Эпоха романтизма в Западной Европе и России

В конце ХVIII - начале XIX веков в литературе формируется одно из крупнейших направлений, которое получило название романтизма. Первый этап развития романтизма в Англии приходится на 90-е годы XVIII столетия. Новое в литературе - следствие восприятия революционных событий, их оценки, прямых высказываний или меняющегося в её свете понимания действительности. Складывается творчество молодых поэтов: У. Вордсворта, С. Т. Кольриджа, Р. Саути. Их усилиями вырабатывается и теоретически осознается новая поэтика, но пока что этот процесс лишь начинается.

Второй этап представляет собой формирование самостоятельной романтической традиции. У её истоков - сборник У. Вордсворта и С. Т. Кольриджа «Лирические баллады», вышедший в 1798 году, предисловие ко второму изданию которого - в 1800 году - стало первым эстетическим манифестом английского романтизма. Особенно проявляется деятельность Т. Мура, В. Скотта, Дж. Г. Н. Байрона. Завершение этого этапа совпадает в 1814 - 1815 гг. с окончательным падением Наполеона и концом европейских войн, последовавших за французской революцией.

Послевоенные проблемы, на фоне которых английский романтизм вступает в этап, завершающий его становление, оказываются очень острыми. В годы между битвой при Ватерлоо и парламентской реформой происходит расцвет английского романтизма. В эти годы продолжает творить Байрон, а так же приходят романтики молодого поколения: П. Б. Шелли и Дж. Китс.

Все поэты, стоявшие у истоков романтического движения в Англии, непохожи друг на друга. Это их и роднило. Они настаивали на своем праве оставаться непохожими, чувствовать по-своему, писать об этом от первого лица, не утаивая своей личности, подчеркивая её особенность.

Романтизм в России зародился лишь в начале 19 века. Рассмотрим основные свойства романтизма:

-во-первых, это преобладание субъективного над объективным;

-во-вторых, для романтизма характерно стремление не воссоздавать, а пересоздавать действительность;

-в-третьих, это тяга к выдвижению на первый план исключительного.

Теперь рассмотрим черты романтизма:

- провозглашение человека как личности сложной и глубокой;

- утверждение внутренней бесконечной человеческой индивидуальности;

- взгляд на жизнь «сквозь призму сердца»

- интерес ко всему экзотическому характерно для героя-романтика;

- мучительное переживание разлада с действительностью ;

-стремление личности к абсолютной свободе, к духовному совершенству, недостижимому идеалу в сочетании с пониманием несовершенства мира;

- склонность отражать «темную» сторону движения души;

-тяга к интуитивному и бессознательному, к фантастике, условности форм;

- смешение высокого и низкого, комичного и трагичного, обыденного, и необычного.

Ярчайшими представителями эпохи романтизма в России стали В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, К. Н. Батюшков, Е. А. Баратынский, Н. М. Языков, М. Ю. Лермонтов и др. Романтики писали в жанрах баллады, лиро-эпической поэмы, психологической повести и элегии. Последний был особенно любим романтиками.

Определение элегии.

В литературоведении существует несколько определений этого понятия. Для более глубокого понимания того, что представляет собой элегия, приведем два из них:

Элегия - жанр лирической поэзии. В ранней античной поэзии - стихотворение, написанное элегическим дистихом, независимо от содержания; позднее - стихотворение грустного содержания. В новоевропейской поэзии сохраняет устойчивые черты: интимность, мотивы разочарования, несчастливой любви, одиночества, бренности земного бытия, определенную риторичность в изображении эмоций (А. Крюковских. Словарь исторических терминов, 1998 г. ).

Элегия - литературный и музыкальный жанр; в поэзии - стихотворение средней длины, медитативного или эмоционального содержания (обычно печального), чаще всего - от первого лица, без отчётливой композиции (Большая советская энциклопедия).

Если сравнить два этих определения, то становится ясно, что элегия, как и любой жанр, имеет свои характерные черты и особенности (наиболее точные и конкретные формулировки дал А. Крюковский), а сюжетной основой становится грустное размышление

Слово "элегия", вероятнее всего, происходит от фригийского elegeia - "тростниковая флейта". Родина элегии - Древняя Греция, где этот жанр появился в VII в. до н. э. Скорее всего, элегия возникла из обрядовых похоронный плачей и причитаний, исполняемых под флейту. Греческие плачи над мертвыми (трены) могли быть изначально повествовательными, т. к. наряду с наставлениями живым сородичам и "напутствиям" покойному содержали рассказ о заслугах и добродетелях умершего.

Первоначально элегия имела преимущественно морально-политическое содержание (патриотизм, идеалы гражданской и воинской доблести). Затем, в эллинистической поэзии (в лирике Тибулла, Проперция, Овидия) преобладающей становится любовная тематика (мотивы одиночества, тоски, отвергнутой любви, разочарования, боли и страдания). Форма античной элегии - элегический дистих.

В подражание античным образцам элегии пишутся в латинской поэзии Средних веков и эпохи Возрождения; в XVI - XVII веках элегия переходит в новоязычную поэзию и представлена творчеством следующих поэтов:

- П. Ронсар во Франции;

- Э. Спенсер в Англии;

- М. Опиц в Германии;

- Ю. Кохановский в Польше.

Однако элегия еще довольно долго считается второстепенным жанром.

Русская элегия создавалась и развивалась с учетом колоссального опыта, накопленного элегиками прошлых веков. Большое значение имела для русских романтиков английская "кладбищенская поэзия" XVII века: "Жалоба, или Ночные думы" Э. Юнга - поэма, пронизанная скорбью о бренности жизни, мыслями о смерти, ощущением обреченности, и "Элегия, написанная на сельском кладбище" Т. Грея, и французская элегическая поэзия, из представителей которой особенно популярны были Э. Парни и Ш. Мильвуа.

В романтическую эпоху элегия занимает ведущее местог в ряду лирических жанров. Ни один из них не соответствовал в такой мере мироощущению поколения, не оказался столь пригоден для выражения идей времени, как этот. "Грустное содержание", обычно бывшее смысловой доминантной элегии, становится для романтиков признаком общего отношения к действительности, на все налагающего свой отпечаток.

Романтическая элегия - это стихотворение не о неразделенной любви, не о болезни, не о смерти, не о каком-либо "злом случае", а о неправедном устройстве жизни, об извечных и неустранимых пороках бытия. поэт - классик даже в горе, он даже в разлуке твердо верит в ограниченные масштабы несчастий. Казалось, путь к счастью был ему известен. Для романтика же препятствия, как правило, непреодолимы. Он не способен наслаждаться счастьем, ибо не верит в него! Романтизм отверг представление о "разумной устроенности мира". Случающиеся с человеком несчастья, все его беды и напасти романтики не считали случайностью. они стали отрицать существование на свете справедливости и счастья. Грустные, трагические мысли не уводят элегиков эпохи романтизма от жизни, а стремление к уединению, а так же меланхолия, задумчивость и тоска ведут поэта не только внутрь собственной души, но и вдаль и вширь. И заставляют видеть все - и отдельного человека, и оющество, и Вселенную.

Первые русские элегии создавались в эпоху классицизма и по-своему отразили своеобразие его философии. Как известно, мировоззренческим фундаментом классицизма явился рационализм, убежденность в величии и всесилии человеческого разума. Нормативность творческих установок классицизма, надличность утверждаемых им идеалов обрекали элегию на переферийное положение в системе классицистических жанров. Если собрать воедино элегии эпохи классицизма - от Тредиаковского до Хераскова - то никакой живой общности не получится, - это будет собрание похожих друг на друга стихотворений, утомительно однообразных по темам и чевству: жалобы влюбленных, причитания по поводу кончины. Все это лишь стихотворения "плачевные и печальные", по определению Тредиаковского. В них нет никакой философии, никакого отношения к времени, к обществу, - в них описываются только "злые случаи", нарушающие в целом "разумно устроенную жизнь". Не успев развиться, жанр русской элегии XVII века начал угасать. И он не смог ни увидеть, ни впитать в себя новых веяний в оюласти этого жанра, возникших на Западе в течение того же века.

Так же существует монументальная элегия - жанр старший, который на протяжении всего существования романтической элегии как бы обязывал поэтов к неторопливой и даже несколько архаической, "высокой" речи, к особенно глубокой значительности содержания, с обязательным выходом из мира собственной души в мир природы, истории, вселенной.

Знаменитые русские элегики

В. А. Жуковский - родоначальник элегических стихотворений.

Родоначальником романтической элегии в России является В. А. Жуковский. Он обладал дарованием живописца и поэта. В своих элегиях Жуковский разрушает грань между бытием и небытием, между миром этим и миром иным.

Размышления о смысле жизни, являющиеся главным предметом элегии, заканчиваются выводом автора: смысл жизни - в добродетели, а добродетель - в скромности, трудолюбии, простом образе жизни.

Жуковский также придал элегической грусти всепроникающий и всеохватывающий характер. Элегическое настроение - это господствующая тональность его лирики. Элегия - песня всей человеческой жизни, выражающая глубокое и неискоренимое разочарование в действительности. Особенно талантливо Жуковскому удавалось описывать красоту и великолепие мудрой природы, например, особенно ярко это показано в элегии "Вечер":

Ручей, вьющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в реку!

Жуковский здесь отвлекается от предметных признаков. Его уже мало интересует ручей как природное явление. На первый план выдвинуты особые эмоциональныйпризнаки: "тихая гармония", которая "приятна" поэту, "сверкание". Жуковский оживляет в слове добавочные эмоциональные оттенки, скрытые в нем. На этом общем стилевом фоне эпитет "светлый" получает дополнительный смысловой отблеск. Поэт как бы намеренно отвлекается от цвета песка, называет его не "желтым", а "светлым". Жуковский выявил в слове такие тонкие, едва уловимые оттенки, которые позволили ему непосредственно выразить душевное состояние.

После приведенных выше строк в элегии "Вечер" следует:

Приди, о Муза благодатна,

В венке из юных роз с девницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды

И, звуки оживив, туманный вечер пой

На лоне дремлющей природы.

Логическая связь при переходе от описания ручья к Музе разорвана. Между пейзажной картиной и призывом поэтического вдохновения нет жесткой зависимости. У Жуковского пейзаж сопряжен с конкретным психологическим состоянием. Поэт так сливает пейзаж и свое переживание, что между ними возникает интимная связь, даже психологическая. Поэту приятна "тихая гармония" "ручья", "вьющегося по светлому песку", он радуется его "сверканию, т. е. признакам, одушевляющим ручей и символизирующим олицетворенную в нем духовную и творческую силу природы. Свойства души как бы переносятся на природу. Именно душа поэта полна "гармонии", готова к творчеству и предчувствует приход вдохновения. Лирическое настроение, просыпающееся в поэте, созвучно творческой мощи природы и передается через неё.

Нужно отметить, что в данной элегии содержание грустно не потому, что так велят правила искусства, а вследствии сложившегося у поэта понимания жизни. Содержанием элегии стала грусть как доминирующий признак отношения к действительности. Это привело к тому, что личность предстала единой, внутренне многосложной и многогранной, прекрасной и возвышенной. Действительность отныне просматривалась через душевный строй человека, через его индивидуальные, неповторимо-своеобразные, самобытные переживания.

Теперь рассмотрим элегию В. А. Жуковского «Славянка». Описание ландшафта в этой элегии воплощено в динамических перепадах освещения, в движении сумерек, которое постепенно нарастает. Постоянно изменяется освещение ландшафта. Его целый ряд контрастов между теневыми и открытыми пространствами, в которых разливается вечерний свет, особенно поражает. И, наконец, это стихотворение завершается вдруг неожиданным падением окрестностей в ночь, мгновенным падением той завесы темноты и мрака, которая совершенно размывает все формы и очертания. В элегиях Жуковского все это происходит не один раз.

Также одной из самых выдающихся элегий этого поэта является «Сельское кладбище», написанное в 1802 году в «Вестнике Европы». Посвящена она А. И. Тургеневу, другу поэта и талантливому стихотворцу.

Над этим произведением Жуковский работал более года и считал его «началом своей поэзии». Это вольный перевод элегии английского романтика Т. Грея. Автор вносит в перевод размышления о бренности земного существования, навеянные созерцанием картины скромного сельского кладбища. Поэт размышляет о судьбе бедных поселян, покоящихся на этом маленьком клочке земли, и размышления эти приводят к мысли о равенстве всех перед лицом смерти и неравенстве в мире живых людей. Центральным является образ юноши-поэта.

Здесь возникают вечные темы человеческого бытия - любовь и дружба в жизни человека.

В строфах элегии с большой эмоциональной силой прозвучала мысль о внесословной ценности личности. Кроме того, скромные могилы людей навели на поэта скорбные раздумья о том, как много погребено здесь нераскрывшихся талантов. Здесь возникает романтический образ одинокого певца, не знавшего ни славы, ни счастья, но «чувствительного душою». Эта «чувствительность» составляет его единственное богатство: «Дарил несчастных он, чем мог - слезою».

Рассмотрим, как стихотворение делится композиционно. Сначала лирический герой передает свои печальные ощущения, вызванные увиденным, а затем как бы смотрит на себя, уже умершего и похороненного на этом же кладбище, глазами других людей и читает эпитафию.

В элегии «На кончину ее величества королевы Виртембергской» Жуковский писал:

Прекрасная погибла в пышном цвете.

Таков удел прекрасного на свете.

Гибель прекрасного осмысленна неотвратимым и печальным «уделом», то есть знаком неизбежного конца молодости, красоты, лучших и самых возвышенных душевных побуждений в их расцвете. Грусть - не какое-то нелепое, случайное событие, досадно нарушающее разумность общего хода жизни, а чувства, вполне выражающие ее смысл. Элегическая эмоция включила теперь вечные философские вопросы - противоречия между конечностью тела и бесконечностью духа, и социальные - неудовлетворенность насущной действительностью, в которой гибнут высокие духовные ценности, и психологические - желание передать неповторимые и гуманные чувства, свойственные отдельной личности и родственным ей душам.

Для полноты картины существенно и то, что Жуковский, обращаясь к монарху и друзьям, скорбя о смерти королевы, выдвигал на первое место человеческую сущность привлекших его лиц. Его, например, совсем не заботят заслуги рано умершей королевы перед Россией. Он не придает значения ее сану. Но он искренне опечален смертью юной, прекрасной души в самом расцвете сил. Его внимание как поэта сосредоточено на душевном мире человека, независимо от титулов, знаний, богатства, не принадлежащих личности природных свойствах, которые она либо развивает в себе, либо оставляет в забвении.

Новшества в жанре, привнесенные К. Батюшковым

Большинство элегий, которые писали поэты-романтики, скованы литературными условностями, и потому передавали свои чувства в весьма обобщенном виде. К. Н. Батюшков резко нарушил эту традицию. Его элегии, вызванные глубоко личными переживаниями, всегда близки к конкретным обстоятельствам, которые легко расшифровываются биографами. Достаточно прочесть «Воспоминания», «Выздоровление», «Тень друга», «Разлуку», «Тавриду», «Источник», «Мечту», чтобы сразу же увидеть, что за этими подернутыми грустью признаниями, высказанными свободным, мелодическим стихом, стоит не воображаемое, как у многих, а действительно выстраданное чувство. Годы медлительного возвращения к жизни после тяжелого ранения, стеснительные житейские обстоятельства, неудачная любовь, деревенское уединение в отрыве от друзей, скорбное раздумье о собственной судьбе - все это нашло отражение в печальных раздумьях Батюшкова.

Напрасно покидал страну моих отцов,

Друзей души, блестящие искусства,

И в шуме грозных битв под тению шатров

Старался усыпить встревоженные чувства.

Ах! Небо чуждое не лечит сердца ран!

Напрасно я скитался

Из края в край, и грозный океан

Кругом меня роптал и волновался

Особенностью элегий Батюшкова является не только предельная искренность чувства и глубоко меланхоличная их окраска, не только собранность и целеустремленность логически развертывающейся мысли, но и удивительная точность поэтического языка. Более того, в них есть черта, совершенно новая для этого жанра. Батюшков впервые создает элегию, которую можно было бы назвать лирико-исторической. Собственные его переживания сплетаются с раздумьями над историческими событиями, в которых сам он - непосредственный участник. Вот, например, "Переход через Рейн" (1814). Основная тема - радостное патриотическое чувство, охватившее русские войска при переправе через великую германскую реку, ощущение несомненной иокончательной победы над грозным врагом и вместе с тем - размышление о судьбах народов, история которых протекла на этих берегах. Размышления проходят не только в точный исторический момент, но и в совершенно реальной обстановке, чем прежние элегики пренебрегали. Тут и кавалерийские кони, жадно пьющие прохладную речную струю, и суета военного бивака, и сверкание медных пушечных стволов, и романтический пейзаж рейнских берегов со средневековыми замками на виноградных холмах. И в противовес этому иноземному пейзажу возникают образы родной земли - "от струй полуденных, отКаспия валов".

В элегии "На развалинах замка в Швеции" Батюшков задумывается о превратностях бытия. Перед его мысленным взором проходят древние эпохи. О них напоминают величественные развалины замка. Все здесь окружено атмосферой героизма, битв, сражений, мужества, стойкости, верности. Поэт скорбит о гибели "сильных", славных мужей. Печаль Батюшкова ясна - она возникала по контрасту с той современной ему Швецией, которую он увидел, возвращаясь на родину. Теперь в Швеции царсвует скука, буржуазная добропорядочность, пошлость. Батюшков недоумевает, почему таково историческое развитие, почему исчезают герои, и жизнь лишается праздника, огня, сильных чувств и высоких побуждений.

Отвлеченные мотивы (беспощадное время, неизбежная смерть) легко входят в элегию, но подчиняются переживаниям, навеянным сравнением героического прошлого и безотрадного настоящего. Элегия становится лирической медитацией на философско-историческую тему. Это пробуждает Батюшкова искать опору своим идеалам, своей мечте о прекрасном и совершенном человеке. Он не может найти её ни в религии, ни в истории, ни в современности. Ему остается лишь уповать на духовную собержательность личности, одинокой, но не поддающейся искушениям современности и не идущей ей на уступки. И тут вновь поэт обращается к античности. Но вместо изящной природы, гармонической уравновешенности, чувственных наслаждений он черпает отныне у древних авторов их апологию героического человека, непреклонного перед ударами судьбы, неизменного в своих убеждениях, смело идущего навстречу бурям и грозам жизни. Этими чертами своей поэзии Батюшков предваряет философские мотивы лирики молодого Пушкина и Баратынского.

Поэтическая зрелость Е. А. Баратынского

Современников поражала ранняя поэтическая зрелость Е. А. Баратынского. В самом деле, даже в его первых элегиях и дружеских посланиях обнаруживалось несомненное мастерство. Здесь дана как бы целостная «история» чувства от его полноты до исчезновения. В известном смысле элегии строятся по принципу античных трагедий (герой освобождается от обмана «сновиденья», иллюзий) и приводит к воскрешению души, хотя бы и печальному. Переживание Баратынского, таким образом, психологически драматично, всегда закончено и целостно. Не случайно поэт избирает для своих элегий момент перехода, перелива одного чувства в другое. Путь этот прокладывается мыслью, но мысль не убивает чувство! Она исследует его действительную ценность и меру одухотворенности. Новые чувства неотрывны от анализирующей мысли, их своеобразие целиком зависит от нее.

В элегиях Баратынского жизнеутверждающий голос юного сердца берет верх над элегической грустью, а мажорное завершение придает элегии особую прелесть.

В лучших элегиях 1820-х годов гибель непосредственного чувства проанализирована с беспощадной обнаженностью и правдивостью.

Например, в стихотворении «Смерть» Баратынский перестраивает традиционную романтическую ситуацию. Для романтиков смерть означает крушение гармонии тела и духа. Для Баратынского она выступает силой созидательной, хранительницей «равновесья диких сил», царствующих в природе и в человеческом обществе. Смерть выступает высшей философской силой в разрешении извечных споров.

Противоречия бытия он связывает с наступлением «промышленного века» и находит конкретно-историческую почву для своих философских раздумий.

В элегии «Последний поэт»(1835) слышна неумолимая поступь истории: «Век шествует путем своим железным». Баратынский нарочито переносит содержание элегии в древнюю Элладу, «первобытный рай муз». Но хронологически содержание элегии отнесено к современности. Природа остается прежней, все предания и мифы живут современной жизнью и обладают бессмертной ценностью, тогда как мир сегодняшний стоит перед гибелью.

Баратынский в одинаковой мере чуждался «игры», то есть внешнего украшения стихотворной речи, гордости, присущей многим удачливым стихотворцам. Гордость заменялась у него чувством достоинства и утонченного вкуса. Скромность ограничивает и требования поэта к жизни, заставляя довольствоваться только тем, что дано. Настойчиво проходит в его лирике тема счастья, всегда желаемого, но всегда недостижимого. Но там, где Державин барственно наслаждался, где меланхолически тосковал Жуковский, а Языков требовал и властно брал, Баратынский уже заранее знает, сколь недолговечна радость, посланная ему судьбой, и с недоверием мудреца встречает ее улыбки:

Все мнится: счастлив я ошибкой

И не к лицу веселье мне.

Еще более отчетливо звучит эта нота в краткой элегии, выразительно названной «Безнадежность».

Желанье счастья в меня вдохнули боги

Я требовал его от неба и земли.

И вслед за призраком, манящим издали,

Жизнь перешел до полдороги,

Но прихотям судьбы я больше не служу,

Счастливый отдыхом, на счастие похожим,

Отныне с рубежа на поприще гляжу

И скромно кланяюсь прохожим.

Обилие бытовых деталей в элегиях Н. М. Языкова.

Одним из видных поэтов пушкинского окружения был Н. М. Языков. Его элегии очень своеобразны.

Они наполнены конкретными деталями быта, просторечными словами, разговорными оборотами. Все это создает впечатление безнадежности, хотя лирический герой нисколько не горюет о своих расстроенных делах, а сохраняет независимость и веселый нрав. Герою открылась чувственная прелесть мир, и он радуется ей, вопреки бытовым неурядицам. Его не печалит ни измена возлюбленной, ни ее холодность. Он рад отдаться чувству, но осознает это как известное порабощение. Он может принять его свободно, но не грустит, если любовь остыла, ведь он вновь обрел полную свободу. Все эти переживания для лирического героя Языкова непременно радостны.

Интересно и то, что часто в качестве решающего мотива их грустных настроений выдвигается отсутствие денег:

О деньги, деньги! Для чего

Вы не всегда в моем кармане?

Теперь Христово рождество

И веселятся христиане;

А я один, я чужд всего,

Что мне надежды обещали:

Мои мечты - мечты печали,

Мои финансы - ничего!

Но далее в элегию втягивается далеко не смешное содержание, которое, однако, также воспринимается как шутка:

Так ратник в поле боевом

Свою судьбину проклинает,

Когда разбитое врагом

Копье последнее бросает.

Эта ситуация лишь снижает «высокий» сюжет, переводит печальный мотив в комичный план, что совершенно перестраивает элегию.

В элегии «Поэту радости и хмеля. » в первой части, казалось бы, запечатлен возвышенно романтический образ страстного любовника:

Поэту радости и хмеля,

И мне судил могучий рок

Нравоучительного Леля

Полезный вытвердить урок:

Я испытал любви желанье,

Ее я пел, ее я ждал.

Здесь же возникает традиционный образ «бездушной» и «холодной» возлюбленной, гордо отвергающей поклонника:

Безумно было ожиданье,

Бездушен был мой идеал.

Если вспомнить, что возлюбленная поэта именовалась «божеством», «ангелом», то языковский «слепок божества» выглядит очень прозаично и иронично. А разговорный оборот «пропали без ответов» усиливает иронию.

Языков так сочетает привычные элегические слова «безумно», «ожиданье», «бездушен», «идеал», что, поставленные рядом, они образуют контрастные пары ("безумно. ожиданье", "бездушен. идеал"), несущие уже новый, не традиционно-высокий или традиционно-унылый, а иронический смысл. Так подготавливается открытая ирония второй части, намеренно и противопоставленная элегической интонации первой:

Но был во мне - и, слава богу!

Избыток мужественных сил:

Я на прекрасную дорогу

Опять свой ум поворотил;

Я разгулялся понемногу

-И глупость страсти роковой

В душе исчезла молодой.

Освобождение от любовной тоски рисуется в мужественных, бодрых тонах, как преодоление чего-то темного, мрачного, обретение простора, становится гимном радостному приятию свободной жизни. Все силы расцветают, ум просветляется, чувства оживают, и герою прелесть и красота мира.

В другой элегии «Мечты любви - мечты пустые» Языков вновь вернулся к той же мысли:

И что любовь? Одна волна

Большого жизненного моря!

Поэт противится какой-либо несвободе, ему нужна полнота восприятия жизни и вся жизнь в ее многообразных и многокрасочных проявлениях.

Любая замкнутость отвергается им: он не сосредоточен ни на чувстве, ни на чувстве дружбы. Каждое из них ему доступно, он им цену, но выше всего для него свобода вдохновенья, душевный простор.

Элегия как основной жанр лирики А. С. Пушкина

Прежде чем начать разговор об элегической поэзии А. С. Пушкина, нужно отметить, что увлечение этим стихотворениями составляет лишь эпизод в творчестве этого известнейшего русского классика. На раннем этапе с элегией как с жанром было покончено; 1820-е годы отводились более зрелым свершениям. Однако на самом деле элегия, пережив Болдинскую осень 1830 года, остается своеобразным «водоразделом» в творчестве Пушкина и является одним из его наиболее плодотворных жанров.

Хочется привести здесь цитату Томашевского:

«Та болезнь века, которая отразилась в стихах Батюшкова, оказалась совершенно необходимой школой для Пушкина, и он необходимо должен был пройти эту школу, хотя бы для того, чтобы скорее преодолеть её. Усвоение элегической литературы было для Пушкина той стадией ученичества, которая сокращала ему «опыты быстротекущей жизни». Прежде, чем стать самим собой, Пушкин должен был пройти эту литературную школу». И, надо признать, школу эту он прошел с блеском, и пушкинская элегическая поэзия раз и навсегда вошла в золотой фонд классической литературы.

Элегия стала основным жанром еще в лицейской лирике А. С. Пушкина (1816-1817). Как уже говорилось выше, в России 10-20-х годов XIX века господствовал элегический жанр - своеобразный роман без сюжетного движения, но с использованием традиционных мотивов: он, она, любовь, печаль, разлука и пр. Но Пушкин видит в элегическом состоянии героя множество оттенков, градацию чувств. Герой может скорбеть не только об утрате любимой, но и о недолгой разлуки с ней. Причем сила чувства необязательно должна проявляться только в экстремальных ситуациях. Пушкин использует условные формы сентиментальной поэзии (например, природа грустит вместе с человеком), но в сердце поэта всегда есть надежда. Через меланхолию и грусть проглядывает нечто светлое. Неудовлетворенность и скорбь - признаки полноты жизни для Пушкина, без них человеку не обойтись.

Обратимся к конкретному анализу элегии «Разлука» (1816). Лирический герой прощается со своей любимой, заглушая печаль мыслью о том, что «не вечная разлука / Все радости уносит ныне вдаль». Он надеется, что друзья и муза смогут утешить его, но признается: «Как мало я любовь и сердце знал!». Образ возлюбленной он видит во сне, слышит ее голос. Разговоры друзей ему «невнятны», лира его «приуныла», но не забыла лишь голос любви. И, слушая ее бряцанье, «пускай вздохнут задумчивые девы». Так заканчивается стихотворение. В финале его обнаруживается выход за пределы индивидуального чувства. Личные переживания приобретает широкий смысл.

В июле 1817 года, расставаясь с лицеем, Пушкин напишет в стихотворении «Товарищам»:

Разлука ждет нас у порогу,

Зовет нас дальний света шум,

И каждый смотрит на дорогу

С волненьем гордых, юных дум.

Какая судьба ожидает их? Кто-то выберет карьеру военного, гусара кто-то - вельможи. Сам же поэт говорит о своем будущем:

Не рвусь я грудью в капитаны

И не ползу в асессора

Он просит оставить ему «красный колпак» - символ французской революции. Пушкин вполне добровольно выбирает себе иной путь.

Время в ранних элегиях Пушкина предельно условно. Уже в лицейских элегиях Пушкина можно заметить эпизодические и робкие попытки поколебать принцип жанровой дистанции, приблизить временное течение высказывания к индивидуальному течению переживания в его настоящем. В элегии «Любовь одна - веселье жизни хладной. », насыщенной элегическими мотивами, следом за характеристикой традиционнейшей элегической ситуации («В вечерний час над озером седым, В тоске, слезах нередко я стенаю. ») вдруг прорываются строки, отмеченные такой энергией выражения, таким непосредственным движением души и такой искренностью страдания, которые уже невозможно просто поэтически «разыграть», пользуясь «правилами игры», разработанными жанром.

Казалось бы, элегия была более скованным жанром, нежели жанр послания, а между тем, именно оттолкнувшись от элегии, Пушкин вырывается на просторы внежанрового мышления. В этом нет ничего неожиданного, ибо здесь, в элегии, формировался «язык сердца», отвечавший высшему предназначению лирики.

Самым плодотворным периодом, когда Пушкин пишет очень много элегий, становится южная ссылка. Кроме того, на становление его элегического настроения, очень повлиял романтизм, господствующий в Европе в начале XIX века.

Первой и наиболее известной элегией стало стихотворение «Погасло дневное светило. », которое было написано в 1820 году, в ночь с 18 на 19 августа, когда Пушкин с Николаем Раевским плыли на военном бриге «Мингрелия» в Гурзуф.

С момента ссылки поэта на юг начинается новый этап в его творчестве. Пушкин становится фактически вождем романтического движения. Отныне его жизнь кажется противоречивой и сложной, загадочной и драматичной.

Стихотворение «Погасло дневное светило. » принято считать первой в наибольшей степени «байронической» элегией Пушкина. Связь с Байроном провозглашена самим Пушкиным, который включил произведение в сборник «Стихотворений 1826 года» с пометкой в оглавлении: «Подражание Байрону».

В центре элегии - личность самого автора, вступающего в новую пору жизни. Главный мотив - возрождение души, жаждущей внешней и внутренней свободы, нравственного очищения. Разочарование сливается с самоосуждением, которое не замыкается на личности. Оно соединено с протестом и вольнолюбивыми надеждами. Идеалом личности остается полнота жизни, которая выступает безусловной ценностью. Отсюда вырастает пафос активности души, устремленной к постижению внутренней и внешней свободы как условия для торжества чувств.

Мотивы, столь отчетливо выраженные в элегии «Погасло дневное светило. », реализуются Пушкиным в других его лирических произведениях, обогащаясь новыми нотами, углубляясь и развиваясь. Причем всюду движения души даны не как убеждения автора, а как свойства его характера.

В нем поэт предстает перед читателем иным, совсем не похожим на того беспечного мудреца и ленивца, каким он был в большинстве своих прежних произведений. Теперь это человек, охлажденный и разочарованный, переживший тайные душевные бури, глубоко неудовлетворенный прошлым; свою «младость» называет он «потерянной» и отцветшей, а уделом «сердца хладного» считает страданье.

Всё, что воспевал он раньше, поставлено теперь под сомнения. Развенчан культ дружбы и наслаждения. Прежние товарищи - всего лишь «минутной младости минутные друзья». Прежние подруги - «изменницы младые», «наперсницы порочных заблуждений». Заблуждением представляется и вся былая жизнь - «желаний и надежд томительный обман». Стремлением порвать с прошлым, с прежним окружением, жаждой душевного обновления и возрождения объясняется внезапная перемена судьбы:

Искатель новых впечатлений,

Я вас бежал, отечески края.

Резко увеличивается масштаб личности лирического героя, в душе которого теперь величественный и в то же время угрюмый пейзаж: «погасшее дневное светило» (а не просто солнце), «вечерний морской туман», «волнующийся и угрюмый океан», «бурная прихоть обманчивых морей» (как будто речь идет о каком-то кругосветном плавании). Во-вторых, герой элегии по-байроновски одинок: он покинул «брега печальные» своей «туманной родины», но не достиг еще желанного «берега отдаленного», который вырисовывается в какой-то неясной перспективе. Он один лицом к лицу со стихией.

Образы беглеца из ставшего тюрьмой родного дома, из мира рабства и изгнанника, гонимого судьбой, выступавшие, при всем их различии и, в романтической системе как синонимы, стали основными в южном творчестве Пушкина. В своей первой байронической элегии «Погасло дневное светило. » поэт переосмысляет свою ссылку как добровольный побег, вводя необходимую в этом случае тему разочарования.

Но в то же время в элегии нет ощущения безнадежности или отчаяния. Между отношением лирического героя к прошлой и будущей жизни возникает даже известное эмоциональное равновесие. Его стремление к желанному будущему окрашивается «волнением и тоской», а воспоминания об отвергнутом прошлом вызывают легкую грусть и рождают душевный подъем: он стремится вдаль, «воспоминанием упоенный», верит в исцеление своей увядшей души. Эмоциональным центром элегии становится его рефрен:

Шуми, шуми, послушное верило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Выразительно передает он то состояние нравственного перелома, «ощущение душевного распутья», которое и определяет настроение всего стихотворения.

Драматическая напряженность и внутренняя противоречивость воплощенного в элегии чувства придают ей неповторимые и своеобразные черты. Тем более что чувство это тесно связано с особыми, тоже неповторимыми жизненными обстоятельствами: переломным моментом биографии лирического героя, необычностью обстановки (южная ночь, палуба корабля, море). Вот это умение передать неповторимость переживания, его внутреннюю сложность и противоречивость, связать его с единичной жизненной ситуацией стало важнейшим художественным открытием Пушкина - романтика, важнейшим средством индивидуализации лирического героя. Первым из русских лириков Пушкин заговорил, если вспомнить знаменитую державинскую формулу, «языком сердца».

Дело в том, что сентиментально-элегическая поэзия предшественников и современников Пушкина, равно как его собственная ранняя лирика, не высвободилась еще до конца из-под власти традиций классицизма и сентиментализма: общее в ней преобладает над индивидуальным, устойчивое - над сиюминутным. В ней неизменно варьируется, в сущности, одна и та же исходная ситуация: демонстративное противостояние личности, всецело погруженной в частную жизнь, внешнему миру. Отсюда определенная нормативность и абстрактность, свойственная поэзии Карамзина, Жуковского, Батюшкова. Их лирический герой - это человек «вообще», живущий как бы вне времени и пространства. Поэтому его чувства и переживания обретают эталон душевной жизни.

Совсем по-другому решается та же проблема в «южной» лирике Пушкина. Переживание возникает в ней в ситуации неповторимой, каждый раз иной и само оно тоже всякий раз разное, неожиданное и непредсказуемое. Именно индивидуализация лирической ситуации, обращенность к одному событию в жизни и психологической конкретности - все это стало важнейшим завоеванием русской романтической лирики в целом. «Погасло дневное светило. » может быть названо первым романтическим опытом Пушкина, поворотным моментом в его поэтическом творчестве.

А элегия «Редеет облаков летучая гряда. » написана хотя в этом же году, что и произведение «Погасло дневное светило. », но уже более опытной рукой.

Элегия создана в имении Давыдовых - селе Каменке Киевской губернии в 1820 году. Это стихотворение связано с любовью к Марии Раевской. Сначала эта элегия называлась «таврическая звезда». Но элегия потом имела ещё одно название «эпиграмма во вкусе древних». О том, что это все-таки элегия, говорят следующие признаки:

Стихотворение эмоционального содержания. Оно удивительно своей экспрессией, необыкновенной впечатляющей силой: «луч осеребрил увядшие равнины», «дремлющий залив», «сходила ночи тень».

Пишется от первого лица. «Я помню твой восход. », «Там некогда в горах сердечной думы полный, над морем я влачил задумчивую лень. »

Лирический герой наслаждается жизнью, особенно когда вспоминает что-то хорошее:

Там некогда в горах сердечной думы полный,

Над морем я влачил задумчивую лень,

Когда на хижины сходила ночи тень -

И дева юная во мгле тебя искала,

И именем своим подругам называла.

Именно в романтической лирике создаются условия для полного и непосредственного выражения конкретного психологического переживания.

Мир эмоций в элегиях Пушкина раздвинулся одновременно вширь и вглубь. Пушкин открывает в элегии борение контрастных душевных начал. За лирическим героем таких элегий, как «Простишь ли мне ревнивые мечты. », «Желание славы», «Ненастный день потух, ненастной ночи мгла. », просматриваются черты авторского видения, которое раздвигают психологические горизонты изображения. Нам открывается своего рода непредумышленный маскарад страстей, когда одно душевное движение прячется за другое, когда за одной страстью угадывается другая.

Самоубеждения, замыкающие элегию «Простишь ли мне ревнивые мечты. », лишь прикрывают безысходную борьбу сомнений в душе лирического героя, тяжесть недоумения, рожденную ускользающими от всякой логики, загадочно несовместимыми проявлениями души героини. Уверенность эта сродни самовнушению, и она не в силах перебить душевный ропот, внятно слышимый нам и в самой экзальтации этих самоуверений и недоступный лишь душевному слуху лирического субъекта.

Кажется, жажда славы в элегии «Желание славы» заполнило собой все сознание лирического героя и оттеснила мучение любви, но в глубине этой новой страсти горит все тот же душевный пожар. От безмерной боли душа здесь лишь надела маску, обманув себя бессознательной попыткой заместить одно переживание другим.

В элегии «Ненастный день потух, ненастной ночи мгла. » излияние лирического героя обрывается в тот момент, когда оно едва-едва входит в ясную область сознания и еще только предчувствуется вся грозная тяжесть вопроса, нависающего в последней оборванной строке.

Полнозвучию пушкинского элегического переживания, уравновешенного противоборствующими устремлениями сознания, соответствует и свойственный произведениям Пушкина образ лирического героя. Его отличает психологическая целостность, в нем нераздельно слились все основные силы личности: беспокойные порывы разума, полнота чувственных реакций на мир, импульсы воли.

Итогом пушкинского романтизма - наиболее полным, ярким его выражением и одновременно воплощением его кризиса - стало завершенное уже в Михайловском стихотворение «К морю», которое можно назвать прощанием поэта с романтической юностью.

Созданный в стихотворении образ «свободной стихии» многозначен и символичен. Море предстает в нем как живое существо, близкий друг автора. Оно оказывается даже его двойником - символ души поэта. Отсюда особый, глубоко личный тон стихотворения, искренность лирических признаний. Здесь же присутствуют намеки на тайные, интимные стороны своей жизни (замысел бежать за границу и любовь к Е. К. Воронцовой):

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный

Заветным умыслом томим!

Во-первых, образ моря в пушкинском стихотворении воплощает идеал поэта-романтика. Он выступает, прежде всего, как символ безграничной свободы. Во-вторых, море, в отличие от «скучного неподвижного брега», влечет поэта своей беспрестанной подвижностью, изменчивостью, своим беспокойством и многообразием. Оно таит в себе опасности, неожиданности, внезапные и резкие контрасты. Наконец, оно величественно и грандиозно, оно неподвластно человеку. Наоборот, человек ничтожен и бессилен перед грозной мощью вольной стихии:

Но ты взыграл, неодолимый,

И стая тонет кораблей

Вот почему обращенный к морю монолог поэта - это восторженный гимн в честь его «гордой красы». Отсюда приподнятая, патетическая интонация стихотворения, звучная (с опорой на сонорные согласные) инструментовка стиха, торжественная, насыщенная архаизмами лексика («брег», «бездны глаз», «вотще», «рыбарей»).

Далее возникают лирические образы Байрона и Наполеона, и герой размышляет, как трагична участь романтического героя в «опустевшем мире». Наполеон и Байрон - два величайших человека эпохи, два ее «гения», «властители дум» нескольких поколений. Мятежные, непокорные, они сродни величественной океанской стихии. Не случайно могилой Наполеона стал затерянный в безбрежных морских просторах остров святой Елены, а Байрон «был, о море, твой певец».

Чем ближе к концу, тем мрачнее, безнадежнее тон стихотворения: ведь Байрон и Наполеон - это уже свергнутые, хотя и дорогие ещё кумиры. Их печальный финал - судьба угасшего «среди мучений» Наполеона и трагическая смерть «оплаканного свободой» Байрона - свидетельствует о том, что даже гениальная личность не может направить по своему произволу ход исторических событий. Прощание с морем выливается у Пушкина в прощание с мечтами о свободе, с надеждами на скорое их осуществление:

Мир опустел. Теперь куда же

Меня б ты вынес, океан?

Судьба земли повсюду та же:

Где капля в блага, там на страже

Уж просвещенье иль тиран.

И к другому важному выводу приходит поэт в этом стихотворении. Он убеждается, что бежать от общества в какой-то иной, лучший мир невозможно, что бежать некуда, ибо человек всюду и везде зависит от сложившихся общественных условий, независимо от того, нравятся они ему или нет. Он может сохранить лишь внутреннюю свободу, отстаивать дорогие ему убеждения и идеалы. В финале стихотворения поэт обещает сохранить навсегда память о море - верность романтическим идеалам юности. И в самом деле: переход к «поэзии действительности» означал для Пушкина не просто преодоления романтизма, но видоизменение и дальнейшее развитие романтических настроений и художественных принципов. В элегии «К морю» есть и черты послания: наличие обращения к конкретному адресату, есть такие мотивы как просьба, пожелание, увещевание. Но это все-таки элегия, так как главная черта романтического героя - одиночество, разочарованность, равнодушие к жизни и к её наслаждениям; романтический герой всегда в пути, его мир - это дорога. За спиной у него покинутая родина, ставшая для него тюрьмой. Все связи с родным краем оборваны: в любви он встретил предательство, в дружбе - яд клеветы.

Стихотворение «К морю» Пушкин не причислял к разряду элегий, быть может, потому, что перестройка жанра в его представлении зашла здесь слишком далеко. И все же оно сохраняет с элегической традицией живую, необорванную связь. Элегическая тональность его очевидна. Однако сама по себе она не могла бы служить достаточным признаком причастности стихотворения элегическому жанру, если бы не отчетливо выраженная в нем элегическая трансформация конкретных исторических впечатлений в глобальный и завершающий план, которая происходит в финале элегии:

Мир опустел. Теперь куда же

Меня б ты вынес, океан?

Судьба людей повсюду та же:

Где благо, там уже на страже

Иль просвещенье, иль тиран.

Обратимся теперь к анализу элегии «Андре Шенье», где поэт описывает конкретное историческое событие - французскую революцию.

«Андрей Шенье» занимает в лирике Пушкина периода ссылки в Михайловском особое место. По жанру своему это «историческая элегия» - с историческим героем, сюжетом, отражающим исторические события. Между тем в первом собрании стихотворений Пушкина, где она впервые была напечатана, она по праву завершала наиболее значительный раздел лирических стихотворений - раздел элегий. Четвертая часть текста стихотворения была запрещена цензурой при первой его публикации.

Судя по виду черновика, Пушкин много работал над отделкой первых двух вступительных четверостиший, но, тем не менее, в первом своем варианте они легли на бумагу сразу как стихи уже готовые, сложившиеся в памяти. Остальная часть рукописи шла без остановок и затруднений. Вторая часть по форме своей есть элегия, точнее - две элегии, соединенные вместе с несколькими повествовательными стихами, передающими «от автора» быструю смену картин в воспоминаниях его героя. В одной из этих элегий, которая заимствована была из элегий Шенье, условные имена представляют обращения осужденного поэта к друзьям, прощание с ними и завещание им своих стихов, которые будут для них верным воспоминанием о нем. Этот первый из двух элегических отрывков заключает в себе общую характеристику элегий Шенье:

Стихи, летучих дум небрежные созданья,

Разнообразные заветные преданья

Всей младости моей. Надежды и мечты,

И слезы, и любовь, друзья или мечты

Всю жизнь мою хранят.

Другая элегия, содержащая в себе мотивы ранних элегий Шенье, представляется особенно значительной в развитии создаваемого Пушкиным образа, обогащая его рядом психологических черт, придавших ему сложность, глубину и человечность. Построенная на контрасте двух эпох жизни поэта - первой, свободной и счастливой, полной любви и радости, и второй, когда поэт окунулся в могучий водоворот революционной борьбы и политических страстей, - она отражает мгновенный упадок духа, охвативший одинокого и обреченного борца, тоску человека, поставленного лицом к лицу с слишком рано пришедшей смертью. Последний вопрос заставляет героя подвести итог своей деятельности, своей поэзии - забытые следы безумной радости и дерзости ничтожной, итог, зачеркивающий обе важнейшие темы его творчества, и элегическую, и гражданскую, и вырывающие у него проклятые своему таланту и своему кумиру - свободе.

Элегия завершается скорбным призывом поэта: «Плачь, муза, плачь!. ». Это обращение к музе, звучащее как полный торжества печали финальный аккорд, подхватывает мотив, уже прозвучавший в элегии - мотив сожалений ее героя о «безвременности» своей гибели, о том, что он как поэт не успел проявить себя:

Увы, моя глава

Безвременно падет: мой недозрелый гений

Для славы не свершил возвышенных творений.

Очень интересна по своему жанрово-тематическому единству элегия «Брожу ли я вдоль улиц шумных. » (1829) (элегическая прогулка), которая еще называется «Стансы».

Здесь каждая строфа содержит отдельный микросюжет, по-новому трактующий сквозную тему смерти. Мы наблюдаем здесь также богатую систему ассонансов и аллитераций.

Важнейшую роль играет природный ландшафт: созвучный эмоциональному состоянию героя или контрастирующей с ним, он провоцирует работу воображения и памяти.

«Стансы» стали во многих отношениях образцовым решением задачи в создании новой «поэзии мысли». Пушкин сохраняет в ней структуру медитативной элегии настолько, чтобы не дать тексту превратиться в рифмованную, философскую декларацию. Здесь Пушкин также обращается к античной «философии жизни».

В основе стоической этики лежит принцип неустанного душевного самоконтроля, бодрости и присутствия духа. Что же такое стоицизм? Это философское учение в Древней Греции и Риме, утверждающее телесность мира как живого организма, органическую связь его с космосом и равенство всех людей как граждан космоса, в своих этических нормах требующее сознательного подчинения человека господствующей в мире необходимости и победы над своими страстями.

Образ человека, остающегося «наедине с собой» посреди окружающей его суеты, дан в первой экспозиционной строфе «Стансов»:

Брожу ли я вдоль улиц шумных

Вхожу ли во многолюдный храм,

Сижу ль меж юношей безумных,

Я предаюсь моим мечтам.

Тема сосредоточенного размышления проходит через весь пушкинский текст, опираясь на троекратное повторение: «Я мыслю: патриарх лесов. »; «Уже я думаю: прости!»; «Привык я думой провождать». Во второй строфе назван предмет этих размышлений - идея неизбежности смерти:

Я говорю: промчатся годы,

И сколько здесь ни видно нас,

Мы все сойдем под вечны своды -

И чей-нибудь уж близок час.

Открывающая внутренний монолог героя формула: «Я говорю» напоминает прием разговора с самим собой. Эта молчаливая беседа занимает важное место в стоической практике: ведя ее, стоик добивается упорядочивания внутренней речи, проверяет свою верность основоположениями и проникается ими.

Мотив предвидения смерти много раз повторяется в черновиках стансов и входит в окончательный текст:

Гляжу ль на дуб уединенный,

Я мыслю: патриарх лесов

Переживет мой век забвенный,

Как пережил он век отцов.

Но в окружающем мире герой Пушкина ищет не признаки распада, а свидетельства краткости собственной жизни. Это позволяет ввести в текст тему неизбежного забвения.

Пушкинский герой пророчит скорую смерть себе. Здесь мы видим и утешительный аргумент о неизбежной смене поколений как части природного круговорота.

Здесь есть противопоставление судьбы, влекущей человека по свету, и человеческой привязанности к «родимому пределу»:

И хоть бесчувственному телу

Равно повсюду истлевать,

Но ближе к милому пределу

Мне все б хотелось почивать.

Здесь герой единственный раз отказывается принимать волю провидения. В заключительной строфе узнается стоический взгляд на смерть как на вечный процесс обновления, часть гармонического замысла природы.

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

Обратимся теперь к элегии «Вновь я посетил», написанной Пушкиным 26 сентября 1835 года в Михайловском, в котором он провел сентябрь и первую половину октября этого года.

Это стихотворение итоговое, в нем поэт подводит итог своих раздумий о смысле жизни, о своей судьбе и в то же время говорит о будущем, выражает свое утверждение жизни, ее неизменного круговорота. Минувшее встает перед поэтом как признак перемены, как свидетельство об «общем законе» развития жизни. Именно этот философский смысл заложен в стихотворении.

Центральное место в стихотворении занимает описание любимых поэтом трех сосен, вокруг которых раскинулась молодая поросль. Именно эта картина послужила толчком созданию стихотворения.

Эта картина необычайно просто и без поэтических прикрас воспроизводит то, что увидел поэт.

В основе образ «зеленой семьи», где зеленая рощица вместе со старыми соснами уподобляется единой семье. Отсюда и кусты, которые теснятся, «как дети», и старое одинокое дерево - "угрюмый, старый холостяк». Эта метафора разрастается в целый метафорический ряд, подготовляя дальнейшее философское обобщение, которое являет заключительную часть стихотворения. Все стихотворение как бы подготавливает основной образ молодой, зеленой рощицы, которая символизирует вечное движение жизни, ее развитие, веру поэта в будущее. Эта картина «племени младого, незнакомого» и вызывает у Пушкина строки, полные оптимизма, глубокого философского значения:

Здравствуй племя

Младое, незнакомое! не я

Увижу твой могучий, поздний возраст,

Когда перерастешь моих знакомцев

И старую главу их заслонишь

От глаз прохожего. Но пусть мой внук

Услышит ваш приветный шум, когда,

С приятельской беседы возвращась,

Веселых и приятных мыслей полон,

Пройдет он мимо вас во мраке ночи

И обо мне вспомянет.

Пушкин видит бессмертие в вечной смене материи, в развитии жизни. Стихотворение написано с простотой и точностью. Уж самый отказ от рифмы, обращение к белому, нерифмованному стиху, означает стремление Пушкина к ясности и простоте.

Мысль о внуке, который услышит в будущем «приветливый шум» тех деревьев, что при жизни поэта были лишь молодой порослью, поэтическая мысль, не абстрактно прокламирующая бессмертие, а конкретно говорящая о неизменном торжестве жизни. И поэтому в мечте поэта внук пройдет этими местами, с «приятельской беседы возвращаясь», «веселых и приятных мыслей полон».

Рассмотрим другую элегию А. С. Пушкина «. Когда за городом, задумчив, я брожу. » (1836).

Здесь мы находим кладбищенские мотивы, которые были характерны и для элегий Жуковского, и для Батюшкова, и для Баратынского.

Условно это стихотворение можно разделить на две логические части:

1. Образ столичного кладбища:

Решетки, столбики, нарядные гробницы,

Под коими гниют все мертвецы столицы,

В болоте кое-как стесненные рядком.

2. Сельский погост:

Где дремлют мертвые в торжественном покое,

Там неукрашенным могилам есть простор.

При переходе от одной части к другой соответственно меняется и настроение поэта, но, выделяя роль первой строчки в стихотворении было бы ошибочно брать ее как определяющую настроение стиха, так как строчки кардинально меняют направление мысли поэта:

Но как же любо мне

Осеннею порой, в вечерней тишине,

В деревне посещать кладбище родовое.

Но, сопоставляя эти две части стихотворения, нельзя забыть про последние строки, в которых отражено все отношение автора к этим двум совершенно разным местам:

Что злое на меня уныние находит.

Хоть плюнуть да бежать.

Автор посредством сравнения истинного назначения приходящих на эти кладбища и лежащих под землей показывает нам, насколько различны могут быть одни и те же понятия. На городские кладбища люди придут только ради того, чтобы создать впечатление горя и скорби, хотя оно не всегда правильное. Те, кто лежит под «надписями и в прозе, и в стихах» при жизни заботились только «О добродетелях, о службе и чинах».

Напротив, если говорить о сельском кладбище, то туда люди ходят для того, чтобы излить душу и поговорить с тем, кого уж нет.

Традиционно сосредоточенная на переживаниях уединенной души, элегия устремится к миру чужого сознания, открывая в зоне этого устремления новую область душевных конфликтов. Сюжетные формы воплощения элегической эмоции, соединяющие ее у Пушкина с живой и неповторимой конкретикой «случая» и мгновения, раскроют этот субъективно-психологический жанр в необозримый поток внешней реальности. Преобразования эти превышали пределы возможного «усовершенствования» жанра, пределы, в которых он еще в состоянии был сохранять свою эстетическую определенность. Жанр распадается у Пушкина, но при этом высвобождается огромная энергия стиля.

Глубина элегий М. Ю. Лермонтова

Элегии М. Ю. Лермонтова поражают нас безотрадностью, безверием в жизнь и человеческие чувства. Лирический герой Лермонтова погружен во внутренний мир, который он делает объектом анализа. И те воздействия со стороны внешнего мира, которые испытывает личность, также становятся предметом размышления. Не случайно В. И. Коровин назвал Лермонтова и его творчество «высокой думы власть».

Рассмотрим стихотворение «Дума», название которого говорит само за себя. Это элегия-сатира. Сатира здесь направлена на основную массу дворянской интеллигенции 30-х годов.

Главная тема стихотворения - это общественное поведение человека. Тема раскрывается в данной здесь Лермонтовым характеристике поколения 30-х годов. Это поколение, выросшее в условиях мрачной реакции, совсем не то, какое было в 10-20-гг. , не поколение «отцов», т. е. декабристов. Общественно-политическая борьба декабристов рассматривается ими как «ошибка» («Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов. »). Новое поколение отошло от участия в общественной жизни и углубилось в занятия «бесплодной наукой», его не тревожат вопросы добра и зла; оно проявляет «позорное малодушие перед опасностью», является «презренными рабами перед властью». Этим людям ничего не говорят ни поэзия, ни искусство. Участь их безотрадна:

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши веками ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

Такая суровая оценка Лермонтовым своих современников продиктована его общественными взглядами передового поэта. Для него, еще юношей заявившего: «Так жизнь скучна, когда боренья нет», особенно неприемлемо безучастное отношение к царящему в жизни злу. Равнодушие к общественной жизни - это духовная смерть человека.

Сурово порицая свое поколение за это равнодушие, за отход от общественно-политической борьбы, Лермонтов как бы зовет современников к нравственному обновлению, к пробуждению от духовной спячки.

Белинский писал о «Думе»: «Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа. Это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!. И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликается на него воплем, своим стоном?» А Герцен говорил об этой эпохе: «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования?. Поймут ли они. отчего руки не поднимаются на большой труд, отчего в минуту восторга не забываем тоски?»

Характерна повествовательная форма, избранная здесь Лермонтовым: стихи написаны не от первого лица! Перед нами бесстрашная и беспощадная в своей правде исповедь от лица целого поколения: это дает возможность Лермонтову, с одной стороны, придать стихам глубоко лирический в своей исповедальности смысл, ибо здесь он говорит и о себе, а с другой - как бы подняться над субъективным, личным в коллективное, отделить от себя и объективировать типические черты духовного облика, присущие людям его времени.

Теперь Лермонтов чувствует не только сильные, но и слабые стороны «самопознания», составлявшие отличительное свойство людей тридцатых годов. Усилено сознающая себя личность волей-неволей лишается непосредственности сердечных движений, убивает в себе волю и энергию действия. Мысль о жизни, постоянное обдумывание каждого шага лишает человека непосредственности: жизнь представляется ему наблюдаемой со стороны - «как пир на празднике чужом». Чрезмерный самоанализ охлаждает чувства, лишает их силы, страсти и постоянства:

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

Тема одиночества наиболее ярко представлена в элегии «Выхожу один я на дорогу. »

Стихи построены на глубоком контрасте, почти диссонансе. Сначала поэт изображает чудную, даже космическую картину гармонии природы, умиротворенной и чутко внемлющей голосу Творца. Сам поэт ощущает в своей душе родство и причастность к благодатному союзу земли и неба, смиряющему волнения и тревоги бунтующего сердца:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь Блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Кажется, что земля и небо готовы принять душу истомившегося поэта в свои объятия. Зачин стихотворения напоминает о поэзии материнской любви, так проникновенно переданной Лермонтовым когда-то в «Казачьей колыбельной песне»:

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою.

И вот теперь вся природа заодно с поэтом, задремав в своей колыбели, окутавшись голубым сиянием, внемлет «колыбельной песне» Творца. Но обретенную гармонию обрывает болезненный диссонанс - почти стон измученной души:

Что же мне так больно и так трудно?

Казалось бы, то, чего так постоянно и упорно искал поэт, дарит ему сейчас успокоительная красота дремлющей ночи, свободно и безмятежно раскинувшейся под звездами. Но нет! Поэт ищет иной, вечной гармонии, о существовании которой лишь намекают ему мирно спящая земля и говорящие друг с другом звезды. Ему нужен другой покой, свободный от власти неумолимого времени, от тяжести земных оков. Его душа устремляется туда, откуда никто не возвращался, за грани земного бытия. Лермонтов не только предчувствовал приближающуюся к нему смерть, но и сам потянулся к ней.

Это последнее стихотворение, написанное Лермонтовым. В первой строфе мы видим мотив одиночества. Кроме того, образ тюрьмы постоянно сопровождает романтического героя Лермонтова. Он отгорожен стенами от мира. Но здесь лирический повествователь находится в открытом, распахнутом мире. Перед ним устремленная вдаль бесконечная дорога, над ним - открытое небо. Герой Лермонтова в этом стихотворении - не узник, мечтающий о победе, а человек, погруженный в открытую и свободную стихию природы. Мир природы наделен чертами, совершенно необычными для романтической поэзии. Герой в романтической лирике не может найти слушающего; он живет в обстановке глухоты и немоты. Вместо любви его окружает измена, вместо понимания - отчужденность. Здесь же мир характеризуется единством; небо соединено с землей - поэт выходит на дорогу, но лежащий перед ним бесконечный путь освещен и залит лунным светом. Луна принадлежит верхнему миру, миру неба, дорога - нижнему миру - миру земли. Лунный свет на дороге соединяет эти две противоположности. Не случайно и упоминание тумана: он заполняет пространство между землей и небом и выполняет роль посредника.

В этом стихотворении небо не молчит, оно «говорит», а земля ему «внемлет». Очень важно и то, что пространство земли здесь названо словом «пустыня». Пустыня здесь имеет два семантических признака: во-первых, это пространство, противостоящее городу, людскому поселению и всему миру созданного человеком общественного зла; во-вторых, это слово несет в себе семантику открытого, большого, распахнутого пространства. Пустыня для Лермонтова - признак бескрайности. «Ночь тиха», звезды разговаривают друг с другом без слов, и земля внемлет этой безмолвной речи.

Вторая строфа посвящена отношениям, возникающим между поэтом и окружающей землей. Об окружающем мире сказано, что он прекрасен: «В небесах торжественно и чудно». Поэт оказывается свидетелем какой-то скрытой от людей тайны природы, момента некоего торжественного и таинственного свершения, которого другим людям не видно.

Но полноте и спокойствию природы во втором и третьем стихах противопоставлено состояние поэта. Ему «больно» и «трудно», он сомневается в будущем («Жду ль чего?») и с горечью вспоминает о прошлом (Жалею ли о чем?).

Третья строфа полностью посвящена лирическому герою. Она говорит о желании вырваться из мира человеческого и приобщиться к миру природы. Это желание характерно выражается в стремлении вырваться из временного мира. «Уж не жду от жизни ничего я» - отказ от будущего, «И не жаль мне прошлого ничуть» - отказ от прошлого. Вместо них поэт хотел бы соединиться с вечным миром природы и приобщиться к ее полному силы сну.

Последняя строфа соединяет в себе надежду на любовь, то есть достижение личного счастья, и слияние с образами мифологической и космической жизни. Дуб, у корней которого поэт хотел бы погрузиться в свой полный жизни сон, - это космический образ мирового дерева, соединяющего небо и землю, известный многим мифологическим системам.

Стихотворение «Сон» так же интересно, так как в основе его лежит композиционный элемент - сон, характерный для многих элегий других поэтов.

Элегия имеет зеркальную композицию: сначала герой во сне видит героиню, а затем она видит сон о герое:

И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

Это стихотворение напоминает другое: «На севере диком. ». Пейзажи, нарисованные в них, на первый взгляд кажутся противоположными. В одном стихотворении действие происходит «на севере диком», в царстве мороза и снега, в другом - на юге: «в полдневный жар в долине Дагестана». Но природа здесь выступает как враждебная герою и убивающая его сила. Сосна замерзает, ее убивает холод; раненый герой стихотворения «Сон» погибает от зноя.

Если в первой части стихотворения северный пейзаж и скалы Дагестана выступают как своего рода синонимы, то во второй в такой же роли оказывается «край, где солнца восход», и «вечерний пир в родимой стороне». Взгляд сосны направлен с севера в «край, где солнца восход», а в стихотворении «Сон»-мечта героя летит в противоположном направлении. Героиня, которая сидит задумчиво «меж юных жен, увенчанных цветами», как бы ассоциирунтся с образом пальмы:

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает, чем была погружена.

Сон имеет здесь значение смерти или мечты. Это стихотворение посвящено романтической трагедии одиночества.

Необыкновенные элегии Н. Некрасова

Другим, не менее известным поэтом, который привнес что-то новое в жанр элегии, был Н. Некрасов. Лирический герой Некрасова - это человек, умеющий не обольщаться на внешний блеск, а смотреть вдаль, думать и анализировать («Довольно ликовать. », «Порой идти вперед. », «. ответы я ищу на тайные вопросы, кипящие в уме»). Это человек, трудящийся не ради сегодняшней славы, а ради чистоты своей совести. Это личность цельная, хотя и этому человеку известны колебания и ошибки («И слезы сладкие я пролил в умиленье»), а так же очень большая уверенность в своих силах («Быть может, я умру неведомый ему», «Пускай наносит вред врагу не каждый воин». ). И, самое главное, он точно уверен в одном - совесть его спокойна. Герой утверждает, что жить можно только ради служения народу, потому что люди несчастливы.

Одним из наиболее известных произведений Некрасова является «Элегия» (1864).

Во второй строфе лирический герой Некрасова думает о сущности своей поэзии, о чистоте совести («сердцем я спокоен»), об увиденном и услышанном в жизни («Внимаю ль песни жниц. »). А в четвертой, заключительной, - о себе, о том, как приходит к нему вдохновение.

Лирический герой - человек мужественный и мудрый («. каждый в бой иди! А бой решит судьба. »). Он верный друг. Это тот, кому всегда была небезразлична судьба юного поколения («Не верьте, юноши!. »). И, наконец, это поэт, который творит по внутреннему свободному побуждению («. песнь сама собой слагается в уме, недавних, тайных дум живое воплощенье. »).

Стихотворение кончается тем, чем начинается - «страданиями народа», будь то физические беды или нравственные, когда народ безмолвствует: «. не внемлет он - и не дает ответа».

Таким образом, в первой строфе лирический герой обращается к молодежи, говорит о бедственном положении народа и определяет высокое значение своей поэзии.

Во второй строфе поэт революционной демократии выражает свое отношение в реформе 1861 года и продолжает развивать тему служения народу.

В третьей строфе, раздумывая о том, что он видит и слышит кругом, герой конкретизирует риторический вопрос, завершающий вторую строфу.

В четвертой строфе герой-поэт рассказывает о том, как приходит к нему вдохновение и как поиск ответа на «тайные вопросы» выливается в громкую широкую песню.

Стихотворный цикл «Последние элегии», состоящий из трех формально самостоятельных элегий, во многом характерен для поэтики Некрасова. Они посвящены одной теме: смерти поэта в момент, когда он уже преодолел тяготы голодной и одинокой юности и равнодушия толпы. Рассмотрим каждую элегию в отдельности.

Первая элегия распадается на две части: до середины шестнадцатого стиха идет прямое описание душевного состояния автора, причем слова употребляются исключительно в прямом значении. Описание переживаний поэта в здесь нейтрально - оно оставляет автору свободу выбора и может решаться как условно-поэтическими, так и «прозаическими» средствами.

Во второй части мы видим образы пути, а в третьей этот путь кончается могилой. Первая часть задана как антитеза «поэтической» второй, она строится с самого начала как подчеркнутое нагнетание поэтических штампов: «душа мрачна» (Лермонтов), «мечты унылы» (Пушкин), «грядущее темно» (Лермонтов).

Сигара - любимая подруга ночных трудов и одиноких дум - горький жребий - жадный недуг. «Любимая подруга» отсылает читателя к пушкинским стихам:

Подруга думы праздной,

Чернильница моя.

Стихи эти были для эпохи Пушкина резким нарушением традиции, вводя быт поэта в категорию поэтического быта. Однако для некрасовской эпохи они уже сами стали стилистическим нормативом, с позицией которого «сигара» выглядела как еще не канонизированная деталь поэтического быта. Цепь завершается высоким поэтизмом, причем сопоставление «горек дым сигары» и «горек жребий» обнажает именно антитезу «поэтическое - бытовое».

Все три проанализированных текста отнесены к одной и той же жизненной ситуации: в период создания цикла Некрасов был болен и считал свою болезнь смертельной. Для читателей, знавших Некрасова лично, текст соотносился с фактами биографии автора. Перед нами образ поэта-бедняка, сломленного трудами и лишениями и обреченного на преждевременную кончину.

Во второй элегии литературные штампы подобраны таким образом, чтобы непосредственные зрительные их переживания читателем исключались. Очень похожи вторая и третья элегии, но они не тавтологически повторяют друг друга: в то время как вторая элегия построена так, что слова в ней соотносятся с определенной структурой стиля и с вне текста лежащей биографией поэта, третья элегия дает каждому слову еще одну соотнесенность - зрительный образ обозначаемого им предмета.

«Последние элегии», с точки зрения структуры стиля, произведение экспериментальное. Создание «поэтического просторечья» и контрастных эффектов на основе соотношения прежде несовместимых структур - таков был путь Некрасова.

4. Выводы

Наблюдая природу жанра элегии в творчестве поэтов XIX века, можно прийти к следующим выводам:

1. Русские элегики сохраняют традиционные черты элегического жанра при написании стихотворений - основу произведений по-прежнему составляют грустные размышления на тему несовершенства жизни, потери возлюбленной и т. п.

2. Обычно лирический герой элегии - это охлажденный и разочарованный человек.

3. Жанр элегии не был статичен и неизменен, он постоянно развивался и благодаря этому становился все богаче и многограннее. Каждый поэт привнес в него что-то свое, индивидуальное.

4. В поэзии Жуковского преобладают общие черты - например, обобщенные и в одинаковой мере ясные для каждого читателя понятия добродетели, скромности и т. п.

5. Батюшков же привнес в элегические стихотворения некую субъективность. Его произведения кажутся более личностными, психологическими и показывают большую гамму оттенков чувств.

6. Баратынский пошел в этом еще дальше и показал удивительно тонкие переливы человеческого настроения.

7. Языков впервые включил в элегию "бытовые детали" и тем самым сделал этот жанр более реалистичным, жизненным и близким простым читателям.

8. Пушкин первым показал внутренний мир чужой души, а не уединенной и тем сам сделал жанр более психологическим.

9. В элегиях Лермонтова и Баратынского часто появляется образ мечты. Он означает фантазию или состояние фантазирующего, мысль о чем-то желаемом или манящем.

10. В элегиях некоторых поэтов встречаются и ярко выраженные гражданско-социальные мотивы, например, в произведениях Лермонтова и Некрасова.