Пейзажная лирика Пушкина и Есенина

Часто в литературе можно заметить перекличку разных поэтов – некий диалог. Такой диалог можно заметить у Есенина и Пушкина.

Все крупнейшие русские поэты XX века пытались поговорить с пушкинскими памятниками. Но самый заметный из них Есенин, который как бы примерял свою жизнь к пушкинской почти буквально, когда искал себе оправдания:

Но эти милые забавы

Не затемнили образ твой,

И в бронзе выкованной славы

Трясешь ты гордой головой.

Много раз Есенин спрашивал сам себя: «Кто я?», «зачем пришел я в мир?» Но волю к поиску спровоцировал он сам, примерившийся к Пушкину, а Пушкин, как известно, это «наше все». Таким образом, он примерял свою жизнь к жизни Пушкина.

Блондинистый, почти белесый,

В легендах ставший как туман,

О, Александр! Ты был повеса,

Как я сегодня хулиган.

В «Автобиографиях» 1924 и 1925 годов Есенин прямо указывает на творческое влияние Пушкина на него как поэта.

Перекличка двух поэтов в создании образа природы.

С. А. Есенин унаследовал пушкинскую поэтическую культуру в реалистическом описании родной природы. Однако его пейзажная лирика по сути своей отличается от пушкинской. В ней намного сильнее влияние русского фольклора и языческой мифологии. Это напоминает народную песню-заклинание. В творчестве Есенина сильно ощущается древнее, языческое отношение к природе, полное признание ее самостоятельности, одушевленности.

В предыдущих «Автобиографиях» (1922 и 1923 гг. ) имя Пушкина не только не упоминается, но и к тому же Есениным будто бы нарочито подчеркивается – «Крайне индивидуален».

Чаще всего они перекликаются на тему природы, так весна Есенина невольно напоминает осень Пушкина.

Обобщая все наши наблюдения, связанные с поэтическим осмыслением Есениным темы весны в контексте его творчества конца 1924 - 1925 годов, мы полагаем, что идейно-художественное звучание образа весны у Есенина в это время является поэтическим эквивалентом пушкинской осени.

Наиболее явным и осязаемым все это становится при сопоставлении названного, пушкинского стихотворения и стихотворения Есенина «Весна» (декабрь, 1924), где можно в принципе говорить о субъектно-образной ориентации есенинской «Весны» на основные словесно-образные темы VIII и XX строф «Осени» Пушкина. И здесь, наверное, вполне достаточно лишь указать на некоторые явные точки диалогического соприкосновения поэтических систем Есенина и Пушкина.

Есенин Припадок кончен. Пушкин

Грусть в опале. Чредой слетает сон, чредой находит голод;

Приемлю жизнь, как первый сон Легко и радостно играет в сердце кровь,

<.> Желания кипят - я снова счастлив, молод,

Я с отрезвевшей головой Я снова жизни полн.

Товарищ бодрым и веселым. И пробуждается поэзия во мне,

Так пей же, грудь моя, Душа стесняется лирическим волненьем.

Волнуйся новыми

Стихами.

Несомненно, и в данном случае мы должны признать, что условно-поэтический характер картины весны у Есенина заключает в себе и подобное же восприятие им художественного образа осени у Пушкина.

В лирике Есенина буквально до последнего дня образ губительной зимней метели соседствует с образом очистительной весенней метели и образом весны в целом. В качестве идейно-художественных доминант эти образы характеризуют напряженную и постоянную внутреннюю борьбу в творческом сознании Есенина, стремящегося в гармонии собственного «я» воплотить гармонию всего мира. Что, наверное, в самом общем плане, является отличительной чертой всей русской поэзии начала XX века, в тревожной полифонии которой отчетливо слышатся грозные отголоски пушкинской метели.

Предлагаю вам более подробно рассмотреть этот многогранный образ метели в творчестве поэтов.

Однако, в самом факте доминирования образа метели у Есенина в 1924-1925 гг. необходимо видеть и несколько иную мотивацию. Она, хотя и косвенно, но все же становится очевидной, если рассматривать лирическое наследие Есенина последних лет жизни с учетом признаний поэта.

Образ метели в творчестве А. С. Пушкина и С. А. Есенина.

А. С. Пушкина очень интересовала роль случайности и предопределенности в жизни человека. Он верил в рок, знал, что существуют фатальные обстоятельства, которые неподвластны воле человека и его планам. Собственная жизнь не раз давала ему повод задуматься о том, от каких странных мелочей зависит судьба. Многие произведения Пушкина полны раздумий о непостижимой игре, которую ведет с человеком Создатель.

Обратимся художественному образу метели, который именно в таком семантическом ракурсе берет свое начало в «Бесах» Пушкина. А затем как бы «подхватывается», варьируясь и усложняясь, литературой так называемого «серебряного века». Научных исследований, где бы на этом акцентировалось внимание, не так уж и много. Да и в основном они посвящены А. Блоку и А. Белому. Нам же видится, что не меньший интерес в этом плане представляет, скажем, так, творческий диалог Пушкина и Есенина, где своеобразным знаменателем такого диалога и является образ метели.

Современный исследователь-лингвист посредством сплошной выборки, осуществленной из собрания сочинений С. Есенина в пяти томах, выделяет 80 различных образов метели, имеющих как прямые, так и переносные номинации. Причем, около двух третей указанных образов представлены в произведениях С. Есенина, написанных в последние два года жизни поэта. В этой связи следует напомнить и мнение французского слависта Мишеля Нике, считающего, что в стихотворениях Есенина 1925 года образ метели как художественное выражение «мятущейся души» поэта является доминирующим.

• Мир поэзии Есенина, несмотря на сложность, многообразие и даже противоречивость его творчества, представляет собой неразрывную художественную ткань из образов, символов, картин, мотивов, тем. Одно и то же слово, многократно повторяясь, превращается в своеобразный есенинский символ, а, соединяясь с другими словами и образами, создает единый поэтический мир. Мировосприятие Сергея Есенина с самых ранних лет складывалось в тесном общении с природой. С ней стихотворец постигал и сложность бытия, и превратности человеческих судеб, и жизнь собственной души.

"Зима" - одно из первых стихотворений юного Есенина. Оно помечено 1911-1912 годами.

Надо сказать, в Спас-Клепиковской школе стихи сочиняли многие воспитанники. Иные, по словам учителя литературы Е. М. Хитрова, были так плодовиты, что закидывали его ворохами своих беспомощных произведений. Поначалу не выделялись в этом потоке и стихотворения Есенина.

Стихи о зиме были, наверно, у каждого школьника. И наверно, так же, как и есенинские, напоминали недавно прочитанные строки поэта-крестьянина Спиридона Дрожжина:

Снег летает и сверкает

В золотом сиянье дня,

Словно пухом, устилает

Все долины и поля.

• Как мы знаем из автобиографии Есенина его самое лучшее время в жизни - зима 1919 года. Тогда он со своей семьей пережили ее в пяти градусах комнатного холода. Наверное, поэтому у него так часто встречается образ метели.

Холод-зима, мороз, стужа- в стихотворениях Есенина превалирует надтеплом- жара, лето. Но чаще образ метели в произведениях Есенина встречается не в прямом, а переносном значении и употребляется с помощью средств выразительности - метафор, сравнений, олицетворений. Более ярко и полно во всех критических статьях упоминается о стихотворении «Поет зима - аукает» и «Жизнь — обман с чарующей тоскою».

x x x x x x

Поет зима — аукает, Жизнь — обман с чарующей тоскою,

Мохнатый лес баюкает Оттого так и сильна она,

Стозвоном сосняка. Что своею грубою рукою

Кругом с тоской глубокою Роковые пишет письмена.

Плывут в страну далекую

Седые облака. Я всегда, когда глаза закрою,

Говорю: «Лишь сердце потревожь,

А по двору метелица Жизнь — обман, но и она порою

Ковром шелковым стелется, Украшает радостями ложь.

Но больно холодна.

Воробышки игривые, Обратись лицом к седому небу,

Как детки сиротливые, По луне гадая о судьбе,

Прижались у окна. Успокойся, смертный, и не требуй

Правды той, что не нужна тебе».

Озябли пташки малые,

Голодные, усталые, Хорошо в черемуховой вьюге

И жмутся поплотней. Думать так, что эта жизнь — стезя

А вьюга с ревом бешеным Пусть обманут легкие подруги,

Стучит по ставням свешенным Пусть изменят легкие друзья.

И злится все сильней.

Пусть меня ласкают нежным словом,

И дремлют пташки нежные Пусть острее бритвы злой язык,—

Под эти вихри снежные Я живу давно на все готовым,

У мерзлого окна. Ко всему безжалостно привык.

И снится им прекрасная,

В улыбках солнца ясная Холодят мне душу эти выси,

Красавица весна. Нет тепла от звездного огня.

Те, кого любил я, отреклися,

1910 Кем я жил — забыли про меня.

Но и все ж, теснимый и гонимый,

Я, смотря с улыбкой на зарю,

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за все благодарю.

Август 1925

• Так, одно из самых распространенных слов, которое проходит через все творчество Есенина, — это черемуха. Осыпающиеся цветы черемухи напоминают снег, метель, "черемуховую вьюгу": "Сыплет черемуха снегом". Метель и цветы черемухи, вроде бы не могут сочетаться, но, сочетая их, Есенин добивается совершенно нового ощущения прелести снежных цветов.

• Белые цветы и белая кора березы (береста) также "связываются" друг с другом. А общий для них признак — белый цвет — ассоциируется с белым снегом, метелью, символом неустроенности, и белым саваном, символом смерти:

Снежная равнина, белая луна.

Саваном покрыта наша сторона

И березы в белом плачут по лесам

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

("Снежная равнина, белая луна ")

• С образом метели, в свою очередь, связан образ тройки как символ радости, молодости, летящей жизни, счастья, родины. А промчавшаяся, запоздалая или чужая тройка — это потерянная радость, ушедшая чужая молодость:

Снежная замять крутит бойко,

По полю мчится чужая тройка.

Мчится на тройке чужая младость,

Где мое счастье? Где моя радость?

Все укатилось под вихрем бойким

Вот на такой же бешеной тройке.

("Снежная замять крутит бойко. ")

Каждый образ-символ имеет свои признаки, которые, соединяясь, выстраиваются в новый ряд связанных между собой образов: тройка — кони, сани — колокольчик. И это наполняет самые простые слова новым смыслом.

• Поэт постоянно очеловечивает природу: «дремлет взрытая дорога», «кудрявый сумрак за горой рукою машет белоснежной». Зима у него поет и аукает, вьюга «злится все сильней», «рыжий месяц жеребенком» запрягается в сани, а «пташки нежные» дремлют под «снежные вихри» и снится им

В улыбках солнца ясная

Красавица весна.

• Природа у Есенина неотделима от человека, от его настроения, мыслей и эмоций.

• В этой перспективе в фокусе нашего внимания, прежде всего, оказывается есенинское стихотворение «Годы молодые», датированное (по различным источникам) февралем – мартом 1924 г. По своему словесно-образному строю это произведение весьма явно перекликается с пушкинскими «Бесами». Кажется, впервые в есениноведении на это указала. Марченко, говоря о Пушкине как «попутчике, встреченном Есениным в метели».

• Действительно, ключевой фрагмент лирического сюжета у Есенина - диалог субъекта речи с героем-ямщиком во время метели - в начальных репликах по своей семантике едва ли не тождественен диалогу из «Бесов»:

«Бесы»: «Эй, пошел, ямщик!. » - «Нет мочи: / Коням, барин, тяжело. »

«Годы молодые. »: «Эй, ямщик, гони вовсю, чай рожден не слабым. / А ямщик в ответ одно: «По такой метели / Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели».

Как поэтический инвариант пушкинских строк: «Хоть убей, следа не видно; / Сбились мы, что делать нам!» можно считать у Есенина следующие строки: «Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. / В поле что ли? В кабаке? Ничего не видно».

➢ Но, вместе с тем, эта вроде бы очевидная близость пушкинского и есенинского произведений, где, на первый взгляд, можно художественно идентифицировать одно и то же осмысление поэтического образа метели, все же, думается, иллюзорна.

➢ У Пушкина субъект речи в метели полагается, можно сказать, на милость Божью. У Есенина - активно вступает в поединок с природной стихией: «Ты, ямщик, я вижу - трус. Это не с руки нам. / Взял я кнут - и ну стегать по лошажьим спинам».

➢ И здесь, наверное, есть основание говорить о том, что поэтическое «я» Есенина в метельном пространстве имплицитно актуализирует знание о последствиях возможной остановки. Знание, обусловленное «чужим» опытом и по своей художественной генетике восходящее к изображенному миру пушкинских «Бесов». Однако объективации этого знания, этого опыта у Есенина нет. Вся структура есенинского произведения пронизана антитезами, где и исходным, и опорным является противоположение прошлого и настоящего субъекта речи, осмысливаемые им в причинно-следственной взаимосвязанности («Годы молодые с забубенной славой, / Отравил я сам вас горькою отравой. / Я не знаю: мой конец близок ли далек ли, / Были синие глаза, да теперь поблекли»). Именно это и порождает болезненную рефлексию лирического «я» в стихотворении Есенина: «Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. /В поле что ли? В кабаке? Ничего не видно». Стремление преодолеть «темь и жуть» настоящего и воплощается в образно-символической картине зимней стихии, где восклицание пушкинского ямщика-«Сбились мы! Что делать нам!» - остается в подтексте экспозиции «метельного» сюжета Есенина.

• Нужно отметить, что у Есенина метельная сцена имеет в структуре стихотворения особую сферу бытования, отличающуюся характером изображенного слова субъекта речи и героя-ямщика. Явленная в тексте как видение больного сознания лирического «я», эта сцена допускает возможность лишь условно-поэтического понимания нарисованной в ней картины. И соответственно пушкинские «Бесы» в контексте стихотворения Есенина «Годы молодые. » становятся ничем иным, как аллегорией. Причем, аллегорией одновременно и жизненного, и творческого тупика, что подчеркивается финалом есенинского произведения.

• В целом ряде последующих поэтических произведений Есенина, таких, как «Ответ», «Метель», а также лирических миниатюрах октября-ноября 1925 года, образ метели в качестве основного смыслового компонента заключает в себе, преимущественно, аллегорию стихотворения «Годы молодые. » И не сложно заметить, что здесь этот образ неразрывно связан с мотивом смерти. Точнее, с мотивом предчувствия смерти, как некоего жесткого, но закономерного исхода неправедной жизни поэта:

Родимая!

Ну как заснуть в метель?

В трубе так жалобно

И так протяжно стонет.

Захочешь лечь,

И видишь не постель,

А узкий гроб

И - что тебя хоронят.

Как будто тысяча

Гнусавейших дьячков,

Поет она плакидой –

Сволочь-вьюга!

И снег ложится

Вроде пятачков,

И нет за гробом ни жены, ни друга! («Ответ»)

➢ И вместе с тем, в лирике Есенина той поры как бы параллельно с указанным выше образом метели присутствует и его, скажем так, альтернативный концепт. Он заключает в себе совершенно новое и, в общем-то, неожиданное поэтическое видение метели, выраженное или посредством анализирующих сравнений:

Теперь у вас зима.

И лунными ночами,

Я знаю, ты

Помыслишь не одна,

. Как будто кто

Черемуху качает

И осыпает

Снегом у окна («Ответ»), или через образный параллелизм:

А за окном под метельные всхлипы,

В диком и шумном метельном чаду,

Кажется мне - осыпаются липы,

Белые липы в нашем саду

(«Снежная замять дробится и колется. »).

• Здесь любопытна сама суть образа. Метель сначала объективируется в художественном сознании лирического произведения, словно обретая свое законное место (природный мир), а затем как бы теряет свой природный статус зимней стихии, становясь яркой образной картиной весны. Именно весна, как это и свойственно национальному мифологическому сознанию в целом, у Есенина является символом всеобщего пробуждения, очищения и обновления бытия. Что, впрочем, присуще и предшествующему, особенно раннему творчеству поэта.

• Более полно образ метели Пушкина проявляется в одноименном произведении. Название «Метель» порождает тревожное ожидание какого-то потрясения, перелома, предвкушение динамичного, острого развития сюжета, "метельности", то есть взвихрённости, неожиданности, круговерти событий, драматического их развития. При этом ожидаемый драматизм совсем не обязательно чреват трагедией: метель — это тревога, смятение, сумятица, путаница, но далеко не всегда крушение, катастрофа, хотя и такой вариант не исключён. Самое естественное, буквальное, лежащее на поверхности предположение — картина зимней непогоды: снег, ветер, разбушевавшаяся стихия. Но, поскольку главным предметом художественного изображения всегда, о чём бы ни шла речь, является человек, естественно спроецировать смятение в природе на смятение в душе и/или судьбе героя, на неожиданный и резкий — стихийный — поворот в его жизни

Возможен и другой сюжетный ход: взвихрённости, тревожности и непредсказуемости внешних обстоятельств противостоит устойчивость, стабильность (социальная, нравственно-психологическая) героя, что, в свою очередь, может быть следствием полярных причин — косности или, напротив, стойкости и верности себе. Так или иначе, очевидно, что название пушкинской повести интригует и сулит увлекательный сюжет.

• Проекции образа.

Две символические проекции образа даны в тексте сразу:

• метель — "печальное предзнаменование"; так воспринимается бушующая за окном непогода романтической барышней (заметим попутно, что это её не останавливает);

• метель — "судьба".

Когда Маша сошла в сад, "метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу". Но стоило барышне самостоятельно преодолеть первую, самую трудную часть пути, как стихия противодействующая обернулась стихией покровительствующей. Символическую миссию содействия выполняют и лошади, которые "не стояли на месте" в ожидании седоков, едва же барышня уселась, а кучер взял вожжи, — "лошади полетели", то есть началось то самое, заявленное эпиграфом, судьбоносное движение: метель — нетерпеливые кони — стремительный порыв в неведомое — Божий храм.

Венчающая эпизод фраза состоит из трёх многозначительных частей:

• первая из них — "Поручив барышню попечению судьбы" — закрепляет параллель "метель — судьба";

• вторая — "и искусству Терёшки-кучера" — привносит характерную для всей повести ироническую корректировку "высокого штиля" и вместе с тем даёт реалистическую гарантию дальнейшего развития событий в означенном направлении;

• третья — "обратимся к молодому нашему любовнику" — фиксирует смену предмета изображения и подчёркивает активность рассказчика, в данном случае не интонационную, а композиционную, "конструктивную", активность: переход от одного эпизода к другому мотивирован не естественным ходом событий, не сюжетной необходимостью, а "произволом" рассказчика, на глазах у читателя строящего, организующего повествование— " Поручив. обратимся. ". /

• Бушующая метель безжалостно поглощает принадлежавшее герою время и корёжит знакомое ему пространство: застилает путь, направляет "не в ту сторону", заводит в "незнакомый лес" и успокаивается лишь тогда, когда герой выброшен за пределы "своей" пространственно-временной ниши и "своего", им самим сочинённого жизненного сюжета в чуждый мир, в иное измерение. Для седобородого мужика "вёрст десяток" до Жадрина — это "недалече"; Владимир же "при сём ответе" хватается за голову; в ответ на просьбу достать лошадей он слышит; "Каки у нас лошади?". Здесь нет враждебности ("Али ты прозяб? взойди погреться", — предлагает старик, даёт в проводники сына) — есть чужесть, иномирность.

• Да, жизнь—метель, но человек — не безвольная игрушка в руках судьбы. У него есть шанс, о котором следует помнить, на который следует надеяться даже в самой безнадёжной ситуации, — шанс выиграть, вырвать счастливую судьбу у жизненной метельной круговерти. Марья Гавриловна об этом не думала, сознательно на это не рассчитывала, но интуитивно именно этим — жаждой жизни и доверием к ней — руководствовалась, за что и была щедро вознаграждена.

• С точки зрения Гершензона, Пушкин своей «Метелью», как и «Бесами», утверждает: "Жизнь — метель, снежная буря, заметающая пред путником дороги, сбивающая его с пути: такова жизнь всякого человека. Он— безвольное игралище метели-стихии: думает действовать по личным целям, а в действительности движется её прихотью". Об этом же говорят и эпиграфы, предпосланные нами настоящему исследованию: "от судеб защиты нет", — утверждал Пушкин в другом своём произведении; "невластны мы в самих себе", — вторил ему Баратынский.

Заключение.

Поскольку основная часть работы заключалась в определении метели как мотива в художественном тексте, то в качестве выводов можно назвать следующие положения:

❖ Оба поэта употребляют этот образ как пейзажную деталь, которая характеризует разгулявшуюся стихию. Причем у А. С. Пушкина такая деталь встречается чаще.

❖ Очень часто метель воспринимается как синоним словам «жизнь», «судьба», то есть она символизирует довольно разные жизненные позиции человека. С одной стороны человек — не безвольная игрушка в руках судьбы. У него есть шанс вырвать счастливую судьбу у жизненной метельной круговерти. С другой стороны человек безвольное игралище метели-стихии

• Возникают ассоциации с образом метели как с символом юношеских заблуждений, как символ ошибок молодости. Такое понимание метели особенно характерно для поэзии Есенина последних лет его жизни.

❖ В ходе данного исследования мы определили, что художественные образы произведений Есенина и Пушкина стилистически и идейно - художественно близки.

❖ Однако в поэзии Есенина чаще звучат фольклорные мотивы в картинах русской природы, а Пушкин следует литературной поэтической традиции.

Чувство природы, ощущение единства с ней человека завещано нам гениальными русскими поэтами А. С. Пушкиным и С. А. Есениным. Благодаря Пушкину мы останавливаемся в волнении и замираем перед прекрасной картиной осеннего дня или перед сиянием зимней дороги. Проникнув в мир поэтических образов Есенина, мы начинаем ощущать себя братьями одинокой березы, цвет коры которой ассоциируются со снегом, попадаем в черемуховую вьюгу. Эти чувства должны помочь нам сохранить человечность, а значит, и человечество.