Б. М. Козмин - старейшый работник музея-заповедника «Михайловское»

В благословеннейших местах То живописец он, то плотник. Душой поэт, во всем мастак, Хранитель, умница, работник.

Не правда ли? - предугадал Его, ключи вручив по праву, Абрам Петрович Ганнибал, И выбор сей одобрил правнук.

«Озаренные Пушкиным» – так звучит одна из тем, над которой работали ученики Пушкинской школы последний год.

Чьи имена звучали в нашей гостиной во время Пушкинских чтений «Озаренные Пушкиным»? Среди тех, кого мы с полным правом можем так называть, легендарный «домовой» музея-заповедника «Михайловское» С. С. Гейченко, директора Государственного музея А. С. Пушкина в Москве А. З. Крейн и М. М. Баринов. Этих людей уже, к сожалению, нет с нами. Но есть те, кто их дело продолжает, люди, про которых уже сейчас с полным основанием мы можем сказать, что они жизнь свою посвятили служению Пушкину. Вклад этих людей в пушкинское дело переоценить невозможно. Здесь мы не могли не вспомнить, например, Валентина Семеновича Непомнящего, Екатерину Всеволодовну Павлову – старейшего работника Государственного музея А. С. Пушкина, академика Наталью Ивановну Михайлову.

Имя Бориса Михайловича Козмина – хранителя музея-усадьбы Петровское в этом ряду. Он – лауреат Государственной премии, заслуженный работник культуры Российской Федерации, член союза художников России, член Международной ассоциации писателей России

Титулы и звания Да, они дают возможность представить, сколь широка сфера деятельности того или иного человека. Но все же, чтобы оценить масштабы сделанного Борисом Михайловичем, чтобы составить мнение о нем как о личности, надо непременно бывать в Пушкинских Горах, в Петровском. Преданность своему делу, доброта, радушие, скромность – вот те черты, которые бросаются в глаза каждому, кто хоть раз общался с Козминым.

Мне посчастливилось несколько лет подряд встречаться с одним из старейших работников заповедника (Борису Михайловичу исполнилось 70 лет, более 30 он является хранителем музея-усадьбы Петровское), наблюдать результаты его многолетнего подвижнического труда, бывать на экскурсиях, слушать рассказы о прошлом и настоящем музея-заповедника.

Вот эти рассказы Бориса Михайловича, его статьи в «Михайловской пушкиниане», размышления Любови Владимировны Козминой – «спутника жизни и творчества», отзывы людей, хорошо знающих хранителя Петровского, общавшихся с ним в разные годы жизни, впечатления тех, кому доводилось бывать в Петровском, – это тот материал, на котором основывается наша работа.

Цель ее – попытаться рассказать о старейшем работнике музея-заповедника «Михайловское» Б. М. Козмине и его служении Пушкину, выяснить, какой тропой пришел он на Псковщину, чем стали для него пушкинские места.

Однако, обо всем по порядку.

Итак, Борис Михайлович родился в 1937 году в российской глубинке – сибирском поселке Ирша, что в 160-ти километрах от города Красноярска.

Как известно, большую роль в жизни каждого человека играют детские годы, семья, которую мы не выбираем. Нам довелось заметить, что, рассказывая о детских своих годах, Борис Михайлович всегда с благодарностью вспоминает отца – Михаила Владимировича. Кем же был этот человек? Что нам известно о нем?своего отца Михаила Владимировича. орис Михайлович с благодарностью

Михаил Владимирович – сын казачьего есаула, кавалера Георгиевского креста. В страшном 1937 году он был арестован. От гибели спасла уникальная специальность маркшейдера.

«Нужность этой профессии в годы войны позволила реабилитировать «врага народа» и отправить его на трудовой фронт, на разработки угольных шахт».

Михаил Владимирович – «художник по задаткам и натуре» – занимался развитием сына. Вот как Борис Михайлович вспоминает об этом: «в годы моего детства весьма удачно и вовремя ему удалось заронить в мою душу интерес к высокой культуре. Отец первым объяснил мне такие явления, как Пушкин, Гоголь, Крылов, Репин, Леонардо, Суриков, Глинка, Чайковский. »

Таким образом, благодаря именно отцу, в жизни будущего хранителя Петровского А. С. Пушкин появился с раннего детства, по определению самого Бориса Михайловича, «из начала всех начал». Более того, он, Пушкин, не просто вошел в жизнь ребенка, но стал «радостью». «Детство было полуголодное. Радость – стихи Пушкина и рисование», – такое признание сделал Б. М. Козмин в разговоре с автором этой работы.

Так случилось, что уже в ранние годы жизни слились воедино два великих пристрастия хранителя Петровского: Александр Сергеевич Пушкин и изобразительное искусство.

Что интересно: А. С. Пушкин входил в жизнь будущего художника и через живопись: «Мои самые яркие детские впечатления в области изобразительного искусства связаны с иллюстрациями Ивана Билибина к сказкам Пушкина, особенно к сказке «О рыбаке и рыбке» Всякий раз, перелистывая старенькие иллюстрации Билибина, я полностью мысленно погружаюсь в мир тех далеких детских грез и так сладостно бывает на сердце».

«Мир далеких детских грез» Наверное, в этом возрасте многие открывают для себя Пушкина, а он нам открывает целый мир. Частью этого, отрывавшегося мира, стало и Михайловское. Вот как об этом говорит Борис Михайлович: «Привязанность к Михайловскому как некоему образу у меня появилась, разумеется, через стихи А. С. Пушкина «Домовому» и «Няне», после знакомства с биографическими сведениями о великом поэте, буквально с первоначальным осознанием себя и появлением какого-то понимания окружающего».

Михаил Владимирович, обратив внимание на любовь сына к рисованию, сделал все для того, чтобы тот стал художником: отвез его в Красноярск в Суриковскую художественную школу (называется так, потому что находится при мемориальном музее Василия Ивановича Сурикова). Через два года Б. М. Козмин стал студентом Иркутского художественного училища. «В мое художественное осознание входили образы Сурикова, Кончаловского, Серова, Репина, Борисова-Мусатова, Рыжова, Александра Иванова, Брюллова, художников западноевропейского искусства, импрессионистов, – рассказывает Борис Михайлович. – Это заметно расширило мое представление о русской и мировой живописи и оказало большое влияние».

После окончания Иркутского училища Борис Михайлович намеревался продолжать учиться живописи и собирался поступать в Ленинградскую академию, но был призван в армию. «Я все думал, что в этих серых армейских буднях растеряю все то, что приобрел за годы учебы. Но мне повезло. Отец выслал мне этюдник, краски, холсты Мне крупно повезло еще и с командиром полка И. Е. Соколовым, человеком культурным, который настолько благоволил, что я имел возможность в черте гарнизона писать этюды».

После окончания службы в армии он возвратился в город Бородино, в котором организовал школу-студию изобразительного искусства, где проработал 13 лет.

Как говорится: не хлебом единым жив человек. Эти 13 лет – это не только занятия живописью, но знакомство с разными видами искусства, с литературой, с Пушкиным: «Дальше я уже сам в меру возможностей тогдашнего нашего сибирского захолустья стал продвигаться по пути более глубокого ознакомления с культурными сокровищами, но более всего сразу и безраздельно пленила меня поэзия – «Пушкина воздушная громада». Я дышал и дышу по сей день озоном этой воздушной громады».

Борис Михайлович иногда в своих рассказах о долгой дороге на Псковщину вспоминает такую примечательную деталь: как-то ему на глаза попалась газетная статья, из которой он, поразившись, узнал, что здесь, в его родных краях, проездом был арап Петра Великого. «Знают новоселенгинцы и историю о том, как чернокожий молодой арап мчался в возке по безлюдной обледенелой дороге зимой 1727 года в Селенгинск строить крепость для защиты российских границ, и что потом он стал прадедом великого русского поэта А. С. Пушкина», – таково, возможно, было содержание заметки.

Через несколько лет жизненные пути и перепутья приведут Бориса Михайловича в деревню, где, говоря словами поэта, скрывался «Петра питомец, Царей, цариц любимый раб» Позднее именно Козмину С. С. Гейченко доверит возрождать Петровское.

Как же состоялась встреча Б. М. Козмина с Псковской землей, с местами, столь любимыми Пушкиным? Каким было первое впечатление? И думал ли тогда художник и молодой педагог о том, что ему предстоит обрести в этих краях свою «творческую родину» и вслед за поэтом повторять слова: «Любимые места, где я живу душой»?

Обратимся к воспоминаниям самого Бориса Михайловича: «Двадцатипятилетним молодым человеком, прочитав уже многое на любимую тему и сделав настольной для себя книгу Басиной «Там, где шумят Михайловские рощи», я, наконец, осуществил свою давнюю мечту: приехал в 1963 году на целый июль в «край великих вдохновений», поселившись в палатке Воронической турбазы. Весь месяц я был как в чаду, созерцая с кистью и холстами пейзажные мотивы, стараясь запечатлеть то, что стало первоосновой пушкинской лирики. Великолепный вид на абрис Тригорского парка с извивами Сороти, тенистые аллеи «огромного запущенного сада», ель-шатер, хранившая удивительные предания; Михайловское, домик няни, поэтичная аллея Керн, навевавшая в любое время суток дивные стихи, которые М. И. Глинка положил на музыку, конгениальную словесной первооснове.

Все так легко и естественно входило в душу своей высокой простотой и непритязательностью. Казалось, что между пушкинской эпохой и моим временем не было векового промежутка.

К этому времени мне уже были знакомы разные «свинцовые мерзости жизни», насмотрелся я вокруг себя и серости, разумеется, мысли мои обратились к создателям этой адекватной пушкинскому мироощущению, ауре. Еще до приезда в эти места на слуху у меня было имя директора Заповедника Семена Степановича Гейченко, который волей, талантом и организаторскими способностями сумел собрать когорту единомышленников и с ними «в глуши лесов сосновых» изо дня в день подвижнически трудился, создавая это духовное великолепие. Я уже не мыслил себя, своего существования вне этих благословенных мест (выделено мною – И. Ч. ). Сызмальства я «витал в облаках», как мне пеняли близкие и друзья за то, что не придаю значения «нуждам низкой жизни», но тут однако стал энергичнее искать возможности как-то здесь устроиться» И далее: «Ведь, как помню, побывав впервые в этом забытом людьми и богом уголке с великолепным в своем живописном состоянии парком, скрывавшим таинственные руины усадьбы экзотических предков и современников поэта, еще в 1963 году я подумал: вот здесь бы бросить житейский якорь, в этой тихой заводи, поставить книги, писать пейзажи – чего еще надо!»

Чтобы эта мечта осуществилась, должен был состояться разговор с самим С. С. Гейченко. С этим Б. М. Козмин не спешил, боясь получить отказ. И все-таки он случился.

«День, выбранный мною для визита к Гейченко, был по-июльски солнечный и великолепный. Придя в Михайловское, я сразу не нашел Семена Степановича. Решил зайти в кабинет его заместители ни научной части В. С. Бозырева. Только сунулся к двери, вижу, выходит коренастый, плотный человек, довольно моложавый, очень уверенный в позе и движениях, сильно прихрамывающий. Мелькнула мысль: заповедник инвалидов, как Белогорская крепость из «Капитанской дочки». Я к нему: «Не скажете ли, как мне встретиться с С. С. Гейченко или с В. С. Бозыревым?» Он тут же бодренько, как и добренько: «Это он, это он, самый главный почтальон». Внутренне я приободрился, хотя еще не открылся с вопросом, который привел меня сюда. «А, ну раз на Вас прямо вышел, то хочу узнать, нет ли в данный момент возможности устроиться на работу в Заповеднике?» Продолжение разговора скукожилось после мгновенного ответа В. С. Бозырева: «По этому делу только к Семену, он где-то здесь с художником Иосифом Серебряным». Делать было нечего, я вышел и пошел в сторону мостика, что у дома Семена Степановича. Смотрю, среди благоухания флоксов на простой скамье сидят двое солидных мужчин: более высокого с седеющими прядями волос узнал сразу Гейченко, его собеседником был крупный художник из Питера. Подходя, я так замедлил шаг, чтобы еще до прямого обращения я был замечен, чтобы они догадались, что у меня к ним есть дело. Уловка удалась. Я начал, как говорится, с места в карьер: «Семен Степанович, извините за вторжение, но я заболел Михайловским самым хроническим образом. Прибегаю к Вашим стопам в надежде на Ваше благоволение к пришельцу издалека». Завелся я на выстроенную тираду, впрочем, предельно искреннюю по своей сути, но, почувствовав, что это начинает отдавать патокой, осадил словесного Пегаса: «Короче, хочу у Вас в Заповеднике работать»!

После короткой паузы, чтобы, как я почувствовал, и собеседник включился в новую мизансцену, прервавшую течение их беседы, он протяжно, как запев, потянул: «Ну-у-у-у. вот. и еще один соискатель явился». Произнеся это, он тут же перевел взгляд свой с меня на маститого художника Иосифа Серебряного, одновременно поправляя единственной увесистой своей ладонью сивую, еще не вполне поседевшую прядь волос с горделиво-упрямого лба «Многие здесь «заболевают» и хотят здесь работать», – продолжал он, внимая реакции своего собеседника, с которым общался до моего вторжения, и ничуть не обращая внимания на меня, переминавшегося с ноги на ногу.

Выдержав паузу побольше первой, Гейченко спросил: «А откуда вы взялись?» И начал сверлить меня своим проницательным взглядом с головы до ног. Я был тогда кудлатый с черными бакенбардами, ну ни дать ни взять – Боро Широ. Хотя что мне Боро Широ, мои мысли были только о «моем Пушкине». Внутренне почувствовав, что это все-таки не есть отлуп окончательный и бесповоротный, я начал повесть своих житейских коловращений и завершил ее утверждением, что выше и прекраснее поэзии Пушкина для меня ничего нет. «Ну, так уж и нет?» – поддразнил Семен Степанович меня. Почувствовав, что знаменитый Михайловский Домовой заронился некоторым интересом ко мне (а надо сказать, что к тому времени я выучил уже от корки до корки весь роман «Евгений Онегин», поэму «Медный всадник», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Домик в Коломне», не говоря уже о лирике) Одним словом, он по принятому обычаю не стал меня «пытать», как других в подобных ситуациях, чему свидетелем мне довелось быть многократно. Может быть, присутствие И. Серебряного помешало ему устроить этот экзамен.

Наверное сказать не могу. Чувствуя, что излишним переминанием с ноги на ногу перед именитыми музейщиком и художником я могу только испортить все, я решил откланяться, попросив разрешения впредь вернуться к этому разговору лично или письменно. На прощание он заметил художнику: «Смотри, зубы-то как у Пушкина, так и сверкают!»

Такова была первая встреча с Михайловским Домовым».

Новая состоялась через год. «Он: «Как да что?», спросил о семейном положении. Говорю: «Холост!», с некоторой гордостью, и от этого разговор свернулся. «Так вот, этот вариант нам не подходит. » – «А в чем, собственно, загвоздка», – спрашиваю я. «Так ведь в загул от тоски войдешь. Это сейчас лето, а осень – пойдут дожди, зима – взвоешь. Да и жилья у нас нет, зарплата мизерная. Научные сотрудники ставку 83 рубля имеют. Вы говорите, там хорошая квартира, работа интересная. Про мемориальный музей Сурикова с придыханием рассказывали, а здесь по квартирам с полчищами крыс ходить будете. Другого варианта нет. Я так понимаю, блажь это у вас». «Семен Степанович, – стал я заверять, – ни в загул не войду, ни еще в какой изъян. И на малую зарплату проживу, не привыкать». – «Так все ведь так говорят, а на деле начинают чудесить». Я упорствую, невольно вызывая у него неудовольствие. Наконец он решительно заявляет, что мой семейный статус его не устраивает. Отлуп, полный!»

Но даже после этого Борис Михайлович не потерял надежду, не опустил руки: «Через приятелей я стал искать возможности, если уж не в Михайловском, то хотя бы где-то рядом, но чтобы чаще, чем раз в год, иметь возможность посещать дорогие места, постоять у гробницы поэта, побывать в Михайловском, в Тригорском, наведываться в Петровский парк, на Воронич, с которого началось мое сумасшествие по пушкинским местам, в Савкино».

«Ужас! Катастрофа!» – эти слова, определяющие отношение Б. М. Козмина к неизбежности своего возвращения «восвояси», говорят о многом. Еще в течении долгих одиннадцати лет ему настойчиво предстояло «пробиваться, чтобы посвятить жизнь во благо заповедным местам. Для осуществления этой заветной цели он поступил в Ленинградскую Академию художеств на искусствоведческий факультет».

Связь с заповедником не прекращалась: во время сессий в Академии Борис Михайлович находил возможность бывать в Михайловском, встречался с Гейченко, вновь и вновь поднимал вопрос о работе в Пушкиногорье. Связь поддерживалась и через хранителя монастыря-музея М. Е. Васильева. Именно Михаил Ефимович проинформировал Бориса Михайловича о том, что готовится к реконструкции Петровское.

Итак, «по решению Совета Министров РСФСР от 1969 года началась реконструкция Ганнибаловского Петровского. Гейченко, как умудренный жизненным опытом хозяин, уже прикидывал пасьянс на предмет будущего наместничества и будущего наместника. По правде сказать, я тогда и не помышлял ни о какой должности руководящего характера. Но вышло то, что вышло».

«И вот, «миг вожделенный настал!» однажды утром 19 октября 1974 года прибежала Люба (Любовь Владимировна Козмина – супруга Бориса Михайловича) домой сияющая, танцующая с телеграфной лентой.

А жили мы тогда в центре города в прекрасной двухкомнатной квартире на втором этаже. Телеграф был в нашем же дворе.

Читаем: «Сообщите возможности приехать на работу Заповедник в ближайшее время = Гейченко»: 19 октября – пушкинская лицейская годовщина необыкновенно яркой скрижалью вошла в нашу жизнь. Умысел ли это был знаменитого Домового послать именно к пушкинской дате приглашение или же это снова «странное сближение», но так или иначе дата эта для меня оказалась важнейшей вехой жизни.

Я тотчас же написал текст ответа, и Люба без промедления его отправила: «Сдаю подотчет, вылетаю = Козмин». Еще чернила на моем послании не успели высохнуть, как в ответ приходит вторая телеграмма: «Сейчас рекомендую приехать одному, чтобы подготовить нужное для семьи, жду вас до пятого ноября, привет = Гейченко».

2 ноября 1974 года я был уже в Михайловском часов в 10 утра и «попал как Чацкий с коробля на бал» – на научное совещание, где Семен Степанович представил меня дружной семье научных работников как хранителя возрождающейся новой мемории Петровского. «Мы, я думаю, – сказал он твердо и повелительно, – не ошибемся в таком выборе. Он уже заканчивает учебу в Ленинградском институте имени Репина по специальности искусствоведа. Это то, что нам подходит

К тому же больше 10 лет он здесь появляется с этюдником, и по всему видно, что человек сделал серьезно свой выбор», - продолжал Гейченко.

Никто из присутствующих на этом совещании не проронил ни слова, зная, что все уже было решено.

«А вам я рекомендую пойти сейчас в Петровское, осмотреться, увидеть свою квартиру А мы продолжим совещание».

Так после долгих испытаний Гейченко доверил ему Петровское.

«Я откланялся и пошел. нет – полетел в заветный уголок моего будущего созидательного бытия. Никогда, пожалуй, прежде не испытывал я полноты счастья, такого физического воспарения, озирая вокруг себя и лоно озера Кучане, на противоположном берегу которого величаво рисовался абрис Ганнибалловского парка, с тучными кронами лип и дубов, которые еще, казалось, мало тронул октябрь щедростью своего багрянца и золота. Превалировала вокруг звонная зелень, и мне, сибиряку, так это было удивительно, поскольку у нас к этому времени прочно утверждалась зима с морозами и метелями. А здесь - «В тот год осенняя погода / Стояла долго на дворе, / Зимы ждала, ждала природа. / Снег выпал только в январе / На третье в ночь». Удивительно, что даже ландшафты говорили в ту осень стихами Пушкина. Поэтому, когда вернулся снова в Бородино, в царство белого холодного оцепенения, чтобы забрать семью, книги и скромные пожитки, я особенно остро осознал, какое же мне выпало счастье и удача»

Счастье и удача. Всякий ли назовет этими словами жизнь, которую описывает Борис Михайлович, жизнь, которая ожидала его семью многие годы? «полная удаленность от Пушкинских Гор, дороги еще не было, была только тропа берегом озера Кучане, в нескольких местах пересекаемая ручьями, размягчаемая капиллярами родников и в ненастье становившаяся непроходимой».

Счастье и удача. «Ни школы, ни магазина, конечно, не было. О том, что такое скорая медицинская помощь, жители здесь и понятия не имели, но жили, и жили столько, сколько кому на роду было написано, уповая на природные ресурсы организма».

Счастье и удача – жить в «скромном домике», называемом хранителем Петровского «своей хижиной». Мне не довелось своими глазами видеть этот «скромный домик», почти на 25 лет приютивший семью Козминых. Но его явственно можно представить сейчас благодаря живописным работам Бориса Михайловича (например, картине «Домик хранителя музея Ганнибалов. Сентябрь», 1983) и деревянным домикам нынешнего Петровского.

Знакомясь с подобными деталями быта, мы невольно задавались вопросом: «Неужели у Бориса Михайловича хоть в какой-то момент не возникло желания оставить все и уехать?» – «Вернуться в нормальную жизнь не хотелось: мосты сожжены», – таков был нам ответ хранителя музея-усадьбы. А отвечая на вопрос о том, что же было самым трудным за все эти годы, Борис Михайлович и не вспомнил о каких-то житейских тяготах. «Самым трудным было осознание ответственности», – вот что услышали мы из его уст.

«Здесь избранное им самим место на земле, его судьба и признание», – так кратко и вместе с тем ёмко сформулировал отношение Б. М. Козмина к святым пушкинским местам ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома, профессор Сергей Александрович Фомичев.

Дома, восстановленные в Петровском под руководством Бориса Михайловича, стали музеями, которые ежегодно посещают тысячи людей. А для самого хранителя Петровского, думается, усадьба стала Домом. И он все это время, вот уже более 30 лет, остается в нем настоящим хозяином.

В этом не может не убеждать случай, описанный на страницах «Михайловской пушкинианы»: « на совещании в научной части Заповедника в кабинете Семена Степановича Гейченко зашел разговор об установившейся жаркой погоде и о необходимости в связи с этим усиленной поливки цветочного хозяйства как на усадьбах, так и на могиле Поэта. Началось препирательство, кому, когда, в какой очередности надо носить воду на холм с нижней колонки. Меня, помнится, это сильно покоробило. У всех заведено было называть Пушкина «Кормильцем», а лишний раз принести воды и полить цветы на его могиле – начинается волынка, препирательство. «Да, что это такое? Когда это дармоедство кончится! Присоски, бездельники», – и Семен Степанович не постеснялся в выражениях.

Некоторые из присутствующих поеживались от тирады, другие подчеркнуто напрягали после прострационной дремы свою осанку, всем видом стараясь показать, что доносившееся до ушей уж кого-кого, а их-то не касается. Это всякий раз на какое-то время оказывало действие, и цветы были благодарны.

Гейченко всегда требовал не казенного отношения к вверенному месту работы, оттого-то и Заповедник нес на себе печать особой теплоты и душевности, где все воссоздавалось от «умиления сердечного» – его любимое словосочетание. Зная, как обихаживал я партер перед домом-музеем Ганнибалов, с каким упорством выхаживал 86 елочек-восьмилеток, посаженных к 27 апреля 1976 года, принося из пруда для поливки по 200 ведер в день на коромысле. Погода, как мною было зафиксировано, стояла жаркая и сухая. Позднее заблагоухали между елями и флоксы, и пионы, и нарциссы, и ирисы, и, конечно же, розы. Семь сортов роз подарили нам Аллендорфы, друзья Натальи Сергеевны Шепелевой, правнучки А. С. Пушкина. И они великолепно цвели лет пятнадцать, пока буйно разросшиеся ели не стали их угнетать.

Кто занимался разведением роз, тот знает, как это непросто».

Этот случай датирован 16 мая 1981 года. А вот другой пример: «2003 год. Осень. В Пушкинских Горах «Мой Пушкин». Для детей и педагогов организована экскурсия в Петровское. Группа ждет экскурсовода. Мимо, очевидно, по своим делам идет Борис Михайлович Козмин. Завидев нас, останавливается, здоровается, расспрашивает, кто мы, откуда, почему не заходим в музей. Узнав, что ждем экскурсовода, сам проводит в дом и начинает подробнейший рассказ. Через несколько минут подоспевшему экскурсоводу осталось только с пониманием кивнуть и удалиться», – так о своей встрече с хранителем Петровского вспоминает педагог Пушкинской школы Т. Е. Кузнецова.

Почему-то кажется, что такое поведение для Бориса Михайловича абсолютно естественно. Так ведет себя радушный хозяин, который не может допустить, чтобы люди, пришедшие к нему в дом (а Петровское для Козмина Дом с большой буквы) остались без внимания.

А как Борис Михайлович проводит экскурсии! Он любит усадить своих гостей в кухне-поварне или на ступеньках дома Петра Абрамовича и Вениамина Петровича Ганнибалов, сам устраивается рядом с ними и начинает свое неторопливое, обстоятельное, с многочисленными деталями и подробностями повествование. Ты слушаешь его и невольно ловишь себя на мысли, что этот человек должен был сам своими глазами видеть происходившее здесь в 18-ом, 19-ом веке, в 1918 году, чтобы так рассказывать о каждой детали жизни Петровского.

И потому нельзя не согласится со словами Т. Шульгиной, искусствоведа из Петербурга: «Этот человек здесь на месте. Музей, творчество, жизнь – все слилось в пушкинский венок – живой, цветущий, трепещущий, связь времен здесь не прерывается».

Наверное, множество подобных откликов можно прочитать в огромных, небывалой толщины, рукописных альбомах, рассказывающих о плодотворной жизни Петровского и его обитателей. Начать вести их много-много лет назад, с самого начала реконструкции музея-усадьбы, посоветовал хранителю Семен Степанович Гейченко. Ничего подобного мы не видели больше нигде: ни в Михайловском, ни в Тригорском. На сегодняшний день их шесть. По словам Бориса Михайловича, «эти альбомы оживляют минувшее». Они поистине уникальны: листая их, то и дело встречаешь надписи, сделанные рукою выдающихся людей, которых знает вся страна. Наверное, только перечень их фамилий занял бы не менее страницы.

Имея такую возможность, мы поинтересовались у Бориса Михайловича: «Чьи автографы, слова, отзывы и пожелания в этих альбомах Вам наиболее дороги?» Были названы имена артистов Ивана Козловского, Михаила Ульянова, поэта Расула Гамзатова, художника Алексея Соколова, профессора Хоккио Казухико, министра Косыгина.

В одном из таких альбомов хранится записка, написанная Б. М. Козмину Владимиром Семеновичем Высоцким: «Козмину Боре. Борис! Буду рад приехать к Вам и приобщиться к Пушкину, да и к друзьям, тем более, что буду играть Ганнибала в «Арапе», если возьмут! Обнимаю! Володя».

В. С. Высоцкий сыграл-таки арапа (взяли!) в фильме В. Мотыля «Сказ про то, как царь Петр арапа женил». А эта записка, хранящаяся в одном из альбомов, позволяет и сейчас, спустя десятилетия, «оживить» одну из удивительных страниц жизни хранителя музея Ганнибалов – встречу с великим артистом.

Она состоялась в городе, основанном Петром и воспетом Пушкиным, на квартире у общих знакомых. Б. М. Козмин и В. С. Высоцкий провели бессонную ночь. Артист пел. Борис Михайлович был его единственным слушателем. А еще мы узнали, что, готовясь к роли царского арапа, Высоцкий намеревался получить у хранителя Петровского подробную консультацию, услышать рассказ о черном предке Пушкина: «буду рад приехать к Вам»

Каждый, кто бывает в Петровском, испытывает на себе обаяние атмосферы, созданной удивительно трудолюбивым и скромным человеком. Михаил Дудин на все, созданное Борисом Михайловичем, оставил легкий, игривый и добрый экспромт:

Сколько лет и сколько зим Прожил здесь Борис Козмин, Окружен куртинами. И прославил неспроста Эти чудные места Славными картинами.

«Почти каждый день моего пребывания в Заповеднике строился по маршруту Воронич - Тригорское - Святогорский монастырь - Михайловское - Петровское с полной выкладкой: большой этюдник, холст и прочее, необходимое для рисования. Для посторонних я мог вполне сойти за Тартарена из Тараскона. И всю эту поклажу я носил на себе, перемещаясь исключительно пешком. Пребывая в эйфорическом состоянии, я только отходя ко сну чувствовал усталость», – это воспоминания молодого художника еще о первом посещении Пушкиногорья в 1963 году.

Наверное, не в последнюю очередь и эти путешествия по Пушкинским тропам способствовали формированию своего видения живописи, авторского почерка. Вот что об этом говорит сам художник Козмин: «Что бы я ни писал уже в годы, когда за плечами была академическая учеба, я всегда, даже, наверное, на уровне подсознания включаю раздумья о пушкинском мировосприятии, потому что это мне близко и наиболее дорого. Гармоническое начало в творчестве Пушкина - мой ориентир и в моей собственной работе в области изобразительного искусства.

в натурных своих этюдах я всегда пытался найти нечто адекватное пушкинскому виденью Не просто механическая фиксация виденного, а через какие-то моменты, которые порой возникают в процессе импровизации, насыщают пространство холста некими импульсами, которые оказываются доступными проницательным зрителям. И я рад, что появляются отзывы зрителей, которые как бы расшифровывают мои раздумья, лежащие не на поверхности изображения, а в его внутренней структуре».

Правоту Бориса Михайловича вполне подтверждают слова Арсения Ларионова: «. Есть особая прелесть и в живописных полотнах Бориса Михайловича, хотя по первому впечатлению они вполне скромны. Небогатый пейзаж, сдержанность красок, тихие уголки парка, дома, деревни. В его картинах все узнаваемо, все на памяти у приметливого глаза.

И во всем этом есть сугубо личное самочувствие художника, его душевная тонкость, деликатность, его тихая, робкая застенчивость. Да, такая духовная широта и профессиональный универсализм дают очень многое. Они позволяют музейному работнику, перешагнув привычные рамки популяризатора, вдохнуть в неотступную скуку экспонатов душевное тепло, восхитительную мудрость жития и огранить интеллектом плоский исторический рельеф ушедшего бытия. Это ли не счастливый дар подвижничества».

Поселившись на Пушкинской земле, Козмин-художник обрел второе творческое дыхание. Из-под его кисти стали появляться пейзажи, дорогие каждому, кто любит Пушкина, кто был в Михайловском, мемориальные мотивы, старые ганнибаловские аллеи, отдельные деревья, люди-старожилы этих мест и молодежь.

Об этом говорит сам художник: «Работа в Пушкинском заповеднике дала мне неисчерпаемый материал для творческого самовыражения. В самом деле, что может быть более привлекательным, чем изображение всем теперь известных ландшафтов, которые живут такой же жизнью, как и люди, и с годами меняются. Проходит несколько десятилетий, и они изменяются порой до неузнаваемости. Пишешь, к примеру, с той же точки мотив, который писал 20-30 лет назад, и сам удивляешься и зрители тоже новым штрихам, линиям в ландшафте. А еще любопытнее и, может быть, ценнее для художественной документальности писать мемориальные деревья, следить с кистью в руках, как ветшает их рубище - замшелая кора, как рушатся от времени их могучие ветви, сучья, а приходит пора, и они умирают полностью. Ценность старых ганнибаловских деревьев в том, что они помнят, как когда-то под их сенью скользнула тень Пушкина и его экзотических предков. Все его, конечно, для пытливого, проницательного взора, с которым художник всегда рад вести партнерский диалог».

Одна из меморий, написанная Козминым, – ганнибаловская липа №228 (полотно создано в феврале 1987 года). Почему она обратила на себя внимание художника? «По той интенсивности размышлений, которые она навевает, ее теперь можно было бы сравнить с дубом уединенным, воспетым Пушкиным. Тригорский дуб и двести лет тому назад уже имел величавый царственный вид, липа же эта, если можно так выразиться, «заматерела» к нашему столетию, сформировав удивительно причудливые на своем стволе наросты и глубокие дупла – гнездилища диких уток-дуплянок, распространенных в этих местах», – так комментирует Борис Михайлович свое полотно в книге «Живопись и графика хранителя музея-усадьбы Ганнибалов Пушкинского заповедника». На страницах той же книги в статье Л. В. Козминой нам встретился поэтический отклик на картину «Ганнибаловская липа №228»:

«. а для низкой жизни были числа».

Н. Гумилев

Над миром тучи грозные повисли.

Но все же этой липе повезло:

Спешит художник, поднимает кисти –

И именем становится число!

Автор этих строк, как следует из текста, профессор филологии из г. Тула Татьяна Михайловна Макарова. «Бывают странные сближенья» Ну как здесь не произнести эту пушкинскую строчку?!

Татьяна Михайловна – преподаватель зарубежной литературы Тульского педагогического университета им. Л. Н. Толстого. За последние 35 лет не было, пожалуй, в вузе ни одного студента-филолога, который не слушал бы ее лекции. Их посещали и мои педагоги. Т. М. Макарова – автор замечательных стихотворений. Есть у нее поэтические строчки и об А. С. Пушкине.

Кстати, даже те работы Б. М. Козмина, что представлены в книге «Живопись и графика хранителя музея-усадьбы Ганнибалов Пушкинского заповедника», дают возможность сделать вывод: образ поэта – один из любимых, к нему художник возвращается постоянно в своих творениях.

«Образ поэта, – говорит он, – меня волнует всю сознательную жизнь. Много лет я пытаюсь писать его. Особенно волнует тема драматического финала его жизни, – преддуэльная история и сам поединок. Временами я раскаляю свое воображение до такой степени, что, закрою глаза, мне мерещится лик умирающего поэта либо уже его мертвое лицо. Считаю себя хоть в какой-то степени вознагражденным, что бывают такие отзывы зрителей – бывших фронтовиков, которые говорят, что «Вам удалось выразить смертную печать на лице поэта в композиции «Четыре смертные ступени» и что «подобное состояние сопровождало многих воинов в канун боевой атаки».

Как, когда возникла у Бориса Михайловича мысль писать такого Пушкина? «Первые попытки были сделаны еще в годы учения в училище, но там предлагался и поощрялся совсем другой круг тем и сюжетов. Самоуглубленно работать начал над темой дуэли после армии. Варьировал различные композиционные варианты».

Поэта в момент последней дуэли можно увидеть и на картине «Часы урочные пробили» (1990). Про историю ее появления Борис Михайлович рассказывает следующее: « Толчком к решению композиции явилась увиденная на снегу смертельно раненная птица – состояние аффекта в момент, когда являешься свидетелем насильственной смерти».

Александра Сергеевича Пушкина здесь, в Михайловском, явственно представляешь, глядя на картины «Пушкин среди дедовских владений» (1995) и «В гостях у деда в Петровском» (1986).

Невольно задаешься вопросом: на скольких же полотнах Бориса Михайловича изображен поэт? А сколько заповедных видов запечатлел художник? Думается, сам автор затруднится точно ответить на этот вопрос. Теперь многие полотна разбросаны по всему миру. Австрия, Италия, Великобритания, Голландия, Греция, Венгрия, Польша, Германия, Латвия, США, Китай, Япония – в частных коллекциях и музеях этих стран присутствуют работы хранителя Петровского.

Чувство гордости испытываем мы оттого, что работы Бориса Михайловича украшают гостиную нашей Пушкинской школы. Смотришь на Сороть, на стены Святогорского монастыря, запечатленные рукой Бориса Михайловича, и вспоминаешь запахи Михайловского, шелест деревьев над могилой поэта, мысленно переносишься в Святые Пушкинские Горы. Так полотна художника дарят новую встречу с полюбившимися местами тем, кто бывал на Псковщине. А всем остальным позволяют представить себе эти места и загореться желанием посетить их.

Есть в Пушкинской школе и портрет С. С. Гейченко, написанный рукой хранителя Петровского. Презентация портрета Гейченко была одним из элементов гостиной, посвященной дню рождения Домового.

Б. М. Козмин – педагог Пожалуй, это может быть тема отдельной публикации.

Хранитель Петровского очень любит детей. И любовь эта, на наш взгляд, взаимна В этом нельзя не убедиться, наблюдая, как к нему льнут внуки, как он постоянно окружен детьми.

Он полностью отдает себя молодежи. Хорошо ее чувствует и понимает. Много с нею занимается, умеет поддержать словом, обрадоваться тому, что ребенок не просто бьет баклуши, а занимается серьезным делом, содержательно наполняет жизнь

Летом 2007 года в рамках Всероссийского творческого лагеря «Пушкинские Горы» года автору этой работы посчастливилось заниматься в мастерской изобразительного искусства под руководством Б. М. Козмина. И это была радость общения и с Козминым-художником, Козминым-педагогом. Но это и минуты открытия Бориса Михайловича-человека.

Но когда бы еще довелось узнать, что работая, он любит включить проигрыватель, поставить пластинку. Нам довелось в его мастерской слышать русские народные мелодии.

В разговоре неизменно поправляет нас, настаивая: художник пишет, а не рисует. Учит не бояться смешивать краски, если что-то не получается с рисунком, говорит: «Не сразу Москва строилась».

Образная речь Бориса Михайловича неизменно вызывает улыбку и не может не запомнится. Теперь и в наш словарный багаж вошли такие выражения: «Шевели мозгами, включай извилины», «Что ты водишь по листу, как швабра по полу»

Талантливые люди талантливы во всем. Б. М. Козмин занимается не только живописью. Он – автор многочисленных статей об искусстве, книг «Из рода Ганнибалов» и «Родом я, нижайший, из Африки», вышедших в издательстве «Советский писатель».

В библиотеке Пушкинской школы, на выставке, где представлены книги ведущих пушкинистов страны с их автографами и дарственными надписями, стоят и книги Бориса Михайловича. Беру в руки и открываю одну из них – «Из рода Ганнибалов». На форзаце рукой Бориса Михайловича написано: «Пушкинской школе города Новомосковска на память о встрече на пушкинской земле с пожеланием творческих удач в работе и в жизни. Б. Козмин. 8. 07. 99 г. ».

Листаю страницы дальше. Во вступительной статье Арсений Ларионов удивительно точно подмечает: «Такую книгу мог написать истинный поклонник Пушкина, безумный по своей энергичности подвижник пушкинского дела, каковым на самом деле и является Борис Михайлович Козмин, главный хранитель обители Ганнибалов в селе Петровском в бывшем Святогорье на Псковщине.

Б. М. Козмин лишь отчасти историк, его взгляд на изучаемый предмет значительно шире. Ведь он и талантливый музейщик, и художник, и литератор. Редкое соединение различных граней художественного таланта позволяет ему видеть исторические персонажи весьма приближенными к нашему времени. А мы с наслаждением погружаемся в атмосферу, нам доселе неизвестную, и испытываем радость от познания жизни русской, плодотворно созидательной и вдохновенной, которую любил «арап Петра Великого» и не мог с нею разлучиться».

«У Бориса Михайловича редкий слог. Он живописует словом Книга написана от лица Абрама Петровича. Ощущение, что в Бориса Михайловича вошел дух Ганнибала. Не ощущаешь писателя. Он «растворился» в своем герое»,- так о книге Бориса Михайловича отзывается Л. В. Козмина.

Ей вторит академик Г. И. Авруцкий: «Твой причастный рассказ о Ганнибалах читать истинное удовольствие. Это – живописание красочное, раздумчивое, стереоскопическое, сочное и ценности непреходящей, приятно удивил! Оказывается, тебе дано творить не только кистью, резцом, но и пером – ярко и самобытно. Найти в языке слова свои и строй оригинальный, который бы я назвал БЕЛОЙ СТИХОПРОЗОЙ, в которой – и в содержании – главное – ДОБРОТА. Что, как мы знаем, – главное и в тебе самом. И еще. Думается, что ты единственный ПРИЧАСТНЫЙ современник, так знающий и любящий Ганнибалов. И так много сделавший в память славного Рода. Знали бы Ганнибалы, КТО к 3-му тысячелетию с Р. X. возродит их дом и поднимет над ним флаг со слоном! И будет рисовать о них повести. ».

Заканчивая нашу работу, мы хотим поздравить Бориса Михайловича с семидесятилетием, поблагодарить его, низко поклониться «истинному поклоннику Пушкина, безумному по своей энергичности подвижнику пушкинского дела» и еще раз процитировать С. А. Фомичева:

Не правда ли? – предугадал

Его, ключи вручив по праву,

Абрам Петрович Ганнибал,

И выбор сей одобрил правнук.