? Пришли мне список по азбучному порядку»). Понимая и гордясь, он не перестаёт её наставлять: «. кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности — не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему» (21 октября 1833 года). Нужно отметить, что все упрёки в кокетстве, все опасения, что жена может сделать ложный шаг в свете, относится к первым двум годам их семейной жизни. Потом эти темы из писем Пушкина почти исчезают. Поведение жены в свете уже не волнует поэта. Она стала опытнее, научилась уверенно держаться, вполне могла обходиться без «подражательных затей». Писем Натальи Николаевны к Пушкину не сохранилось. Но иногда содержание её писем можно восстановить по вопросам, которые она задаёт поэту и которые он повторяет в своих ответах: «Ты зовёшь меня к себе прежде августа. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Ты спрашиваешь меня о Петре? Идёт помаленьку; скопляю материалы - привожу в порядок - и вдруг вылью медный памятник, который нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок» (26 мая 1834 года). Или: «Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем ещё поговорить. Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать тебя денежными обстоятельствами. Вероятно, послушаюсь тебя и скоро откажусь от управления имения» (8 июня 1834 года); «Благодарю тебя за милое и очень милое письмо. Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет - и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело» (30 июня 1834 года).

Мы видим, что Пушкин отвечает на вопросы о своей работе и времяпровождении, о службе и хозяйственных делах; всё, что радует и тревожит поэта, радует и тревожит его жену.

Письма поэта к жене в первые годы их жизни необыкновенно искренни, удивительны по простоте и сердечности, полны любви и нежности. Часто в них встречаются дружеские советы, как вести себя, проглядывает некоторая ревность. Но начиная с 1835 года Пушкин уже не так по-юношески восторжен, не так восхищённо оценивает красоту жены, меньше становится ласковых нежных эпитетов. Чаще повторяются уже ставшие обыденными слова «моя жена», «мой ангел», «душа моя», «моя красавица». Поэт просто беседует со своей женой, делится с ней впечатлениями от встреч с друзьями, рассказывает подробности своей жизни, сплетничает о других, даёт задание Наталье Николаевне по части своих издательских дел, иногда просто философствует о жизни. Былая страсть немного угасла, перешла в спокойное русло. В последние годы Наталья Николаевна была больше другом Пушкина, чем женой. Она сильно изменилась к лучшему. Стали более заметны её доброта, душевность, глубокая материнская любовь к детям. Например, письмо, написанное 25 сентября 1835 года: «Здорова ли ты, душа моя? И что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь? Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что неспокоен. В Михайловском я нашёл всё по-старому, кроме того, что нет уж в нём няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась во время моего отсутствия молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу.

Веду себя скромно и порядочно. Гуляю пешком и верхом, читаю романы Вальтер Скотта, от которых в восхищении, да охаю по тебе. »

Или, например, письмо 1 октября 1835 года: «Милый мой ангел! Я было написал тебе письмо на четырёх страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое. У меня решительно сплин. Скучно жить без тебя. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас.

Прощай. Жду от тебя письма. »

Но больше всего особенности характера, интересов, душевного склада Н. Н. Пушкиной раскрывают его письма к ней во всей их совокупности. Пушкин обсуждает с женой дела материальные, журнальные, своё отношение к императору, правительству, к знакомым, к обществу. Он считает, что беседа с казачкой Бунтовой в Бердах, где «Пугачёв простоял несколько месяцев», так же интересна жене, как и то, что Машенька Вяземская не стала фрейлиной в связи с торжествами по случаю совершеннолетия наследника. Жена, очевидно, в курсе политических мнений и взглядов Пушкина. Из Болдина он ей пишет: «Мне сдаётся, что мы без европейской войны не обойдёмся. Этот Lоuis Рhiliрре у меня, как бельмо на глазу. Мы когда-нибудь да до него доберёмся — тогда лев Сергеич поедет опять пожинать, как говорит у нас заседатель, лавры и мирты» (6 ноября 1833 года). Правда, судьба России и Европы здесь иронически ставится в связи с судьбой брата, неспособного к штатской службе, но таково свойство писем Пушкина: серьёзные суждений переплетаются в них с шуткой, грусть с иронией. В письмах встречаем острые шутки, каламбуры: «Сей час приносили мне корректуру, и я тебе оставил для Пугачёва. В корректуре я прочёл, что Пугачёв поручил Хлопуше грабёж заводов. Поручаю тебе грабёж заводов — слышишь ли, моя Хло-Пушкина? Ограбь заводы и возвратись с добычею» (около 26 июля 1834 года). «Что наша экспедщия? Виделась ли ты с графиней Канкриной, и что ответ? На всякий случай, если нас гонит граф Канкрин, то у нас остаётся граф Юрьев; я адресую тебя к нему» (14 сентября 1835 года).

Пушкин играет словами, широко пользуется пословицами. В письмах к жене их особенно много: «Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка божий дар» (19 сентября 1833 года); «Взялся за гуж:, не говори, что не дюж - то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой» (19 сентября 1833 года); «Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут» (30 октября 1833 года); «Пожалуйста, не сердись на меня за то, что я медлю к тебе явиться. Право, душа просит; да мошка не велит» (около 26 июля 1834 года).

Непринуждённые речевые сочетания, максимально приближенные к разговорной речи, - такова стилистическая основа писем Пушкина к жене. В них слышится речь самого поэта.

Когда Наталья Николаевна была ещё невестой поэта, он писал французские письма. Эти письма, стилистически отточенные, писались со всем соблюдением светских, этикетных норм, соединённых подлинными чувствами - поклонения, сожаления о затянувшейся разлуке, надежды на встречу. Среди французского текста встречаем русский: «Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, не правда ли? Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхту или Архангельск? Дело в том, что для друга семь вёрст не крюк; а ехать прямо на Москву значит семь вёрст киселя есть» (11 октября 1830 года). Здесь переход к русскому языку может быть обусловлен пришедшей на ум словесной игрой, переосмыслением известной пословицы. Но следующее письмо, из того же Болдина, уже целиком написано по-русски. Начинается оно так: «Милостивая государыня, Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так извольте мне говорить по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте» (около 29 октября 1830 года).

Беспокойство Пушкина об оставленной в «зачумленной» Москве невесте нарастает. Это беспокойство доходит до такой степени, что «светскость» французских писем оказывается уже неуместной и Пушкин переходит на русский язык. Позднее сам факт сочетания французской речи с искренностью чувства кажется ему невозможным.

В письмах самого поэта к жене находим много рассеянных по тексту французских фраз, непринуждённое соединение русского языка с французским. Это речь образованного русского человека, получившее французское воспитание, но ещё больше - живая речь Пушкина.

Письма написаны по-русски. Вопрос, по-русски или по-французски пишется то или иное письмо, в пушкинскую эпоху имел большое значение. Зная нормы бытового общения, принятого в дворянстве, к которому принадлежал Пушкин, можно полагать, что дома он обычно разговаривал с женой по-французски. Тем более знаменательно, что письма ей он писал исключительно по-русски. Этим он как бы устанавливал норму семейного стиля. Но это был не просто нейтральный, стилистически никак не окрашенный русский язык. Можно быть уверенным, что таким русским языком Пушкин ни с кем в Петербурге не разговаривал – таким языком, возможно, он говорил с Ариной Родионовной. Вот как он обращается к Наталье Николаевне: «женка», «душка моя», «какая ты дура, мой ангел!», «ты баба умная и добрая». Детей он называет не Marie и Alexandre, как это было принято в его кругу, а Машка, или Сашка, или «рыжий Сашка», позже появится в его письмах Гришка. «Что Машка? Чай куда рада, что может вволю воевать». Жену он наставляет в подчеркнуто патриархальном тоне: «Не смей купаться – с ума сошла, что ли!», «только полно врать; поговорим о деле; пожалуйста, побереги себя» (здесь характерно архаическое, но еще державшееся в разговорном языке 18 века употребление «врать в значении «говорить пустяки» и подчеркнуто простонародное «пожалуйста», явно влияющее на интонацию его произнесения). А вот как он описывает Наталье Николаевне свое «житье-бытье»: «Эх, женка! Почта мешает, а то бы я наврал с три короба», «одна мне есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое», писем от Натальи Николаевны он ждет «из Новаграда» (а не из Новгорода), о хлопотах, связанных с материальными делами родителей и сестры, он пишет: «А им и горя мало. Меня же будут цыганить».

Если салонный язык отличается жеманной утонченностью, то Пушкин в письмах к жене не только подчеркнуто прост – он простонародно грубоват. И это не грубость – это сознательная ориентация на простоту и истинность народной речи. В конце он неизменно посылает детям патриархальное благословение, а жене – пожелания такого рода: «Вчера приехал Озеров из Берлина с женой в три обхвата. Славная баба; я смотрел на нее, думал о тебе и желал тебе воротиться из Завода такою же тетехой. Полно тебе быть спичкой. Прощай, жена».

Переписка Пушкина с женою, стихотворения были в доме в момент его смерти. Во время так называемого «посмертного обыска» на квартире Пушкина, Жуковский был вынужден просматривать бумаги Александра Сергеевича вместе с начальником штаба корпуса Л. В. Дубельтом. Наряду с бумагами Пушкина «досмотру» подлежали также и письма друзей, знакомых, родных, которые находились в его кабинете. Исключение было сделано только для писем жены. «Письма вдовы покойного будут немедленно возвращены ей без подробного прочтения».

Заключения и выводы.

Писанные со всею откровенностью семейных отношений, без поправок, оговорок, утаек, они тем яснее передают нам нравственный облик поэта.

Письма были для Пушкина школой стиля. В них он оттачивал мастерство описания природы, портретов, бытовых сцен и критических оценок. По своему содержанию письма Пушкина являются надёжнейшим источником для знакомства с биографией поэта, внутренней и внешней, дают ключ для понимания его личности, литературной борьбы, личных и общественных отношений.

Пушкин стремился в своих письмах жене к простоте и правде как законам ежедневного жизнеустройства. Несмотря на обнаружение элементов разговорного стиля, письма Пушкина Наталье Николаевне, как и другие его письма, нельзя отнести к разговорной речи.

Письменная форма изображения событий, опосредованность общения являются весьма существенными признаками, отличающими письмо от разговорной речи, для которой – напротив – главными, определяющими факторами, по мнению многих исследователей, являются устная форма речи, непосредственность общения.

Таким образом, дружеские письма творческой интеллигенции по отношению к другим типам писем (деловому, научному, публицистическому, художественному, бытовому) в функционально-стилистической системе занимают особое место: они представляют собой межстилевое явление, то есть синтезированный, синкретический тип текста.