Заслуги поэтов в жизни человека

Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть.

А. Н. Островский

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить

И страдать.

А. С. Пушкин.

Чем дальше мы уходим от прошлых лет, тем более проясняются они для нас. Мы словно не ощущаем времени. Без труда или с трудом, но преодолеваем его. Переносимся туда, где ожидает нас чарующая улыбка смуглого курчавого человека, проникновенный взгляд его прекрасных голубых глаз, дружеская, умная, необходимая нам, как воздух речь.

Поэтическая речь А. С. Пушкина Она продолжает звучать и с каждым годом явственней, откровенней; мы слышим в ней то, что недоступно было нашим предшественникам. Мы следим за каждой его мыслью, боясь упустить самые малые оттенки. « Следовать же мыслям великого человека есть наука самая занимательная»,- сказал он. Сказал о другом, о других, но мы только теперь понимаем, что это относится в первую очередь к нему и к нам. Это ведь мы следуем его мыслям. Мы вслед за ним повторяем пленительные строки, выходившие из-под его пера:

И забываю мир - и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне:

Душа стесняется лирическим волненьем.

Мы отправляемся в занимательные путешествия по страницам написанных Пушкиным произведений, а также в другие путешествия - в пространстве нашей земли, нашей природы, которую так любил он. Эта любовь тоже как драгоценное наследство передана нам. Любовь к золотым Михайловским рощам и широколиственным дубравам Украины, к солнечному побережью Крыма и скромным уголкам Тверского края. Ко всем тем местам необъятной России, которые посетил он.

«Вновь я посетил тот уголок земли», - вспомним его строки.

Александр Сергеевич любил путешествовать. Порой его путешествия были вынужденными, как и у некоторых его героев. Им овладевало «беспокойство, охота к перемене мест». Так произошло и в 1829 году, когда он, не получив определенного ответа на свое сватовство, кинулся в путешествие на Юг, в действующую армию, в Арзрум. Это вызвало недовольство властей, у которых Пушкин не спросил разрешения, но удивило друзей и родных, а также подарило нам после этого бегства в Закавказье удивительные записки, стихи и проложило для будущих поколений ещё один маршрут, связанный с его необыкновенной судьбой.

Однажды он написал дорожные жалобы:

Долголь мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Нам эта сказочная езда может привидется лишь во сне или в кино, а для людей первой трети XIX века это дорожные будни. Как они оборачивались для Пушкина, свидетельствует его первое письмо жене во время одного путешествия, начавшегося в четверг утром 17 августа 1833 года. А началось оно при весьма неблагоприятных погодных условиях.

« Ты помнишь,- пишет он, - что от тебя уехал я в самую бурю. Приключения мои начались у Троицкого мосту. Нева так была высока, что мост стоял дыбом; веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастию ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел все это время».

Какая выразительная картина! Как по-пушкински строга и выпукла! Два-три слова – и создан образ. Мы словно сами присутствуем при этом и все видим своими глазами – и этот мост, стоявший дыбом, и белые волны болот, и эффект пригибаемой ветром болотной травы, и эти бешеные порывы балтийского ветра, создающие поразительный эффект на поверхности воды: « в лужицах была буря».

Да, это Пушкин с его даром двумя-тремя словами запечатлеть картину и выразить её суть.

« Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади»- эти памятные всем нам строки писал Гоголь. Почему же они вспоминаются? Потому что в тот сухой сентябрь дорога за пушкинской коляской действительно дымилась; ехать он старался быстро, всё отставало и оставалось позади во время этого долгого пути, мелькали полосатые верстоватые столбы, шлагбаумы и будки с солдатами инвалидских команд при въезде в города, гремели под колесами деревянные настилы мостов

Да, он любил дорожную езду. Но нам она притягательна тем, что под шум колес рождались мысли, строки, стихи. Мы будем путешествовать с Пушкиным по болдинским местам, где он побывал всего три раза, но написал огромное количество замечательных произведений.

Летит кибитка по неоглядной Оренбургской степи, киргизенок хлещет веревочными вожжами мохнатых лошадок. Пошёл дождь, дорогу сразу развезло, стала она непроезжей. Кибитка плетется, а то и вовсе вязнет в грязи. Жаль, киргизы не поют ямщицких песен, - всё скоротал бы дорогу, когда еще доберемся до Болдина, - читаю у Пушкина.

А вот и село Болдино, 145 дворов, 1044 мужских душ, 1095 женских. Расположение его при речке Азанке, по течению на правой стороне. Церковь деревянная во имя Успения божьей матери, строится в 1798 году-каменная. Господский дом деревянный, сада нет. При доме дворовые люди ткут холсты и полотна для господского обихода. Торг бывает еженедельно по воскресеньям, приезжают крестьяне из окрестных сел, торгуют солью и другими мелочными товарами. В селе казенный питейный дом. На речке Азанке запружен пруд и при нем состоит ручная мельница о двух поставах, действие имеет во весь год, которая мелет для крестьянского обихода; в речке рыба: щуки, окуни, плотва. Жители довольствуются речной водой, которая для употребления людям и скоту здорова. Земля грунт имеет сероглинистый, лучше родится рожь, овес, гречиха, горох и полба, а прочие семена средственны. Сенные покосы против других мест средственны. Лес строевой и дровяной: березовый, липовый, осиновый, ивовый, и ольховый, который для поташа не способен; в нем звери: волки, лисицы, зайцы, горностаи; птицы: тетерева, рябчики, скворцы, чижи, щеглы, соловьи. Крестьяне - на оброке, а некоторые на изделье, часть земли запахивают на господ, а остальную на себя, к чему они и радетельны. Женщины, сверх полевой работы упражняются в рукоделии, прядут лен, посконь и шерсть, ткут холсты и сукна для своего употребления и на продажу.

Первый раз Пушкин ехал в Болдино, родовое имение отца, вступать во владение, выделенное ему отцом, деревенькой Кистенево с двумястами душ крестьян. То путешествие в нижегородские края было связано и с предстоящей женитьбой, с хлопотами по устройству собственного дома, с семейным счастьем Тогда он не находил себе места, пытался прорваться сквозь холерные карантины, нервничал, ждал известий из Москвы и, как ни удивительно, писал. Осень всегда была его любимым временем года. Но Пушкин был заперт, томился в неизвестности. Однако все в ту памятную ему осень сложилось так, что ушел с головой в работу. «Перечислить – самому не верится! « Повести Белкина», трагедии, две главы «Онегина»- целый мир», - вспоминал поэт.

А что же напишется в следующую осень?

Тогда в Болдине его заперли обстоятельства. Теперь, во второй раз, он намеревался заехать туда и остаться там по своей воле. Слишком многое было им задумано, слишком многое было начато, а существовало и такое, что не задумано, не начато, но будет написано здесь, за этим столом, у этого окна. «Когда-нибудь там»- уже бывало в его жизни, а вот таких ясных и сильных мыслей, кажется, никогда ещё не было.

С каких же пор он ждал прихода божественной болдинской тишины? Небось, ещё в дортуарах лицея, в старом парке, где кричали лебеди и ему стала являться Муза, мечтал он о ней. Но тишины не было в том памятном году. За парковой оградой шли бородатые ополченцы, тысячи молодых мужиков шли и в скором времени легли костьми на Можайской дороге, когда Москва была сдана без боя Бонапарту.

В такие моменты летело перо по бумаге, как голубой парус, и вилась вслед парусу волнистая черная линия - четырехстопный ямб. Пускай же, и нынче взовьются четыре его копыта, взбивающие медный звон в тишину.

Что же заставило Пушкина отправиться во второй раз в дальнюю дорогу - из Петербурга в Москву, а оттуда - в Оренбург и Уральск через Болдино? Скорей всего, интерес к личности Петра, к его роли в истории России и к его месту в общеевропейской истории, который усиливается у Александра Сергеевича в конце 20-х-начале 30-х годов. Это было связано как с революционными событиями во Франции в 1830 году, с восстанием в Польше, так и с усиливавшимся недовольством русского народа, которое столь бурно проявилось во время холерных бунтов 1830 года и восстаний новгородских поселений.

Пушкин задумывается над судьбами российского дворянства, над отношением его к народу и народа к нему. Русская история 18 века виделась ему как взаимосвязанная и взаимообусловленная цепь политических событий, социальных столкновений, начатых в эпоху Петра и продолженных во время царствования его преемников, вплоть до Екатерины II, до грозных потрясений, испытанных самодержавно-крепостническим государством в пугачевскую эпоху.

Начав с Петра, он невольно объял в своих творческих устремлениях весь 18 век. Постигая политические, социальные, нравственные закономерности и коллизии этого века, он неизбежно выходил на последнюю его треть, которая с наибольшей силой сконцентрировала в себе противоречия всей эпохи. Углубление в реалии гражданской войны, осененной именем «изменника, бунтовщика и самозванца» Пугачева, привело Пушкина, с одной стороны, к роману из этой эпохи, а с другой - к историческому труду. К началу 1833 года возникла необходимость углубить, уточнить знание фактов и обстоятельств этой войны знакомством с живыми её свидетелями, а также с теми документальными источниками, которые находились за пределами столицы, а именно в губернских городах, захваченных волной пугачевских событий полвека назад. Возникла необходимость побывать в местах, где бушевала пугачевщина.

Надо было своими глазами увидеть места, где разворачивались эти грозные события. Надо было услышать людей, которые принимали в них участие, и записать их рассказы, подготовить материал, чтобы писать, создавать прекрасное, вечное.

В Болдине все было по-старому - крестьяне, староста, управляющий. Кучер Михей Савохин искренне обрадовался Пушкину. Вновь, как и три года назад, с удовольствием готовил ему лошадь для прогулок верхом.

Роща, что была в версте от Болдина и куда любил ездить Пушкин, оказывается, с его легкой руки - точнее, с его легкого слова - именовалась теперь среди болдинцев Лучинником. *

Теперь она выглядела по-иному, не так, как в сентябре и октябре тридцатого года. Тогда она долго горела золотом и багрецом, долго стояла бесснежной, обнаженной, с бронзовым ковром из опавших листьев.

Сейчас падал и не таял снег. Небо висело над землей тяжело, свинцово. Пушкин привыкал к этому новому для себя Болдину и его окрестностям.

Въехав в рощу, он сдерживал коня. Останавливался под облетелыми березами, доставал записную книжку

В начале, до получения писем от Натали, стихи в голову не шли, проза давалась с трудом.

8 октября он поделился с нею:

« Вот уж неделю, как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачеве, а стихи пока еще спят. Коли царь позволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплатим половину долгов и заживем припеваючи».

В письмах от 11 и 21 октября отмечены ступени постепенного увлечения работой:

*По приданию, в этой роще был задержан крестьянин-порубщик. Допрос чинил сам управляющий, когда в контору зашел Пушкин. На его вопрос, зачем мужик срубил молодую березу, тот ответил, что на лучины для освещения. Пушкин сказал, что роща молодая, березки только в силу входят - они и впрямь пока годятся только на лучины и сама роща пока только лучинник. Мужик от наказания был Пушкиным освобожден.

« Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу - и привезу тебе пропасть всякой всячины»; Все эти дни болела голова, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; бог знает, что со мною делается. Старым стал, и умом плохим. Приеду оживиться твоею молодостию, мой ангел».

Бытовой дневник болдинского октября - в письмах к жене (№19, 21-25). К нему можно только добавить, что Пушкин мечтал о воссоединении всех частей Болдина и вел переговоры с наследниками дядюшки Василия Львовича о покупке их доли имения, но безрезультатно. Что касается дневника творческого, то над его воссозданием бьются пушкинисты многих десятилетий. Предварительные итоги их трудов выглядят примерно так:

Первые числа октября. Стихотворение « Он между нами жил» (о Мицкевиче).

2 октября - начал приводить в порядок «Историю Пугачева», пополняя петербургский черновик материалами, добытыми в поездке.

6 октября. Черновик «Медного всадника».

14 октября. Черновик «Сказки о рыбаке и рыбке»

4 октября - вторая черновая редакция 1-й главы.

19 октября. V строфа «Осени» (все стихотворение закончено к концу октября. №20)

26-27 октября. Кончена поэма «Анджело», начатая еще в феврале в Петербурге.

28 октября. Переводы баллад Мицкевича « Будрыс и его сыновья», «Воевода».

29 октября. Беловик вступления к «Медному всаднику».

30 октября. Беловик 1-й части «Медного всадника».

31 октября, 5 часов 5 минут - закончена вторая часть «Медного всадника»

4 ноября - «Сказка о мертвой царевне».

Кроме того, в Болдине осенью 1833 г. написаны:

«Французских рифмачей суровый судия» (№34)- на традиционную для Пушкина тему о непонимании толпой поэта, о литераторах истинных и бездарных; народное поминание «Сват Иван, как пить мы станем»; стихотворение «Чу, пушки грянули! Крылатых кораблей». Если к этому добавить наброски «Пиковой дамы», задуманной еще в 1832 г. и, вероятнее всего, продолженной в Болдине, то остается лишь руками развести: откуда взялись толки об «оскудении» таланта Пушкина, о том, что у него будто бы «все в прошлом»? впрочем, толки-то, понятно, откуда - многое ведь не доходило до печати; и мы, потомки, знаем теперь о Пушкине 1830-х годов несравненно больше, чем знали современники. Конечно, болдинская осень 1833 года - это итог, но отнюдь не неутешительный, как иногда пишут. Это был итог непрерывных размышлений на сложнейшую тему «Личность и история», всегда волновавшую Пушкина.

В октябре Александр Сергеевич закончил новую редакцию «Истории Пугачева». В октябре к нему вновь пришли стихи:

Октябрь уж наступил - уж роща отряхает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад-дорога промерзает.

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл

Болдинские пруды сковало льдом. Он был ещё тонок, но уже покрыт достаточным слоем снега. И верхний пруд, и нижний, и тот, что встречал гостей болдинской усадьбы при въезде в нее

«Теперь моя пора»- так начал Пушкин вторую строфу нового большого стихотворения, которое назвал «Осень».

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.

Пушкин произносил вслух эти стихи. Медленно, с грустью и наслаждением растягивая слово «мила»- «но мне она ми-ла, читатель дорогой». На его глазах блестели слезы.

Осень всегда влекла его к себе: «Сказать вам откровенно, из годовых времен я рад лишь ей одной, в ней много доброго»

Стихи лились свободно, славя это удивительное время года:

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса-

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и золото одетые леса

Золотую осень он часто встречал в дороге. Степи вытесняли леса. Долго, пока не переправился через Волгу, не углубился на север, к симбирским и нижегородским землям, не видел он этого великолепия и богатства осенних лесов и рощ.

Болдино было окружено полями, перелесками. Самым любимым был Лучинник - Пушкин отправлялся в него ежедневно, знал каждую его тропку, каждый склон оврагов, на которых росли веселые березы. Здесь и дышалось и думалось особенно легко и привольно.

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь

Вновь приходили осенние вечера, когда можно было сидеть перед «камельком забытым»-

а я пред ним читаю,

Иль думы долгие в душе моей питаю.

Перо бежало дальше, увлекая по этой дороге:

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута – и стихи свободно потекут.

Процесс рождения стихов требовал сравнения. Достойного сравнения. И он нашел его:

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу! - матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

Ура!. Куда ж нам плыть?

Образ корабля подсказывал новую аллегорию:

какие берега

Теперь мы посетим: Кавказ ли колоссальный,

Иль опаленные Молдавии луга,

Иль скалы дикие Шотландии печальной

Или Нормандии блестящие снега,

Или Швейцарии ландшафт пирамидальный.

Пушкин кончил писать, перечитал, задумался - решительно отбросил всю последнюю строфу: стихотворение кончалось не на ней! Он написал:

Плывет. Куда ж нам плыть?.

И поставил многоточие. Не оборвав стихотворение, вместив в этот вопрос все, что задумал для этой осени, все, что уже начал писать, все, что лежало на его столе, занесенное беглым почерком на белых листах бумаги, все, что требовало еще неустанной, ежедневной работы в эту болдинскую осень.

Он закончил свое «плаванье»- свое путешествие в пространстве и времени. На это ушел сентябрь, этому были отданы тысячи верст пути. Теперь предстояло плаванье во времени и пространстве стихов и прозы.

Километр за километром мы углублялись в неоглядную и неисчерпаемую страну по имени Пушкин и открывали для себя новые грани в ней.

В этом смысле пушкинские маршруты могут стать той основой, той путеводной нитью, которая соединит отдельные, разрозненные оазисы культуры, сохраняемые и оберегаемые людьми и законом. Есть пушкинские места в приволжских городах и на реке Урал. Есть памятники поэту в Казани, Самаре, Оренбурге. Есть Большое Болдино. Но я думаю, что нужно ратовать за то, чтобы весь пушкинский путь, вся эта тысячиверстная Россия оберегалась как единая национальная святыня. Прошлое помогает настоящему, протягивает ему руку. Помогает нам не только понять историю, но и по достоинству оценить то, чем мы владеем сегодня и что можем утратить при дальнейшей нашей нерадивости, утере исторической памяти и пренебрежении к традициям.

Нам есть о чем подумать Понимает ли, осознает ли это наш современник, когда наслаждается его стихами и прозой, когда приезжает сюда в Болдино, и окунается в осеннюю благодать заповедного края? Поэт мыслил страдал. А мы, его духовные наследники- ведь именно так не без гордости мы нередко называем себя - умеем ли мы мыслить и страдать хотя бы в малую долю той силы, что была отпущена ему?

Верно сказал Александр Николаевич Островский в речи на пушкинских торжествах 7 июня 1880 года:

« Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть». Иначе разве отважились бы мы вновь и вновь прочитать стихи Пушкина, написанные в Болдине осенью 1830 года?

Но не хочу, о други умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать