Киевская Русь IХ – начало ХI в. в. – гоместасис варварского общества или раннефеодальная государственность? Часть 2

Данные о брачных отношениях и данные археологии

Отправной точкой для последнего вывода предыдущего параграфа может быть летописное упоминание монаха Нестора о характере брачных связей у древлян, других племен лесной зоны: «Древляне же имели обычаи дикие, подобно зверям, с которыми они жили среди лесов темных, пиясь всякою нечистотою; не знали браков, основанных на взаимном согласии родителей и супругов, но уводили или похищали девиц. Северяне, радимичи и вятичи уподоблялись нравами древлянам; также не ведали ни целомудрия, ни союзов брачных; но молодые люди обоего пола сходились на игрища между селениями – женихи выбирали невест и без всяких обрядов соглашались жить с ними вместе; многоженство было у них в обыкновении.

Си три народа, подобно древлянам, обитатели во глубине лесов»

Ф. Энгельс в своей знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» приводит классификацию развития семьи в зависимости от стадиального развития общества: «Итак, мы имеем три главные формы брака, в общем и целом соответствующие трем главным стадиям развития человечества. Дикости соответствует групповой брак, варварству – парный брак, цивилизации – моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией. Между парным браком и моногамией на высшей ступени варварства вклинивается господство мужчин над рабынями и многоженство». Применив эту классификацию, можно сделать вывод, что древляне, радимичи, вятичи и северяне по крайней мере в VI – VIII веках находились на стадии перехода от дикости к варварству. Или же, если согласиться с Энгельсом в том, что высшая ступень варварства «начинается с выплавки железной руды и переходит в цивилизацию в результате изобретения буквенного письма» (а перечисленные восточнославянские общности несомненно знали кузнечное ремесло), необходимо утверждать, что древляне, радимичи, вятичи и северяне и, возможно, дреговичи, также жившие в лесной зоне, находились на высшей стадии варварства в сфере развития производительных сил со значительными пережитками высшей стадии дикости в сфере общественных, прежде всего семейных, отношений.

Следует заметить, что Ф. Энгельс считал, что у восточных т южных славян «патриархальная домашняя община образовала переходную ступень от семьи, возникшей из группового брака и основанной на материнском праве, к индивидуальной семье современного мира

Большие семейные общины продолжают существовать и в России, теперь общепризнано, что они столь же глубоко коренятся в русских народных обычаях, как сельская община. Они фигурируют в древнейшем русском сборнике законов, в «Правде» Ярослава, под тем же самым названием (вервь), как и в далматинских законах»

В эту «переходящую ступень от семьи, возникшей из группового брака к индивидуальной» у Восточных славян не укладываются сведения «Повести временных лет», с которой Ф. Энгельс явно не был знаком. Логично говорить о непереходимой ступени, а многообразии форм семьи у восточных славян: моногамии у полян (по утверждению Нестора-летописца: «Поляне были образованнее других, кротки и тихи обычаем; стыдливость украшала их жен; брак издревле считался святою обязанностью между ними», и, возможно у ильменских словен, кривичей, полочан и др. парной семьи или даже пунулуальной семьи у древлян, радимичий, вятичей, северян и, возможно, дреговичей.

Б. Д. Греков отрицал возможность существования у славян какой-либо ранней формы брака, кроме полигамной патриархальной семьи, допуская и парный брак, но при преобладании индивидуальной семьи. Греков аргументирует это тем, что «если бы летописцу был известен хотя бы намек на групповой брак или на пуналуальную семью у славян, финнов или тюрок, он бы не преминул сказать об этом».

Попытка Б. Д. Грекова решать за Нестора Летописца, что он мог бы непременно сказать, кажется недостаточно убедительной, даже имея в виду знакомство летописца с различными формами семьи и брака.

Греков, обращаясь к текстам о верви, писал, что они, «изображают общество, где безусловно доминирует индивидуальная семья».

Современная археологическая наука считает, что « начиная с VIII века в восточнославянских областях наблюдался бурный рост численности населения , вызванный переходом от подсечного земледелия к пашенномуПоселения становились больше, а их обитатели обзаводились частными хозяйствами Это время у представителей восточнославянской культуры ознаменовалось появлением территориальной общины»

Казалось бы, территориальной общине должны соответствовать небольшие поселения с жилищем, предназначенными для одной семьи.

Факт существования в VIII – IХ веках длинных домов в славянских «градах» объясняется нуждой в оборонительных сооружениях. Эти города – убежища якобы заполнялись лишь при угрозе военного нападения. «По мнению некоторых исследователей, такими поселениями являлись древлянские грады, уничтоженные в 946 году по приказу княгини Ольги. ».

Но, думается, если иметь в виду более низкий уровень развития общественных отношений у древлян, чем у полян, логичнее предположить, что древлянская общность в ходе миграции утратившая часть родовых связей и ставшая на какой-то период «славинией», вернулась к родоплеменным отношениям. Поэтому и большие дома в древлянских градах – это большие дома кровнородственных объединений « вопрос о функциональном назначении больших домов связан с проблемой функции самих градов».

П. Н. Милюков (1859-1943) в « Очерках по истории русской культуры» писал: «Русский город – это было место огороженное, укрепленное, военный оборонительный пункт Под городом в собственном смысле разумелся укрепленный, обведенный обыкновенно деревянной стеной центр города

Самые дворы обывателей, помещавшиеся в городе, назывались осадными и приобретались в городе на случай осады, в остальное же время часто стояли пустыми».

Вопрос о происхождении русских городов в советской историографии впервые был поставлен в 1939 году С. В. Юшковым. Свою задачу С. В. Юшков видел в том, чтобы установить связь между городищами родового общества и городищами – укрепленными пунктами, « вокруг которых располагались открытые поселения» и городищами-убежищами. Но уже Б. Д. Греков поставил под сомнение существование « племенных городов». «Племенные города» С. В. Юшкова вызывают у меня сомнения: если в племени появились города, то это значит, что племени как такового уже не существует. Стало быть, и «племенных городов» как особого типа городов как будто быть не может. »

Однако, с существованием городищ-убежищ Греков согласен.

Раскопки Ладоги (1935 – 1947 гг. ), на которые ссылается Б. Д. Греков, проводившиеся под руководством В. И. Равдоникаса, свидетельствуют о том, что в культурном слое VII – VIII веков находились деревянные дома площадью от 50 до 100 кв. м. , а в слое IХ – Х веков дома, как правило, занимали площадь от 15 до 30 кв. м. Зато загоны, окруженные стенкой из плетня доходили до 60 кв. м. , т. е. там могли стоять десятки голов скота. 1 Вывод, к которому пришел Греков, казалось бы, напрашивался сам собой: в VII – VIII веке доминирует родовой строй, в IХ – Х веках – соседская община. А если бы в Ладоге рядом, в одном слое, оказались и большие дома, и небольшие, то по логике Юшкова и Грекова, это было бы доказательством существования в IХ – Х в. в. городищ – убежищ.

На уровне современных знаний многое в концепции Б. Д. Грекова вызывает возражения. По сравнению с тем временем, когда Б. Д. Греков писал свою историю Киевской Руси, славяно-русская археология шагнула вперед. Накоплен огромный комплекс археологических сведений, позволяющих яснее представить общественные отношения восточных славян и древнерусского населения. К настоящему времени знаний накоплено еще больше.

Современные украинские историки считают, что: «Восточные славяне в I тыс. н. э. прошли несколько ступеней социального развития. В I – VII в. в. они находились на завершающейся стадии разложения первобытнообщинного строя, когда еще господствовала патриархальная община, позже – на этапе формирования классового общества и протогосударственных объединений. Каждой из этих стадий соответствовали свои формы организации сакральных идей.

Когда основой социальной организации восточных славян стали племя и союзы племен (VIII – IХ в. в. ), то им соответсвовали племенные и межплеменные сакральные центры – святилища-городища, открытые на Букосине, в среднем Поднестровье».

В. Я. Пропп, анализируя былину о Чуриле Плёнковиче, отметил, что двор Чурилы по этнографическим материалам напоминает единокровный родовой центр с культовым оттенком. Внутреннее убранство дома с живым воспроизведением небесной сферы и светил в этой связи сопоставимо с так называемыми мужскими домами (население Чурилова дома исключительно мужское), где в «в запретных помещениях хранились изображения солнца и луны».

Двор у него на семи ветрах,

Около двора железный тын,

На всякой тынинке по маковке,

А и есть по жемчужинке.

В терему пол – середа одного серебра,

Стены, потолок красна золота,

На неби месяц и втереми месяц,

На небе звезды рассыплются,

В тереме звезды рассыплются.

Таким образом, если согласится с П. П. Толочко, Д. Н. Козаком и другими авторами книги «Давня iсторiя Украïни», то следует признать, что городища IХ – Х в. в. волынян (дулебов), бужан и по аналогии – у древлян были в первую очередь святилищами, а не убежищами. Кстати, о том, что городища на Буковине и в Среднем Приднестровье были еще и оборонительными сооружениями современные украинские ученые ничего не говорят. Значит, большие города – это культовые сооружения.

М. Н. Зуев пишет: «Низшим звеном социальной организации у восточных славян являлась соседская (территориальная) община – вервь Соседские общины объединялись в племена, последние – в союзы племен.

Союзы племен представляли собой достаточно сложный социальный организм. Их центром являлся укрепленный град (некоторые грады со временем превращались в полноценные города) В градах проходили собрания свободных мужчин-общинников союза (веча), на которых решались важнейшие вопросы».

Раз град – политический центр, то большие дома – здания для проведения собраний (для веча) на межплеменном уровне (на уровне союза «славиний»).

И. Я. Фроянов считает, что «Возникновение городских поселений, выступавших в качестве военных, политико-административных, культурных (религиозных) племенных центров, относится ко времени позже IХ в. В таких городах пребывали племенные лидеры: вожди (князья), старейшины (старцы градские). Там собиралось вече – верховный орган власти племени, формировалось общеплеменное войско, если угрожала внешняя опасность или замышлялся поход против соседних племен, были сосредоточены общеплеменные святыни, а поблизости располагались кладбища, где покоился прах соплеменников».

Так чем же были «грады» - племенными центрами, где время от времени проходили веча, оборонительными сооружениями или культовыми центрами, а может быть всем одновременно?

Авторы разных точек зрения на сущность славянских «градов» VII – VIII в. в. сходятся в одном: «На основании археологических данных можно судить о социальнм строе восточных славян Развитие производительных сил в рассматриваемое время достигло такого уровня, когда родовая община постепенно уступала место складывающейся сельской общине – территориальному поселку больших патриархальных семей. » А авторы «Всемирной истории» более того считают, что «уже в III – V в. в. н. э. среди населения этих [славянских] земель началось расслоение общества, которое проявлялось не только в различии инвентаря бедных и богатых могил, но даже и в размещении богатых погребений отдельно от захоронений рядовых общинников» И даже высказывают предположения: «Возможно, что в I – IV в. в. н. э. венеды уже составляли союз родственных племен»

На основании только археологических данных можно придти к самым «революционным» выводам, но скорее всего ложным.

В дополнение к археологии необходимо пользоваться и другими доступными источниками, способными прояснить спорные вопросы. В том числе и сравнительную этнографию.

«Смертью Сензангаконы в 1816 году закончился один и начался другой период в политической истории восточных нгуни.

Переход этот совершался болезненно. Первобытная система бесчисленных кланов и независимых племен была разрушена ценой крови и слез. На развалинах ее была создана нация, управляемая деспотом.

Однако, несмотря на столь радикальные политические перемены, обычаи народа почти не изменились

Каждый мог свободно пользоваться землей: пасти скот, охотиться, обрабатывать почву Повсюду на холмах виднелись за оградами селения, которые состояли из расположенных по кругу хижин В середине круга, образованного хижинами находился загон для скота. В каждом селении жила одна патриархальная полигамная семья, в каждой хижине – одна из жен главы семьи со своими детьми.

А. В. Гребенюк в своей статье5 пишет: «Анты жили в хрингах (кольцах, кругах) Внутри колец располагались селения, снабженные небольшими проходами в стенках».

Эта статья подтверждает мысль о том, что кольцеобразное расположение поселений типично не для определенной территории, а для уровня развития общественных отношений: краали зулу и хринги антов – это поселения больших патриархальных семей.

Сравнение с археологическими данными раскопок Ладоги1 приводит к мысли, что наличие жилищ площадью 15 – 30 кв. м. и большого загона для скота (до 60 кв. м. ) ещё не подтверждение существования соседской общины у славян. Ведь по крайней мере у части из них (древлян, вятичей, северян) существовала полдигамная патриархальная семья и в IХ, а, возможно, и в Х веках. Так почему бы то, что Равдоникас и Греков считали подтверждением существования соседской общины и индивидуального хозяйства отдельных семей, объедененных территориально, не оказалось тем же, что в ХIХ в. европейские исследователи наблюдали у восточных нгуни (зулу)?

«Поселок, обычно именуемый краалем, был основой зулусского государства, ядром всей клановой системы. Клан объединял отпочковавшиеся семьи, происходившие от общего предка, прямой потомок которого был царствующим [скорее, правящим – прим. автора данной работы] вождем. Каждый новый крааль становился независимым и все же подчиненной единицей. Благодаря экзогамии он являлся потенциальным «подкланом». В одних хижинах жили матери со своими детьми, в других – сыновья, достигшие брачного возраста или уже женатые; они основывали новые семьи, продолжая занимать отведенное им место в кругу»

Что же касается права пользования собственностью рода, то «как каждой жене отводится отдельная хижина, а не редко и молочная корова, ей выделяется отдельный огород, который она обрабатывает вместе с дочерьми, чтобы обеспечить семью продуктами питания». На ночь скот загоняли в общий большой загон.

Таким образом, наличие отдельных жилищ у славян и общего загона для скота может быть следствием не перехода к соседской территориальной, а не кровнородственной общности, а следствием разрастания больших патриархальных семей, основанных на полигамии. Когда автор «Повести временных лет» в недатированной её части сообщает: «Полем же жившем особе и володеющем роды своими и живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеющее кождо родом своим»4, он несомненно, пишет о кровнородственной общине у полян в какое-то отдаленное от него, автора, время. Но древляне, северяне, вятичи и радимичи продолжали жить при таких же социальных отношениях и в Х в. О чем сам Нестор и говорит: «Браци не бываху в них, но игрища межю селы и ту умыкаху жены собе, с нею же кто свещашеся; имяху же по две и по три жены»5 Для любой полигамной семьи характерно выделение хозяйства каждой отдельной жены из общего хозяйства большой патриархальной семьи (например, то же самое мы видим у арабов в I – VII в.: «Полигиния существовала у арабов до распространения ислама: вожди аравийских племен, родовые старейшины имели каждый до десяти жен. ») Ведение отдельного хозяйства каждой из жен и её дочерьми, проживание жен с детьми в отдельных жилищах – явление типичное для многих народов: в том числе для арабов и монголов VI – ХI в. в. «В хеттской иероглифике есть специальный знак, символизирующий отдельное помещение для женщин. Особая женская половина дома – гинекей – была в античной Греции». Половая серегация выражавшаяся в раздельном проживании мужа и жен была связана с вообще половой серегацией или, если более точно, с полово-возрастным делением рода.

«Сто или даже тысячу лет назад зулусы жили почти также, как живут сейчас, - писал о жизни в ХIХ в. этого африканского племени Э. А. Риттер – По традиции, имеющей силу закона, вся работа четко, хотя далеко не поровну распределяется между мужчинами и женщинами Мужчины работают как ремесленники и пастухи, женщины – как домашние хозяйки и земледельцы».

Если разделение трудовых обязанностей, так и раздельное проживание растянулось на значительный временной отрезок у зулу, до ХIХ века, то почему бы у восточных славян сегрегации не тянутся до начала ХI века?

Итак, подводя итоги рассмотрения социальных отношений у восточных славян в VII – Х в. в. на основе и в рамках оговоренных параграфами I-ой главы, можно сделать следующие выводы:

1. Миграционные процессы не обязательно приводили к распаду кровнородственных связей или даже их ослаблению.

2. Говорить о синхронном изменении экономического базиса и надстройки (в данном случае смены родовых отношений на отношения территориального соседства) в процессе освоения восточными славянами территории Восточно-Европейской равнины не приходится.

3. Для понимания исторической реальности, определяющей сущность славянских общностей после миграции подходит тезис О. Шпенглера (1880-1936) о превалировании разнообразия над единством.

4. Для понимания процессов, происходивших в многообразных социальных организмах восточных славян в VII – нач. ХI в. в. европоцентристский подход как минимум недостаточен, так как европоцентризм не позволяет объяснить конкретное в истории восточных славян, нивилирует историю восточных славян прежде всего с историей древних германцев.

5. Археология, по крайней мере уровень её современного развития, не дает однозначного ответа о прямой связи археологических памятников с обществами, находящимися на строго определенном уровне развития, уровне перехода к классообразованию

6. Обращение к анализу о связи видов и форм брачных отношений с уровнем развития общества восточных славян в целом, возможно, позволит заполнить лакуму наших знаний по поставленным в данной работе вопросам.